Теперь меня будят петухи

В нашем маленьком городе до недавнего времени такой живности не было – квартиры многоэтажек не приспособлены для птицеводства, хотя порой острословы и называют подобное жилье курятниками.
Кур, петухов, гусей начали заводить жители коттеджей и таунхаусов, что выстроились по городскому периметру ближе к лесу. Лет пять-семь назад мы ходили в эти места за черникой и грибами, но городская черта отодвинулась, и теперь птичье пение аккомпанирует солирующим утренним петушиным голосам.
В деревне, куда каждое лето недели на две мне удавалось вырваться, чтобы насладиться волей, широтой полей и общением с подругой, петухи не были чем-то необычным. Редкостью был Васька – декоративный петушок какой-то особой миниатюрной породы, живший в принимающей меня семье. Каждое утро, ровно в пять, Васька, как часовой, занимал пост аккурат по центральной линии, если ее мысленно прочертить от дома до сараюшек, и начинал петь. Его голос был голосом чудесной флейты-пикколо, когда она звучит в Марше Черномора, призванная показать нешуточный настрой входящего к Людмиле злобного карлика. Петушок был терпелив и настойчив и пел столько раз, сколько требовалось. Думаю, он попросту ждал. Ждал появления своей судьбы, своей беды и своего признания одновременно. И обязательно дожидался! Моя подруга, стремительная и фуриестическая, взбегала из глубины комнат на крыльцо и, выпростав из белого балдахина ночной рубашки руку, прицельно метала в «молчиурод!» калошу.
Часов в десять утра наша делегация из шестнадцати утят (семнадцатый отщепенец тихо уходил в мир иной в ясельной коробке), кота Петьки, меня и моей подруги, отправлялась на поиски той самой калоши.
Не факт, что мы ее всегда находили...