Пограничный наш стройбат лихорадило-колбасило уж третий месяц.
Злая скрипучая мерзкая эта лихорадка бегала по третьему этажу недостроенного жилого дома и орала, как страшная лохмоногая зверюга.
Орала, конечно же, на меня, скромного лейтенанта.
Орала противным скрипучим голосом нашего великого маленького замполита батальона капитана Конева:
-Илюшкин, твою мать! Развёл, бля-я-..дь, блядство на объекте! Позоришь, бл..дь, весь Среднеазиатский пограничный округ! Читал, бл..дь, материалы партийного съезда?
-Так точно, читал! – машинально кивал я повинной чубатой головой.
-Читал, бл..дь? И что товарищ Горбачев сказал? Какие, бл..дь, планы на 1988 год озвучил?
-Перестройка, тварыш кептен! – отвечал я машинально, опустив буйну голову. И делал, как завещал мой тёзка, великий Петр Первый, виноватую тупую морду лица.
Но! При этом я внимательно следил за простирающейся внизу местностью.
Точнее, двумя проулками. Именно там, в жарких августовских проулках, исчез, всего час назад, шальной боец Васюганов.
По моим сведениям, этот худой длинный солдат и являлся родоначальником батальонной стройбатовской лихорадки.
Вся беда заключалась в уникально гипнотическом взгляде этого жердяя.
Гипнотизировать он в общем-то никого не хотел. И в обычной солдатской жизни ничем себя не проявлял.
Но глаза его начинали источать огонь и вулканическую страсть всегда, когда видел он женщину.
Нет, Васюганов не всматривался в глаза прелестниц, не читал особые, подобающие настоящему гипнотизёру вкрадчивые усыпляющие нежные речи-мантры.
Солдата совсем не интересовало лицо женщины.
Взгляд его, как прицел снайперской винтовки, был точен.
И упирался ровно в то место , которое прелестница тщательно прятала за шторой цветастой юбки.
И взгляд Васюганова источал такую мощнейшую сексуальную энергию, что дамочки почти что бросались в объятья нашего гипнотизёра.
Именно поэтому, когда по закоулкам нашего стройбата начали ползать упорные слухи, что доблестные солдаты наносят визиты вежливости местным прелестницам, моя интуиция указала на гипнотизёрского уникума.
Однако все мои расследования заканчивались крахом. Да и слухи вроде как притихли.
И вот тебе на! Источник лихорадки почти пойман!
Раз попёрся наш Васюганов в чей-то подъезд, стало быть, ждёт его красотка.
Которую он, понятное дело, заприметил ранее.
Точнее, она его заприметила.
Видимо, Васюганов шнырял по подъездам и названивал в двери, предлагая помощь в ремонтно-строительных работах.
Шабашка, стало быть.
Ну а младая прелестная хозяйка, открыв дверь незваному гостю, по его гипнотическому взгляду сразу оценила могучесть сексуального мужчинки.
Теперь понятно!
Можно пресекать солдатскую райскую жизнь.
Оставалась самая малость – проследить путь любвеобильного бойца.
И накрыть на месте преступления.
Но!
Капитана Конева в это дело впутывать не было никакой радости. По своей замполитской тупой политичности обязательно сделает очередную глупость. И упрячет меня, как обычно, на гауптвахту. И потребует сдать комсомольский билет.
Он и сейчас завёл свою обычную нудную шарманку:
-Лейтенант, твою мать! Давай, бл..дь, комсомольский билет!
-Никак нет, тварыш кэптен! – автоматически выдавал я привычное.
И начал, как обычно в таких ситуациях, наипротивнейше гнусавить:
- Не расстанусь с комсомолом, труля-ля-тру-ля-ля!
Как всегда, песнь песней царя Соломона возымела благотворное действие.
Конев, злобно матерясь, отскочил. И помчался, как вредоносный жуткий вихрь, на другой конец стройплощадки.
И вовремя!
Внизу появился мой долговязый солдат Васюганов.
В руках его поблескивала большая кастрюля с какой-то вкуснятиной.
-Борщ! Украинский борщ! – злобно прошипел я, когда пригляделся. – И сметана есть! Твою ни мать! Хорошо поработал, раз хозяйка борща для его друзей не пожалела!
Больше всего меня разозлила мысль, что мне, чубатому красивому лейтенанту, никто такого борща не преподносит.
А солдату – нате вам пожалуйста!
Когда солдат оказался возле стройки, метрах в трёх, меня прорвало.
Взревел, как океанская пароходная сирена.
Самым деликатным при этом и подцензурным было это:
-Стоять, бл..дь!
Васюганов, заслышав родную казарменную речь, остановился как вкопанный.
И вовремя остановился!
Башенный кран как раз тащил в поднебесье тяжеленную бетонную плиту перекрытия.
И...Плита резко-визгливо дёрнулась.
Одна сторона её оторвалась от строп и полетела к земле.
Хлопок!
Резкий рывок плиты! И она стремительно летит к земле, кувыркаясь в воздухе.
Летит прямиком на моего ошалевшего бойца!
Я закрыл глаза:
"Пиз...ц!"
- Ё... твою мать! – шипел за моей спиной замполит. – Ну всё, лейтенант, тюрьма тебе, бл..дь!
Мы оторопело смотрели вниз, где только что живой и радостный солдатик тащил свой драгоценный груз.
И вот тебе - нет солдата! Одно мокрое кровавое место!
А мне - тюрьма!
Мысли эти пролетели в моей дурной голове, пока внизу клубились тучи азиатской жуткой пыли.
А когда ашхабадская пелена рассеялась, мы увидели...
Увидели мы оторопелого причокнутого молчаливого нашего солдатика.
Живого и даже невредимого!
Он по-прежнему цепко держал в руках кастрюлю с великолепным украинским борщом.
Тяжеленная плита лежала прямо перед непутёвым солдатом, всего в полуметре от него.
Замполит аж присвистнул.
И похлопал меня по плечу:
-Л-л-лейтенант, т-т-ты спас бойца!
-Как это? - не понял я.
- Каком кверху, бл..дь! Ты где, бл..дь, так материться выучился?
