Осенний вечер за окном. Сухой и холодный, когда ветер дует порывами, а дерева словно бы только и ждут каждого дуновения, чтобы освободиться от ставшей уже некрасивой, а потому и надоевшей листвы – её остатков… Или – останков?..
А на маминой кухне тепло и мило, как было всегда, с самого детства. И говорить можно о главном, потому что ужин съеден, посуда перемыта, верхний свет погашен. И только бра настенное озаряет стол и лица двух женщин, сидящих за ним друг против друга.
Ещё днём Мила позвонила маме на работу и договорилась о встрече сегодня вечером. Мать как всегда тепло, но достаточно отстранённо спросила:
- В кафе где-нибудь или у меня?..
- Давай лучше я к тебе приеду. Поговорить хочется спокойно, без людей вокруг.
- Хорошо. Тогда я отпрошусь пораньше и ужин приготовлю. Вкусный, как ты любишь.
- И оладышки будут? С малиновым вареньем?..
- Это, Мил, - святое…
- Отлично, родительница. Тогда – в семь?
- И не опаздывать, отпрыск!.. Или правильнее – «отпрысковица»?..
- Приду – обсудим и этот вопрос, мам.
Без пяти минут семь Мила нажимала кнопку звонка в доме своей матери, который когда-то был и её домом. Дверь открылась почти сразу же.
Мама была как всегда во всеоружии: красивая, статная, худая, с отличной причёской, шикарным тёмно-вишнёвым маникюром. Сними с неё передник – и можно хоть в Большой театр, на какую-нибудь премьеру. Сколько Мила себя помнила, мама всегда такой вот и была. Даже после смерти папы по-прежнему следила за собой. А на похоронах отца была неимоверно, почти до оторопи красива, хотя, казалось, ничего для этого не делала, потому что горевала искренне, почти до отчаяния. После кладбища обняла свою плачущую двенадцатилетнюю дочь за плечи и сказала:
- Будем жить дальше, ребёнок. Думаю, что наш папа останется доволен, что ничего в доме не изменилось и после его … ухода…
И жили дальше. И действительно ничто не изменилось. Когда делали ремонт, то мама обегАла полгорода, только чтобы найти обои, максимально похожие на те, которые меняли, потому что «… папе они особенно нравились…» И замуж мама больше так и не вышла. Хотя года три назад у неё появился друг, Вадим Петрович, с которым она и Милу познакомила.
Дочери казалось, что и нового спутника жизни мама долго выбирала, потому что, когда она его увидела впервые, перед нею стоял человек, которого Мила чуть не назвала «папа» - уж так был похож. В характере с отцом у него тоже было много общего: нежен, тактичен и, по-настоящему, тонко остроумен и ироничен.
- Проходи, раздевайся, мой руки и сразу – за стол! – скомандовала мама прямо на пороге. – А я – к станку: оладьи бы не пригорели…
Мила привычно выполнила все предписания, вошла в кухню и села на своё место. Мама ещё чуть посуетилась и села на своё. Только папы за столом не хватало. Или Вадима Петровича.
- А где же Вадим Петрович, мама?..
- Я позвонила и попросила его сегодня не приходить. Ты же сказала, что разговор будет женским и длинным. Что же его утомлять нашими с тобою проблемами, дочь.
- Мам, а почему вы до сих пор не поженитесь? Ведь вам же хорошо вместе.
- Давай станем говорить о твоих проблемах, а свои мы с Вадиком решим сами. Хорошо? – мягко, но с нажимом сказала мать.
Мила сразу же привычно поняла, что так оно и будет сегодня вечером, а потому без околичностей приступила к самому главному:
- Мама, я решила уйти от Сергея… Потому что он меня не любит больше…
Вера Ивановна даже не прекратила намазывать варенье на кусочек оладьи, а, не отрывая глаз от тарелки, тут же ответила:
- Правильно решила. Не любит – надо уходить. Только, мне показалось, что мысль свою ты не довела до логического конца: а ты его? Любишь ли?
- А я не могу не любить, потому что… потому что… ты же сама знаешь, что не любить его невозможно.
- Ну, утверждение не бесспорное, конечно, но оснований не лишено…
И замолчала, принявшись за следующий оладышек.
- Что же ты молчишь, мама?
- А что ты хочешь от меня услышать? Что я целиком на твоей стороне? Что на твоём Серёже свет клином не сошёлся? Или что я поговорю с ним и объясню, какое сокровище в твоём лице он теряет?
- Нет, я бы не хотела этого, но совет твой сейчас был бы весьма кстати…
- Помнишь, когда ты ушла из дому и сказала, что впредь будешь жить самостоятельно, как и подобает взрослому человеку, я не стала тебя удерживать? Но сказала, что теперь ты сама, слышишь? Сама будешь отвечать за всё в этой жизни. А конструкции типа «этасука» или «этоткозёл» ни в коем случае не будут аргументами, подтверждающими твою правоту.
Мила молчит и слушает мать. И тогда та продолжает:
- Он не любит тебя? Но ведь любил раньше. И это было заметно со стороны тоже. Я даже не спрашиваю тебя, пробовала ли ты говорить с ним об этом. Если пробовала, то каков же результат? Если не пробовала, то тоже правильно поступила, потому что это твоё решение. Даже если ты уйдёшь от Сергея и останешься одна на всю жизнь. Даже если после расставания с ним ты увлечёшься женщиной, или сменишь пол, или покинешь страну, в которой родилась, я не стану любить тебя меньше. Если ты готова остаться ОДНА в чужой стране или чужом городе. Или ОДНА – без Сергея, я приму твой выбор, потому что он – твой. И я обязана его уважать, а не предлагать выход, исходя из собственного опыта. Мой опыт – ничтожен и никчёмен, как опыт любого другого человека, применительно к твоей жизни. Поэтому: твори свою судьбу сама. А я? Я всегда поддержу тебя в твоём решении. Мила, деточка, я сейчас скажу, наверное, жестокую вещь. Она не претендует на истину. Но каждый в этой жизни – сам за себя. И это не эгоизм, а просто неоконченная фраза: … сам за себя в ответе. И бессмысленно, глупо и, мне кажется, уродливо даже пытаться вложить чью-то судьбу в прокрустово ложе чужих схем и стереотипов. Решай сама. Живи сама. Сама и ошибайся. Тогда я тебя пожалею и всегда приму тебя. Одерживай победы сама. Тогда не будет на земле человека, больше меня этим победам радующегося…
Мила смотрела в окно и видела там темноту затухающего осеннего дня. А ещё видела она, как в стекле отражается красивый профиль её замечательной мамы.
Как же здОрово, что у неё есть такая вот мать!!!
|