Очень хочется сегодня убить кого-то… Просто за то, что люди – гады. В основной своей массе. Так, по крайней мере, кажется сегодня. Особенно после обеда. Особенно потому, что солнце сегодня очень яркое, а на улице +27, несмотря на сентябрь.
Марина встала рано-прерано. Умылась, макияж сделала, а перед этим – зарядку. И сидит, как дура, на кухне, кофе пьёт, будто ей на работу. А на работу и не надо вовсе, потому что работает она в школе, физику преподаёт. Но её уволили. Точнее,- уволил. Директор. За то, что она его любовница и забеременела. Да так не вовремя – ну, прямо в начале четверти, когда ещё отчёты не все сданы и классы не укомплектованы. А ей-то – 42, а директору-то -38. И если у него почти всё ещё впереди, то Марине нужно успеть вскочить в последний вагон поезда по имени «Счастье».
Она, конечно, человек не умный. Так нельзя. Так вообще не поступают. Но Лёшечка такой жалкий был, когда пришёл к ним в школу, такой неухоженный. В каких-то застиранных рубашках и дешёвых измятых брюках, откровенно ему коротких. И шейка такая тоооненькая из воротника рубашки, подпоясанного ужасным жёлтым галстуком, торчала, что Марина его сразу же и полюбила. Точнее,- пожалела. Или – сжалилась над убогостью. Или убожеством.
Когда он в первый раз после педсовета к ней пришёл, она кормить его сразу начала. А он ел, ел, как котёнок из подвала, которому старая тётка на газетке курицу нащипанную вынесла. И, как у котёнка, волосики в разные стороны торчали. Поел, потом отвалился на спинку кухонного серого такого диванчика и почти мурлыкать стал, щурясь от сытости и довольства жизнью.
Он из Козельска приехал. Город такой есть в России. Маааленький такой город, под Калугой. Там у него мама живёт. И он – до недавнего времени. А потом вот в Москву перебрался. Здесь у него тётка в управлении образования какого-то из девяти округов прилежно трудилась. Вот она и пристроила в резерв директорский, пока в каком-нибудь из новых спальных районов школа не откроется. Открылась. И стал он директором. А Марину ему, как опытного завуча, и дали. Для неё-то дело знакомое и понятное. Уж не первую новостройку поднимала. А потому через два года школа зафукционировала, как ей и положено. И Алексея Андреевича (это Лёшечку так официально звали) даже два раза упомянули в ведомственных новостных справках, как «молодого и талантливого директора».
А он каждый раз после работы лежал у неё на диване, смотрел в потолок и «философствовал» вслух:
- Вот, знаешь, Марин! Ни хрена мне не надо. И школа эта самая не нужна. Только бы квартиру в Москве дали, я бы сразу ушёл. В бизнес куда-нибудь. Чтобы самому, своей головой жить. И ни от кого не зависеть…
Марине как-то даже брезгливо было слушать его. Какая там голова! Для него ведь даже расписание уроков составить было чем-то непостижимым. А Лёшечка продолжал, всё более и более воодушевляясь:
- Я бы тогда так развернулся, так развернулся! И женился бы на тебе. По-настоящему, а не как сейчас, «гражданским браком»…
Марина опять думала о том, что и муж-то из него никакой. Так, взлезет, посопит полторы минуты, и сразу к стенке отодвигается, и ещё через полторы минуты спит уже, «аки младенец», даже слюнки во сне текут.
Презирала она его. С самого начала. Но и жалела. Потому что было в его нахальстве что-то искреннее и трогательное, как у козлёнка, вспрыгнувшего вдруг на саманную деревенскую стену и воображающего, что стоит он, как минимум, на вершине Арарата. И не козлёнок он вовсе, а благородный горный козёл с мощными рогами, копытами и длинной бородой. И вот стоит такой козёл и «цитирует», наверное, Пушкина:
- Кавказ подо мною, один в вышине…
И невдомёк ему,убогому, что Кавказ таким не бывает.
А потом Лёшечка канючить стал:
- Мариш, ты бы меня прописала. Давай поженимся. А то мне для карьерного роста прописки московской не хватает. Уже и в министерстве интересовались… Я туда перейду, а ты вместо меня на директорстве в школе останешься. Давай, поможем друг другу…
Вот и поженились. И прописались. То есть, - прописался. Лёшечка. В её трёхкомнатной родительской сталинке на Таганке.
А через два месяца маму из Козельска перевёз. Туда же, в сталинку Маринину…
А ещё через месяц стал говорить Марине, что маме трудно с нею. Никак она к столичной снохе привыкнуть не может, стесняется её, да и болеет всё время… Может, Марине ( только некоторое время!) пожить у тётки на Павелецкой? Ну, пока мама не освоится и не привыкнет. А Лёшечка с мамой останется, чтобы помочь ей адаптироваться. Надо, так надо. Марина согласилась. И к тётке перебралась. С Лёшечкой-то всё равно на работе каждый день видятся.
А когда врач сказал, что она беременна, то Марина сразу, с утра, на работе, Лёшечке про это говорить не стала. Решила, что вечером зайдёт к ним с мамой, ну, в свою квартиру на Таганке, да вместе их и обрадует…
Так и сделала. Шла вечером по знакомым улицам и смотрела на сентябрь, дивный, ослепительный. Давно уже такого не было. Зелени ещё полно, но вся она какая-то вдруг нежная стала, трогательная, как весной. И даже жёлтые уже кружевные листья всё равно похожи были на весенние. И знала Марина, что новая жизнь для неё, Лёшечки и их будущего сына только начинается. И назовут они своего наследника, почему-то, обязательно Максим… Сама не знает Марина, почему, но нравится ей это имя.
Дверь ей открыла незнакомая женщина с ребёнком на руках, которая ещё не успела закончить фразу, обращённую к карапузу:
- Прекрати, Максимка, не мешай маме…
Она оказалась Лёшечкиной женой из Козельска, которая, наконец-то, с мужем воссоединилась, когда он законную жилплощадь в столице обрёл.
|
