Всем ученикам моим, бывшим и будущим, посвящаю.
В школе я работаю. Работаю в школе. Уже давно. Преподаю. Русский язык и литературу. И оказалось это далеко не так интересно, как ждалось, как в первые годы работы…
И не только потому, что за бумажками и всякого рода заседаниями почти не видно детей – не остаётся на них времени. А ещё и потому, что дети какие-то вот не такие, как в книжках. Обычные, милые, но заурядные, совсем. И взрослеют они как-то уж очень одинаково: одни и те же проблемы, одни и те же обиды, одна и та же лень. Иногда, очень редко, вдруг в каком-нибудь классе появляется звезда. Но и звёзды друг на друга похожи: быстро соображают, начинают проявлять одинаковую самостоятельность, хамят, сами того не понимая. И уходят. Уходят из школы, глубоко убеждённые в том, что это они сами такими себя сделали. Многие переступают порог школы, и – навсегда. Больше никогда их не увидишь, ничего о них не знаешь. А когда учились, то казалось, что ты для них – знаковая фигура. Будут помнить. Всегда.
Я уже не говорю про обычных учеников. Те, как стайки воробьёв, стандартные, шумные. Выпархивают каждый год, и уже через полгода не помнишь, как кого звали. Остаются в памяти только какие-то эпизоды, имён участников которых и не вспомнишь уже.
Помню, теперь уже много лет назад, окончил школу нашу Саша… забыл фамилию. Сидел у меня за предпоследней партой, таращил глазёнки, учил стихи, писал какие-то сочинения там. Ну, так – ребёнок «на четыре с минусом». Я понимал, что литература моя и русский язык нужны ему просто потому, что есть они в школьной программе. В сущности, никогда и не разговаривал с ним. Не знал его совсем.
И вот выпускной вечер. В школе. Я – в числе приглашённых. Всё как всегда. Часа в три ночи устал уже. Думаю, скорее бы рассвет. Пошёл к себе в кабинет кофейку попить. Слышу – стук в дверь. Отзываюсь. Заходит Саша:
- Извините, Пётр Васильевич. Я пришёл вам спасибо сказать за то, что учили меня, за уроки ваши интересные. Я ведь до встречи с вами и книг-то не читал. Совсем. А когда мы к вам в 10-ый класс пришли, я вас так боялся, что начал по программе читать. А потом втянулся, интересно стало. Достоевского всего прочёл, даже его переписку. А уж в 11-ом, когда вы показали нам Довлатова, Пелевина, Сорокина, так просто настоящим книгочеем сделался. Даже женскую прозу, что вы рекомендовали, прочёл: Токарева, Улицкая, Рубина. Хотя, вы правы, конечно, всё равно это далеко не великие книги – женские, одним словом…
Не скрою, приятно было и неожиданно всё это слышать. Я мямлил что-то там в ответ, что не стОит меня благодарить, ведь я просто делал свою работу, за которую получал зарплату. А сам потихонечку собою гордился и ждал… когда же он уйдёт. Неловкий какой-то разговор у нас был. Да и устал я, правда. Смотрю за окно, уже рассвело там. Хорошо, тихо. Метро, думаю, уже открылось. Можно бы и домой, этак по-английски, не прощаясь ни с кем, тем более что и ребятам не до меня: пойдут сейчас на реку рассвет встречать. А Саша всё не уходит, говорит что-то ещё. А потом, вдруг:
- Пётр Васильевич! А можно я с вами кофе попью? Мы всегда смотрели, когда вы на переменах пили из своих маленьких таких чашечек. И всем нам казалось, что это какой-то совсем другой мир. И вы оттуда, из другого того мира…
- Конечно,- говорю,- Саша. Извини, что сам тебе не предложил. Взял он свой кофе, сел рядом:
- Сижу, как большой. И кофе пью со своим учителем. Раньше мне казалось, что такого просто быть не может.
Помолчали. Жду, когда допьёт и уйдёт…
- А хотите, я вам свою мечту расскажу? Никому не рассказывал, а вам захотелось рассказать.
Да, конечно, в 5 часов утра я обожаю слушать чужие мечты!
Но сказать-то этого не могу человеку, который несколько часов назад получил аттестат и который мне столько тёплого наговорил: понимаю, что хочет он доброе сделать сейчас всем-всем, кого знает и кого не знает – тоже.
- Да, конечно, Саша. Я внимательно слушаю. Говори.
- Так вот… - начинает он открывать передо мною душу. – Учиться я больше не хочу. Знаете, хочу руками что-нибудь делать. Вы вот когда в метро едете, а рядом с вами мужики такие едут, работяги, видели, какими руками они за поручни держатся? Такие – с несмываемой грязью под ногтями. Вот и я так хочу.
Дальше. Женюсь, когда вернусь из армии. Детей будет двое. Я потом их к вам учиться приведу, чтобы и они вас тоже послушали и знали столько же.
Ну, это он, конечно, загнул для красного словца, чтобы сделать мне приятное то самое, которое хотел для всех сотворить. А Саша продолжал купаться в своей мечте:
- Жить будем в двухкомнатной малогабаритной квартире.
Тут я, чтобы хоть как-то реагировать, говорю:
Почему, Саш, обязательно в малогабаритной? Сейчас наоборот люди стремятся в квартиры с высокими потолками.
- Нет, Пётр Васильевич. Поймите: в малогабаритной потолочки такие нииизенькие, уютно под ними. Ну так вот. И ещё я буду подтяжки носить!
А был Саша сух. И в ближайшее время брюшко у него не намечалось.
- Саня,- говорю ему я,- а подтяжки-то тебе на что? Их только пузатые мужики носят.
- Опять вы не понимаете: подтяжки – это так домовито, знаете ли…
Короче, приду после работы, переоденусь, рыбок покормлю, выйду на балкон, щёлкну так вот по животу подтяжками и скажу: «Жена! Обед!!.»
И смотрит на меня восхищённо так. Сам собою гордится. Глаза лучатся. Красивые такие глаза…
И я вопросительно на него смотрю. Жду продолжения, когда же про мечту говорить будет.
Он понимает, наконец, что я жду и говорит:
- Всёёёё…
И гаснет, гаснет лицо его. Я понимаю, что он огорчён тем, что, по его мнению, человек необыкновенный, не понял его будущего счастия. Я попытался смягчить как-то это его разочарование, что-то говорил про то, что синица… журавль, что маленькое счастье – это тоже нужно…
И всё. Сломалось что-то в нашем разговоре, который мой ученик, теперь уже бывший, хотел сделать задушевным и исповедальным. Как-то быстро Саша со мною простился и ушёл, очень расстроенный.
А я шёл к метро, и не жалко мне его было. И думал всё:
- Ну вот зачем ему Достоевский, Довлатов. Да и Улицкая зачем? Что, облагородили они его душу? Сделали помыслы высокими? Разве в 17 лет может человек мечтать об этом?..
И так тихо-горько было на душе. И думалось, что зря всё и в моей жизни тоже. На что я её положил? На чужих детей, которые мечтают о низеньких потолках. И потолки те не дают душам вырасти… А у него, кажется, ещё и младшая сестра есть. Он сам сказал, что скоро приведёт её в нашу школу. Значит, и она ко мне учиться придёт, возросшая под низенькими потолками девочка…
А жизнь всё шла и шла. И через несколько лет пришла ко мне учиться девочка. Красивая, на Сашу похожая. Тихо села за предпоследнюю парту, как раз за ту, где Саша сидел.
И пришла ко мне на перемене, покурить, коллега моя, учитель математики, Лора Геннадьевна. Мы вместе давно уж работаем. И дружим. По-настоящему дружим. Высоко как-то, по-человечески. До сих пор говорим «вы» друг другу. Сидим, курим, кофе из маленьких чашечек пьём. Говорим вяло о чём-то. И она вспомнила, вдруг:
- Да, кстати, Пётр Васильевич! К вам Оля учиться пришла. Помните, её брат, и отец, Саша несколько лет назад нашу школу окончил?
- Помню, конечно. А почему он – брат и отец?
- Как почему? А разве вы их историю не знаете? У них же отец умер, едва девочка родилась. А потом, за два года до окончания Сашей школы и мать умерла, рак у неё скоротечный. Ну так вот Саша в тайне от всех похоронил мать. А почему в тайне? Чтобы их с сестрой в детский дом не забрали, ему ведь только 15 тогда было, а Оле 7, наверное. Вот так они и жили. Саша работать сразу же пошёл и в школе учился. И Олю воспитывал. В школе все знали. Директриса даже помощь какую-то материальную им периодически выписывала. Но в органы опеки никто не донёс. Потому что это и вправду было бы доносом. Теперь Саша крепко на ногах стоит, хорошо зарабатывает. И Олю растит. Вот, уже и она в 10 классе…
… И шёл я к метро. И так стыдно, так стыдно…
САША! Я ОЧЕНЬ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ПРОЧИТАЛ ЭТИ СТРОКИ И ПРОСТИЛ МЕНЯ…
|