Глеб Алексеевич наконец решил уйти из школы. Всё. Надорвала она его за двадцать с лишним лет. Надоели постоянно меняющиеся требования, ничего не понимавшие в их святом деле директора, которые, приходя, воспринимали школу как некий трамплин для дальнейшего продвижения вверх – к высотам чиновничьей карьеры. А в последнее время стал замечать, что и дети надоели. Тоже. Все. И хорошие и плохие. С их постоянной жизнерадостностью, шумом на переменах, ликованием по поводу отмененных уроков. И он вдруг совершенно отчётливо осознал, что всегда был здесь лишним со своими безупречным английским и испанским языками.
Вот и решился, наконец. Ушёл. Две недели просто отсыпался дома, блаженствуя от того, что не надо вставать пять раз в неделю в 5-50 утра и начинать метаться по дому, всё время поглядывая на часы, которыми увешана вся квартира. Были они даже в ванной. Ведь опоздать-то нельзя. Представляете, что устроит любой класс, пришедший на первый урок и оказавшийся перед закрытой дверью. Это директору можно являться на работу по свободному графику. Можно и вообще не явиться, а просто позвонить секретарю и сказать, что сегодня он на совещании в департаменте образования или ещё где-нибудь. И ничего, школа не рухнет. Она, школа, то есть, даже не заметит, что сегодня начальство отсутствовало.
А если не явится на работу один только учитель, у которого сегодня по расписанию 6 уроков, то весь день вся школа «сбоить» будет, потому что ведь оставшиеся не у дел классы куда-то девать нужно, чем-то занять.
Одним словом, теперь Глеб Алексеевич оказался вне этой кутерьмы. Немножко неловко вначале было, что бросил всё в середине года. Тут где-то под ложечкой ныла извечная учительская порядочность. Но он сказал ей «цыц», и она постепенно утихла.
А через две недели пошёл Глеб Алексеевич в агентство, где встал в очередь на поиски работы в качестве гувернёра в какую-нибудь богатую семью. Несколько лет назад так же поступил его однокашник Ванька. И был премного доволен и уровнем зарплаты, и степенью ответственности. Хотя его английский и испанский всегда были очень далеки от совершенства.
Через два дня ему позвонили и поведали, что появился подходящий для него вариант. И Глеб Алексеевич отправился на встречу с работодателем - человеком примерно его возраста, одетым в ну очень дорогой костюм (это было ясно даже Глебу Алексеевичу, хотя шикарными вещами он, сын бригадира маляров и потомственной билетёрши в кинотеатре, никогда избалован не был). Встретились они в агентстве. И, через несколько минут общения, очень понравившись друг другу. Это Глеб Алексеевич сразу понял – всё-таки профессиональный опыт наблюдательности плюс гены, унаследованные им от людей, всегда вынужденных зависеть от других.
А потом хозяин предложил проехать в его загородный дом, где Глебу Алексеевичу и предстояло работать и жить. Работать – это беседовать, периодически переходя с английского на испанский, сопровождать везде, воспитывать, одним словом, двенадцатилетнего сына хозяина, точнее – сына его второй жены. А жить – жить предстояло прямо здесь же, в небольшой двухкомнатной квартире с отдельным входом, предусмотренной для прислуги в усадьбе. Два выходных в неделю и зарплата такая, которой он даже теоретически не мог себе представить в самых дерзких мечтах.
Всё. Формальности были моментально улажены, договор подписан, и Глеб Алексеевич приступил...
Принято считать, что дети богатых людей – отвратительны. Может быть, опыта общения с ними у Глеба Алексеевича, естественно, не было. Но Егор, так звали вверенного ему отрока, был ребёнком замечательным. Это гувернёр понял уже через час общения с ним. Он был необычайно умён, хорошо воспитан и даже слегка застенчив. С Глебом Алексеевичем у них установились тёплые, дружеские, но без панибратства, и немного ироничные отношения. Обоим такой стиль нравился, и оба это понимали.
С матерью мальчика он столкнулся всего лишь несколько раз, как-то за завтраком. Она вся была погружена, растворена и наполнена новой для неё жизнью богатой женщины: магазины, спа, ещё какие-то салоны, клубы для богатых и скучающих, пати и прочие премудрости жизни бездельницы, которая понятия не имеет, как её муж зарабатывает деньги, да и не интересуется этим.
Зато сам Борис Алексеевич, хозяин и глава дома, был человеком весьма и весьма приятным. Он, насколько это позволяло его страшно дорогое время, беседовал и с пасынком, и с Глебом Алексеевичем, выказывая последнему огромное, иногда даже слишком подчёркнутое уважение. Был дважды с ними даже в театре, билеты куда привозил специальный курьер прямо в имение.
Иногда лёгкое беспокойство одолевало Глеба Алексеевича. Он чувствовал, что брак хозяев непрочен, а хозяйка будто бы специально всё делает для того, чтобы трагический финал наступил быстрее.
Почему, спросите вы, это волновало Глеба? Как же! Ведь, если брак распадётся и взрослые расстанутся, Егор останется с матерью, а та вряд ли будет тратиться на гувернёра, и Глеб лишится такого доходного места. А потому гувернёр всё делал для того, чтобы стать необходимым в доме не только пасынку, но и отчиму. С женщиной достаточно было быть просто почтительным – верно оценил ситуацию Глеб.
И он изрядно продвинулся в этом направлении. Хозяин, Борис Алексеевич, довольно часто, уже после того, как Егор отправлялся к себе, просил Глеба Алексеевича задержаться и побеседовать с ним. О чём?..
… О новых книгах и авторах, на которых теперь у Глеба Алексеевича была масса свободного времени. О нынешней молодёжи и современной политике. О странностях женского характера и нынешней погоды. И беседы эти были учтивы и приятны обоим. Это Глеб Алексеевич видел. Постепенно он обнаружил некоторые особенности характера хозяина и всерьёз обдумывал, как можно некоторую излишнюю мягкость и инертность Бориса Алексеевича обратить в свою пользу.
В таком вот «темпоритме и накале страстей» прошли три года. Когда же хозяйка всё чаще и чаще стала являться под утро и, как принято говорить в таких случаях, «была не свежа и не хороша собой», после нескольких бурных скандалов, Борис Алексеевич расстался с нею, предварительно обсудив ситуацию с Глебом Алексеевичем и попросив последнего не покидать дом даже тогда, когда Егор с матерью отсюда съедут.
На вопрос Глеба Алексеевича, в качестве кого же он здесь останется, Борис Алексеевич, не колеблясь ни минуты, будто обдумал это уже давно, ответил:
- В качестве старшего по дому, мажордома, компаньона и – друга, наконец.
В этот вечер Глеб Алексеевич торжествовал победу. У себя в комнате он мертвецки напился, пел какие-то, ещё из университета оставшиеся в памяти песни эпохи испанского сопротивления и даже покурил травки, которую попробовал уже несколько лет назад, но прибегал к ней крайне редко, в стрессовых ситуациях, и вне пределов дома, конечно…
Прошло несколько лет. Что сталось с Егором и его матерью, точно никто не знал. Говорят, что они уехали куда-то во Францию, и там, одно за другим, последовали несколько неудачных её замужеств, пока Егор, уже ставший молодым человеком к этому времени, однажды попросту не сбежал из дома очередного отчима куда-то в Индию, кажется, на Гоа, где примкнул к хиппи. Там его следы и теряются.
Борис Алексеевич почти разорился, но шикарная усадьба пока ещё в его распоряжении. Он заметно располнел, обрюзг от чрезмерного употребления алкоголя и лёгких наркотиков. Глеб Алексеевич по-прежнему живёт в его доме всё на тех же странных правах друга или домоправителя. Но если однажды, вечером, вы осторожно откроете двери и войдёте в дом, то услышите непременно что-то вроде:
- Борииис! Боооря!! Борька!!! Принеси мне ещё виски. И лимон нарежь, только потоньше!..
