Окамеелые сердца, или Медуза Горгона, ч. 2, гл. 16

я могу пальцем размазать, если захочу?! Ишь ты, «христианка», Бог ей сказал, зачем я пришла.… Как бы не так, станет Он с тобой разговаривать, тебя вразумлять.… Это все Равия полудурочная, это она тебе сказала, что я по ваши души пошла, - вот ты и почувствовала опасность, хотя на этот раз, действительно, не ошиблась. Но ничего, вы у меня обе поплатитесь… одна за жадность, а другая за розыгрыш и оскорбление…
  И тут директриса ощутила всем телом, как вся кровь в ней дыбом поднялась, чуть на разрывая вены и артерии:
  - Да как она, ничтожество, урод колясочный, могла назвать меня, свою хозяйку, лицемеркой, да еще горя мне желать?! Но ничего: получишь ты у меня горя сполна, на всю твою поганую жизнь тебе хватит: будешь расхлебывать его и мучиться, будешь! И тут ее будто кто-то толкнул взглянуть вверх, на белую стену, где висело большое овальное зеркало….
  Темное лицо с широко открытой пастью зверя, монстра и вытаращенными глазами выражало столько злобы и скотской ненависти, что директриса задрожала от ужаса. Казалось, ее отражение хотело поглотить, уничтожить весь мир, раз и навсегда. Кожа на лбу сморщилась в мелкие клетки, глаза уже вышли из орбит, а раскрытые челюсти угрожали дважды заостренными крупными зубами, между которыми выходил и лежал раздвоенный, большой змеиный язык. Спутанные на верху головы клубки ядовитых змей разевали свои маленькие пасти и угрожающе шипели, обнажая длинные верхние клыки.
  В это время в дверь постучали, и вошла секретарша.
  Она привычно, с завистью и внимательно, осмотрела на директоре новенький блейзер с клапаном, обратила внимание на лежащую на ее столе толстую пачку зеленых. Потом она привычно взглянула ей в глаза, чтобы сообщить такую же привычную для Дома престарелых новость: очередной житель скончался, но тут ее будто кто-то обухом по голове ударил. Нет, она не увидела чудовища, Медузы Горгоны, ее отражения в зеркале, но перед ней предстала его оборотная сторона, которая вся воплотилась в глазах, взгляде обычной на вид директрисы, направленным на нее. Из-под прищуренных век он источал и кромсал сердце секретарши такой безумной ненавистью и презрением ко всему миру и жизни, внушал столько безудержной страсти к низменному, власти и деньгам, что секретарша зашаталась  и потеряла сознание. Она рухнула на пол перед директором, ее столом, на котором лежала пачка зеленых, не в силах сопротивляться сильнейшему желанию вот сейчас, сию минуту взять эти деньги и уйти с ними куда глаза глядят, обрести, наконец, давным-давно потерянную свободу и начать новую жизнь, о которой она всегда мечтала. Но она была молода, поэтому быстро пришла в себя и поднялась, встав перед директором в надлежащую позу. Теперь она точно знала, как будто видела прямо перед собой, что выгонит из квартиры, принадлежащей ей, «престарелого» мужа, который старше ее аж на целых шесть лет. Когда-то она его жалела, даже любила, как ей казалось, но теперь ее сердце окончательно пусто, хотя плод прежних отношений, к несчастью, его ребенок, бился у нее под сердцем. Выгонит потому, что она молода, потому, что у нее богатый и симпатичный любовник, а ее муж - непрактичный, нехозяйственный бедный учитель без квартиры, машины и с маленькой зарплатой, но большим гонором. Из-за этого, как он говорил, «чувства чести» она с ним постоянно ругалась, не понимая ни его работы, ни его самого. Теперь она точно знала, что поскорее сделает аборт, потому что сроки уже подошли, а ей нужно немедленно начинать новую жизнь. Но для этого, сейчас секретарша это чувствовала не только душой и сердцем, но каждой клеткой своего прекрасного, по ее мнению, тела, нужны деньги, деньги и деньги. И начинать надо с малого, хотя бы с того, чтобы занять место Киры Викторовны. Действительно, кто, кроме секретарши Дома престарелых, так хорошо знает жильцов, их обычаи и нужды, размеры их мизерных пенсий? У нее высшее образование, денег, чтобы подкупить вышестоящее начальство, она всегда найдет…. Так что надо копать и копать под Киру Викторовну – глядишь: и все образуется!
  Ободренная таким бесповоротным решением, внушенным ей адским взглядом директрисы, она нашла в себе силы встать и доложить своей начальнице очередную, ординарную новость:
  - Кира Викторовна… ночью скончалась… Надежда Святозарова… , помните, та, которая… как вы говорили… постоянно притворялась… и падала в обморок.
  Чудовище встрепенулось:
  -Где ее документы? – нетерпеливо спросила директриса. – Ну там паспорт… «Свидетельство о смерти»… другие личные данные… куда передали??
  - Как всегда, в бухгалтерию, Кира Викторовна.
  - Да, конечно, как всегда… что же это я запамятовала? Зайду в бухгалтерию, потом – в город…  Вернусь часа через два. Записывай всех, кто будет меня спрашивать, все звонки записывай… не забывай!
  - Конечно, Кира Викторовна, обязательно!
  А дальше все было очень просто, как всегда в наши «светлые» времена, времена демократии, когда многие человеческие функции переданы тупым автоматам…. Директриса с документами Надежды Филипповны Святозаровой зашла в банкомат-автомат, просунула в щель ее платежную карточку и без всякой росписи и удостоверения получила 295 тысяч рублей, испытав «морально-сексуальное» удовлетворение, что наконец-то ее «тяжкий» труд в доме престарелых как-то вознагражден по достоинству самими ее подопечными, пускай даже мертвыми.
……………………………………………………………..

Анатолий Константинович Мерзавецкий, который не так давно приставал к Александру, видя в нем «интеллигента» и желая его за это унизить, тоже любил деньги, но без той маниакальной одержимости, как любила их Светлана Викторовна. Если для нее их большое количество были целью и определяющим  условием жизни, то для Мерзавецкого, скорее, - только основой его комфортного существования, цель которого основывалось на власти и развлечениях.
  Сын полковника, занимавшего в штабе округа важное место, Анатолий с детских лет не знал никакой нужды. Целые дни он был предоставлен сам себе и как единственный и любимый сын важного и богатого отца не знал никаких ограничений.  Няни, учителя, доктора менялись по первому его желанию, высказанному отцу: они уходили «униженные и оскорбленные», но возврата назад не было. Так он через отца усвоил цену власти , цену подчиненных ей людей, какую распространил со временем на друзей и женщин, многих из которых уже ни во что не ставил и поэтому менял как перчатки. Деньги в немалом количестве лежали в цветистой вазе на столе, и он мог брать их сколько хотел, хотя и в «разумных пределах», как ему не раз повторял отец. Ни сердечной привязанности, ни «дружбы сладкой» так и не удалось ему изведать, хотя отец его любил как свое единственное сокровище и один из главных источников своей жизни. Мать вскоре умерла, не простив супругу очередной «легкий флирт» с заезжей актрисой, и Анатолий остался один с отцом и постоянно его окружавшими, в основном, пожилыми, иногда молодыми офицерами разных чинов и званий. Чтобы они ни говорили, каких материальных и духовных вопросов ни касались, Анатолий воспринимал только близкое его разуму и душе: власть, чин дают все, даже деньги без власти и чина теряют свою ценность.     
Повзрослев, Анатолий сразу избрал себе военную карьеру, так как иной среды, кроме офицерской, толком не видел и не знал за все свои годы. Теперь, властность и рожденная ей надменность, презрение к окружающим его, особенно к нижним, малооплачиваемым чинам и вообще ко всем простым и зачастую бедным людям, была теперь в его крови, была его природой.
  Высшее командное училище, куда он поступил, где учился и получил звание лейтенанта, во многом с помощью высокопоставленного отца, укрепило его гордость и самомнение, а начавшаяся служба в канцелярии друга его родителя развила эти качества до уже «неразумных пределов». Отец, наблюдая за успехами сына, гордился его холодным «мужеством», выдержкой и одобрительно поговаривал, используя слова Ф. М. Достоевского: «Молодец, далеко пойдет: ведь у него «не тело, а бронза».
  Прошло несколько лет: младшему Мерзавецкому перевалило за тридцать, старшему – за шестьдесят. И старший влюбился, безумно, пылко, в женщину намного младше себя, да так, что женился на ней и привел ее в свою шикарную по тем временам квартиру. Когда-то столь возлюбленный им сын теперь не существовал для него: он даже его комнату, в которой сын вырос и провел  молодые годы, отдал своей избраннице. Он, заместитель начальника штаба округа, ушел на пенсию и все дни, часы, минуты проводил у ног своей Аллы, не требуя от нее никакого вознаграждения и даже благодарности. А она не разговаривала, а лепетала, пела очень теплым детским голосом ласковые слова, называя старика своим милым папенькой, голубком, роднулей. Она не отказалась от комнаты Анатолия, перенесла туда свои вещи, очаровательно ему улыбаясь, и даже советовалась с ним, куда какую вещь лучше поставить, разместить, чтобы она красиво смотрелась и гармонировала с общим интерьером. Но, когда Алла открепила от стены портрет матери Анатолия и передала его в руки ее сына, она незаметно для себя превратилась в его кровного врага. Теперь он с ненавистью видел, что новоиспеченная «хозяйка» заняла не только его комнату, но и его место в душе отца, который теперь все свое внимание, всю свою любовь переместил на свою жену, оставив для сына только дружеское участие. Анатолий будто потерял себя в родном доме, со временем в голосе Аллы все больше слышались властные ноты, даже когда она разговаривала с ним, нередко поправляла, наставляла его, будучи моложе на пятнадцать лет. Конечно, такое Анатолий стерпеть не мог: он схватил Аллу за горло, прижал к стене и еще более властным тоном выговорил,  что она здесь не хозяйка, что она здесь – просто предмет наслаждений его старого, впадшего в детство отца. Она просто игрушка, которую он может выкинуть в любую минуту, особенно, когда это посоветует родной сын. В ответ, Алла позвала его к отцу, и тот спокойно, но очень твердо заявил, что эта прекрасная женщина – его законная жена, прописана в квартире так же, как и Анатолий, и имеет право устанавливать свои порядки, «с нашего согласия , разумеется», улыбаясь, добавил он. Анатолий понял, что отец сделал свою новоиспеченную жену единственной хозяйкой их дома и решил начать войну с ней.
  -Пойми, дорогой мой сын, - сказал бывший зам начальника штаба округа, - у нас давно не было в доме родной, единственной, близкой для нас женщины: у тебя – матери, у меня – жены…  И вот Алла, благодаря своей чуткости, нежности, человечности, стала для нас ею. Разве она за тобой не ухаживает, не печется о тебе? И на работу тебя разбудит, и завтрак тебе приготовит, даже в постель принесет, и одежду вовремя почистит: я выгнал всех прачек и уборщиц со двора: Алла заменила их всех. Извини, но даже наша покойная мать не была такой же заботливой и внимательной.
  - Извини, отец, но открой хотя бы на миг глаза: да, она как-то ухаживает за нами, но что ей у нас больше всего дорого, чему она больше всего уделяет внимание? Квартире, отец, твоей квартире. Каждую минуту, даже секунду начинает что-то чистить, вытирать пыль, протирать окна – ради нее и только нее она стала твоею