С самого утра всё сломалось, вернее, ещё с вечера: и погода, и настроение. Похолодало сильно, лужи, совсем ещё недавно весенние, снова льдом стали, мутным и скользким. А ветра вверху совсем не было: Варя заметила, что кроны деревьев не качались. Но зато внизу, у самой земли, он дул так… отвратительно искренне, с откровенной ненавистью к людям, что заподозрить весну в том, что она будет ранней, не приходило в голову никому.
И шли люди с серыми от холода или от разочарования лицами на работу. И не заглядывали даже в глаза встречным, как это всегда бывает с приближением тепла, когда вместе с повышением градусов на термометре повышается и наш интерес ко всему, что вокруг. Каждому было до себя самого только дело.
Мелкие домашние заботы разрастались до размеров вселенских проблем или национальных катастроф, а всё вокруг казалось некрасивым, уродливым и больным, словно отражение в зеркале андерсеновского тролля. Люди тоже были такими уродливыми и неприветливыми, что даже здороваться со случавшимися навстречу знакомыми не хотелось: нос – в воротник, глаза – в землю, и, как трамвай,- по проложенному не тобою маршруту…
Варю вчера муж ударил. В первый раз за три года, что они живут вместе. Ссориться стали из-за чепухи: он сказал, что она много тратит на продукты и хозяйство. Она обиделась, потом вспылила. Вошла в комнату, где он сидел у телевизора, ну, и наговорила ему всякого. Он сначала просто молчал, слушал, только желваки на скулах ходили туда-сюда, а потом, когда она сказала ему что-то особенно обидное, зло бросил, не глядя на жену: «Замолчи!..»
А сам отошёл к окну и стал смотреть туда, где ничего не видно: только чувствуется, что там, на улице, неуютно и холодно.
Она, конечно, не замолчала, а даже прибавила децибел и уже совсем громко кричала ему, что он никакой не мужчина, потому что, если бы был таковым, то давно бы они уже жили в приличной квартире, а не в однушке на окраине.
Он снова прорычал: «Замолчи!..»
А она, совсем уж распалясь и потеряв контроль над собой, выплеснула ему прямо в лицо:
- А то – что? Ударишь меня? Как слабую? Но судя по тому, как ты ведёшь себя в постели, слабый в нашей семье – ты!..
И вот тут он звонко, наотмашь хлестнул её по щеке.
Было даже не больно, а оглушительно и страшно. Раньше ей просто в голову не приходило, что он может поднять на неё руку. Нет, неправильно. Она никогда не думала, что так вообще может быть…
Он сам, кажется, был больше чем она потрясён своим поступком. А потому выскочил из комнаты, схватил пальто в прихожей и хлопнул входной дверью.
Теперь уже Варя, как-то сразу обессилев, подошла к окну и уставилась в пустую черноту. И слышала, как там ветер шелестел ветвями голых деревьев. Ещё какие-то звуки раздавались. Не- слышно было только шагов уходившего от их дома Севы.
Так и не вернулся, хотя она прождала его всю ночь. У мамы, видно, ночевал.
А Варя не спала, сидела на кухне, чай пила, курила, хотя ещё в самом начале весны они с Севой вместе бросили и поклялись друг другу к этой гадости больше не прикасаться.
Только под утро задремала, прикорнувши на диване под пледом, а потому не услышала будильник. Кое-как собралась, даже не приведя себя в порядок и только успев отхлебнуть кофе, и понеслась на работу. От того, что толком даже не расчесалась, злилась ещё больше. На кого? Конечно, на него, на Севу! Ведь это же из-за него всё началось!.. Вот не станет ему сегодня весь день звонить – пусть мучится и терзается угрызениями совести.
И день получился какой-то заполошный. Сева дважды звонил, но Варя, увидев на дисплее его номер, сбрасывала звонок. И злилась, почему-то, до самого вечера. И вечером злилась, уже дома, поэтому и не перезвонила мужу. Он, очевидно, тоже выдерживал характер, потому что сам уже больше не звонил и опять не ночевал дома.
- Ну, точно, - у мамочки своей обожаемой,- засыпая, подумала Варя…
… А назавтра всё повторилось как-то само по себе. Послезавтра звонить уже было неловко. Ещё через день она не знала, что делать…
А весна, кажется, окрепла. И солнце стало по-настоящему ласковым: гладило людей по щекам, плечам и шеям. Лица встречных перестали быть хмурыми. Варя вот только всё морщилась и не замечала, как отцвели в палисаднике у их подъезда ландыши, как отпели майские соловьи в заброшенной железнодорожной колее, проходившей под их окнами.
Про ландыши и соловьёв вспомнила она только уже в конце лета, когда август дотлевал желтизной сухих листьев, а в спину ему дышал своими иногда неожиданно холодными ветрами сентябрь. А в сентябре, как-то вечером, вдруг поймала себя на том, что перестала прислушиваться к хлопанью дверей подъезжавшего лифта…
… Следующей весной, когда небо было удивительно синим, и его перламутр, накрывавший собою город, необыкновенно городу шёл, словно модная шляпка юной красавице, Сева прислал документы на развод…
