Дурачок с килькой

  Идёт Аркадий Петрович вдоль книжного магазина, что напротив Моссовета, если по-старому называть. Он всегда так прогуливался перед отъездом из столицы, от памятника Пушкину до Красной площади. И видит, навстречу, ссутулившись, на полусогнутых ногах, идёт знаменитый артист Василий N. В тёплой кожаной куртке, меховая кепка с ушами, руки в перчатках. И это в конце мая! Почему же он такой ветхий, удивился Аркадий Петрович, мы же одногодки с ним вроде. Поравнялись и разошлись в разные стороны. Однако Аркадий Петрович всё равно остановился через пару шагов и оглянулся, поражённый весьма странным и откровенно плохим видом уважаемого артиста. Недавно вот только по телевизору выступал, рассказывал что-то. А тут худющий, щёки впалые, нос острый, губы оттопырил и смотрит в одну точку, будто спит на ходу. И куда это он идёт? За книжкой, наверно, не начитался ещё. Но нет, мимо прошёл. А чего же его тогда к двери повело, чуть в стенку не вляпался. Догоню-ка я его, может, помочь человеку надо. Прикинусь дурачком эдаким, чтобы не обиделся. И догнал, прямо на повороте в Глинищевский переулок.
  – Извините, Василий, не помню, как вас по батюшке, с вами всё в порядке? – спросил он.
  – Всё в полном порядке, сударь, – знакомым экранным голосом ответил артист. – А почему вы спрашиваете?
  – Да потому, что ты не идёшь, а кандыбаешь, шатаешься из стороны в сторону. А если запнёшься или ветер поднимется. Давай лучше вместе  пойдём, куда тебе надо.
  – Ну пойдём, – согласился Василий N. – И пошли они дальше вместе по переулку. 
  – Чего ты шаркаешь так, ноги болят?
  – Всё болит.
  – А куда ходил?
  – В институт.
  – Зачем?
  – Выпуск у меня.
  – На артистов учишь?
  – Не на шахтёров же.
  – А идёшь куда?
  – Домой, недалеко тут.
  В уютном дворике старого монументального дома, куда никогда не заглядывает солнышко и полиция, Василий N, тяжело дыша и кашляя, сел на скамейку.
  – Пришли, – выдохнул он. – Спасибо, что проводил. Можешь идти уже по своим делам.
  – От меня так просто не отделаешься, – шутливым тоном предупредил Аркадий Петрович и присел рядом. – Не уйду, пока не объяснишь, почему ты такой понурый?
  – Сын в монастырь ушёл, под Волгоградом где-то.
  – Когда?
  – Десять лет назад.
  – Ого! – воскликнул Аркадий Петрович. – И что?
  – А узнал я об этом только сегодня, случайно.
  – И что?
  – Один я.
  – И что! Уж лучше одному быть, чем с кем попало. В одиночестве ты сам себе друг, товарищ и брат. И прошлое вспоминать не надо, живи настоящим.
  – А ты не потомок Омара Хайяма?
  – О, кстати! – вскочив со скамейки, снова воскликнул Аркадий Петрович. – Омаров не обещаю, у меня на них и денег нет, а кильку в томатном соусе и плавленые сырки куплю. Жди.
  И Аркадий Петрович помчался в поисках какого-нибудь магазинчика для бюджетных покупателей. Рассуждая при этом, если не дождётся, сам выпью и съем.
  Но знаменитый артист дождался. Хотя на поиски такого магазинчика в центре Москвы потребовалось немало времени.
  – Ну, давай за знакомство! – откупорив чекушку и наполнив понемногу бумажные стаканчики, предложил Аркадий Петрович. – Перчатки-то сними, а то сырок не почистишь.
  Выпили. Закусили.
  – Сто лет, поди, кильку не ел?
  – Такую вообще никогда не ел, – признался Василий N, тыкая то пластиковой вилкой, то ломтиком батона прямо в банку. – Вкусная, зараза!
  – Ты ешь, ешь, – ободряюще поддержал его Аркадий Петрович.  – И сырок свой обязательно съешь. Маленько крепче будешь, как говорил Есенин.
  – Да ты тоже не особо крепкий.
  – Чего! – возмутился Аркадий Петрович. – Да ты знаешь, что у меня двухпудовая гиря под кроватью лежат для тренировки, а на кровати жена-красавица для любви.
  – А в ней сколько пудов? – с усмешкой полюбопытствовал Василий N. –  Давно на пенсию вышла?
  – Чё ты лыбишься! Не видел её, а лыбишься. И водочка всегда в тумбочке есть. И яйца в холодильнике свежие.
  – Такие же, как у тебя? – засмеялся и закашлялся одновременно Василий N.
  – Ну вот, ожил, наконец, проснулся, – с искренним удовлетворением заметил Аркадий Петрович. – А ты тоже юморист. Да расстегни ты куртку, и кепку сними, тепло ведь.
  – Действительно, тепло. Где ты раньше-то был? Наливай!
  Допили. Доели.
  – Может, добавим? – протирая заслезившиеся глаза, предложил Василий N. – Деньги я дам.
  – Нет, хватит, – возразил Аркадий Петрович. – Тебе хватит, я же вижу.
  – А ты кто?
  – Потом скажу.
  – Когда потом?
  – Завтра ночью.
  – А почему ночью?       
  – Ну что ты привязался, не понимаешь, что ли, что я отнекиваюсь. 
  – А фильм про друзей чёрно-белый помнишь, я там молодой-молодой?
  – Помню, конечно. Ты один из него живой остался.
  – А в Урюпинске был?
  – Был, до развала Союза ещё, в командировке. Замечательный городишко. И кинотеатр там хороший. А причём здесь Урюпинск?
  – А я там с одной девушкой познакомился, как раз в этом кинотеатре на встрече со зрителями. Жалко её, очень жалко.
  – Опять ты о прошлом! Скажи лучше, внучку мою после школы возьмёшь в институт свой?
  – Возьму, всех возьму.
  – Э-э, – забеспокоился Аркадий Петрович. – Да тебе не водку пить, а пшено клевать. Актёр ещё называется. Вставай, где твой подъезд?
  На другой день, прогостив у дочки неделю, Аркадий Петрович рано утром уехал в свою Калугу.
  А в обед новость: вчера на семьдесят седьмом году жизни скончался народный артист России Василий N, о причинах смерти не сообщается.
  Аркадий Петрович выключил телевизор, достал из тумбочки бутылку, два стакана, наполнил их до краёв, на один кусочек хлеба положил, другой поднял дрожащей рукой и выпил до дна.
  Вошла жена.
  – Что с тобой?
  – Потом скажу
  – Когда потом?
  – Завтра ночью.
  – Вот дурачок. Может тебе яйца пожарить, свежие?
  – Не хочу, – отказался Аркадий Петрович, качая седой головой. – Не успели познакомиться и на тебе.
  Поздно вечером уже, изменив программу, показали в прямом эфире круглый стол, посвящённый памяти выдающего актёра и педагога Василия N. Кто-то со слов журналистов пересказал свидетельства консьержки и домработницы о том, что домой артиста привёл некий пожилой мужчина приличной наружности. Василий N при этом выглядел абсолютно счастливым.
  Долго ещё после этого гадал Аркадий Петрович в отчаянии, неужели килька была плохая?