1984 г. Транссибирский экспресс
Уж так устроена человеческая натура, что молодежь старается покинуть родной дом. Так запрограммированы живые существа, что помимо расширения популяции они должны ещё и расширять свой ареал, поэтому юнцов всегда влекут дальние страны. Родные стены кажутся им хуже тюремных.
Я не стал исключением из этого правила и еще в школе мечтал о, модных тогда, стройках пятилетки, о каких-то сибирских реках, якутских алмазах, таймырских просторах, и даже несколько раз порывался уехать, но один фактор меня всё время останавливал - необходимость жить среди людей низшего ранга, среди пьяной работни, грязной ругани, немытых тел, неустроенного быта, помноженных на мерзость нашего климата, в котором нельзя, ни искупаться в речке, ни погреться на солнышке. Всё это сильно претило мне - такая романтика была мне не по вкусу. Интересно, конечно, на это всё посмотреть, но сделать это хотелось издалека. Поэтому я читал книги, разглядывал немногочисленные фотографии, думал, мечтал, представлял, но, как Паганель, не выходил из дому.
Хотя однажды мне всё-таки представился случай осмотреть практически всю эту страну. Я работал в МАДИ и так вышло, что нашей кафедре пришлось пересылать какую-то бумазею в Хабаровский политехнический институт. Ближе не нашлось! Почта в СССР работала еще хуже, чем в России и поэтому письмо оказалось бы в этом Хабаровске может быть через месяц, а может и через два, а может быть и не оказалось бы вовсе. Поэтому на просторах СССР бытовала, так называемая, «живая почта», когда командированный вёз с собой листочки бумаги, которые он был обязан отдать лично в руки, а затем развернуться и поехать обратно. Тот же самый фельдъегерь, да только гражданский. Как большинство кафедр любого советского ВУЗа, наша кафедра была набита старыми пердунами, из коих никто, естественно, не смог бы никуда поехать. Многие из них ходили-то с трудом. Выбор, как положено в таких случаях, пал на молодых.
А молодые кто? - Аспиранты, да ассистенты, занятые в учебном процессе, плюс несколько инженеров, но также семейные и с детьми, совершенно нежелающие тащиться в этот долбаный Хабаровск пусть даже лететь туда всего 12 часов. Оставался я - молодой, даже очень - самый молодой на кафедре, неженатый, без детей, я бы с удовольствием поехал в этот Хабаровск, да только не на самолете. Какого хрена полдня пялится на облака, просиживая со скуки штаны в узком Аэрофлотовском кресле Ну да, конечно, можно и по салону походить, можно и со стюардессами поболтать, но, всё равно, целый день безделья, целый день тоски. К тому же я не доверяю авиации в целом, и Аэрофлоту в частности - короче - боюсь я летать. Боялся тогда, боюсь и сейчас. Поэтому, когда пошли разговоры о том, что неплохо бы меня отправить в Хабаровск, я поставил четкое условие - поездом! Ну, действительно, надо быть дураком, чтобы отказаться от возможности за неделю проехать 10000 вёрст! Это же четверть экватора, четверть кругосветки! Сколько всего я мог бы увидеть за эту неделю, сколько узнать нового.
Я безумно хотел поехать, но наш завкафедрой не одобрил поездку поездом словами: «Раз боишься, так бойся» и уже хотел повесить это на кого-нибудь из аспирантов. Ничего страшного для них - на три денька отвлечься от учебного процесса пойдет только на пользу. Но тут я честно признался ему почему хочу ехать на поезде. Не знаю по какой причине, но наш завкафедрой всегда благоволил мне, поэтому, когда я честно сказал зачем я навязываюсь и почему выставляю такие требования, он бесприкословно разрешил, добавив, что институту это даже лучше, поскольку билет на поезд стоит дешевле самолета. Вот так я и отправился в свое четвертькругосветное путешествие.
Ярослаский вокзал. Отправление.
Я залез, как положено, на верхнюю полку, так как был молод, а со мною в одном купе ехали почтенные сорокалетние старцы. Но я не был в обидах, поскольку, как ни странно, на верхней полке, всегда было больше свежего воздуха, чем на нижней. А духоту я, с детства, не переносил. Окно, на мое счастье, старики не зашторивали, мелькание за окнами не мешало им храпеть, после выпитой водки.
Именно из-за нее, проклятой, я не нашел общего языка со своими спутниками. Когда я отказался выпить с ними, как они сказали: «За дорогу, за встречу, за дружбу», солидный мужчина, лет наверное пятидесяти с хвостиком, сидевший на нижней полке напротив меня, спросил:
- Даже за дружбу не выпьешь?
- Нет - ответил я.
- Ну! Сволочь! - был их приговор. После чего они перестали обращать на меня какое-либо внимание, сосредоточившись на глупых анекдотах и сумке, в которой весело звенели, при каждом ударе колес, бутылки.
Я тоже перестал интересоваться ими и мне это даже было на руку, поскольку я мог все время уделять вагонному окну, через которое я намеревался увидеть страну, в которой мне выпало жить.
Остальных попутчиков я просто, за давностью лет позабыл, поскольку в них не было ничего примечательного. В этом поезде только я и вагоны ехали от начала до конца. Все остальное менялось - локомотивы, машинисты, проводники, пассажиры. Никто не ехал долго. Максимум - сутки. Только какой-то очень пожилой и неразговорчивый дядя проехал, на обратном пути, от Иркутска до Новосибирска и за это время доконал меня своим храпом, поскольку храпел и ночью и днем. Остальные заходили, большинство здоровались, были разговорчивы и даже слишком, но темы их разговоров меня не интересовали, а порою даже претили мне. Были молчуны, способные просидеть целые сутки не раскрывая рта или читая по сотому разу одну и ту же замусоленную газету. Гораздо интереснее был народ в плацкарте - там собирались не то, чтобы очень низы, но скажем так - непрезентабельные люди, среди которых были довольно оригинальные типы, но общаться с ними я остерегался, ибо сам ехал в купе, а социальная разница в сторону верха - причина неприятия и, зачастую, даже ненависти.
После отправления наверное час, если не больше, тянулись унылые пакгаузы, железнодорожные строения, рельсы, шпалы, развилки, светофоры. Но, понемногу, дорога стала сужаться, осталось только две полосы - прямая и возвратная. А за окном потянулись дачные пейзажи, потихоньку переходящие в сельскохозяйственные. Мы проехали Ярославль, которого я не увидел. Вместо нее были рельсы, вагоны, какие-то стенки красного кирпича, по типу тех, у которых в советских фильмах или на живописных полотнах расстреливали красноармейцев.
Потом потянулись леса, прерываемые на какое-то время полянами, иногда даже полями, но все было одинаково - однообразно. Ме пересекли два раза Волгу и я понял то, что давно ощущал душою, но никак не мог осознать разумом - красивы в нашем климате только те места, где есть река. Даже простенькая переплюйка и та оживляет пейзаж. Северная дорога мне быстро наскучила. Да, первые полдня я с интересом вглядывался в окно, но потом стал понимать, что я смотрю не на пейзаж, а в стену. В плотную коричнево-зеленую стену. Скучную, однообразную и неинтересную.
Мне вспомнились слова солдата-курда, работавшего в нашем МАДИ - едем-едем, а лес все тянется и тянется. Конца нету! Как здесь живут люди? Они же не видят солнца! А в одном месте - среди леса вдруг человек идет. Где он живет? Как он ориентируется в этом лесу? Что он там видит? Там же темно! Вот и я за лесом перестал видеть деревья, а видел только сплошную темную стену.
И тут до меня дошло, что смотреть можно как угодно и на что угодно, но если ты желаешь видеть, то надо либо двигаться пешком, либо просто стоять. Мозг человеческий не способен видеть на скорости курьерского поезда. Он только смотрит. Я был уверен, что в этой равномерно окрашенной стене есть и прогалы и интересные деревья и красивые поляны и просто симпатичные привлекательные места, но скорость стирала все и не давала возможности увидеть.
К сожалению, у меня в те годы не было автомобиля, поэтому я не понимал эту простую истину. Пригородные электрички, да и автобусы, весьма часто двигались почти что шагом, поэтому мне казалось, что с поезда видно все окрестности.
Потом пошли более-менее безлесные места и стало с какой-то стороны веселее, поскольку мне удалось узреть то, что делается вдали. Такие картины можно рассматривать с поезда ибо скорость на них не влияет. Но, к исходу вторых суток, мне и это наскучило. Ибо в том, что вдалеке, мы не видим деталей, а именно они и украшают увиденное. Горизонт стал казаться прямой линией, а горы вдали как стояли, так продолжали стоять в той же позе, и через час, и через два. Да и выглядели они издалека, будто бы нарисованные детской рукой - треугольничками..
Нет я не хочу сказать, что не было ничего примечательного. И кругобайкальская дорога и туннель под Амуром, и реки, и мосты, и кусочки городов, которые мне удалось увидеть, и леса, и поля, и горы - все это было конечно интересно, но не стоило того, чтобы потратить на них целых две недели.
Хотелось бы телепортироваться из одного места в другое, пропустив ненужное и не интересное. Как мы, в детстве, перелистывали страницы книжек, где не находили картинок. Хотя я, даже по моему малому тогдашнему опыту, понимал, а сейчас я в этом просто уверен, что интересное есть везде, надо только остановиться и вглядеться, задуматься, но движение не дает вам этого.
Мне повезло - я проехал транссибом туда и обратно и много, что я не увидел на пути туда, увидел на обратном, поскольку проходил те же самые места в разное время. Что не заметил ночью, мог увидеть на обратном пути днем.
И все равно - из 12 дней пути в памяти остались обрывочные воспоминания, не достойные той усталости, что я получил от дороги.
Вернувшись в Москву я представлял собою матроса сошедшего на берег с пиратского корабля. Видок у меня был похожий. Железная дорога не была полностью электрифицирована, а вернее - была электрифицирована чуть-чуть. И там, где не было электричества, вагоны тащил дизель, пусть и не обдававший вагоны едким черным дымом, как американские грузовики, но выпускающий мелкодисперсную копоть, от которой мое лицо приобрело непонятный оттенок. Обычно такие лица встречаются у сварщиков, насквозь пропитанных грязью и ультрафиолетом. Во-вторых я просто-напросто не мылся две недели, не менял одежду, но главное - я не мог устоять на ногах. Веселые молодухи-проводницы гоготали надо мной, когда я двинулся к метро по московскому перрону. Я не скажу, что в пути не было стоянок. Были и даже длительные. Но я далеко от поезда не отходил - боялся отстать, потеряться, дело такое - Сибирь!
И вот я вернулся на рабочее место, уже помывшийся, но не отмытый, наглаженный, чисто одетый, но все с таким же странноватым загаром и с нетвердой походкой. Меня тут же вызвал к себе завкафедрой - отчитаться о проделанной работе. Отчитываться было не о чем: отдал? - отдал, лично в руки? - лично в руки. А дальше был самый каверзный вопрос - Ну и много увидел? Есть чего вспомнить?
И вот тут-то я запнулся. Нет-нет, мне было, конечно, что вспомнить, но все эти воспоминания свалились в такую огромную, я бы даже сказал, гигантскую, кучу, что вытащить что-либо из нее было делом непростым, практически невозможным. Я попытался сделать над собою усилие, чтобы не молчать, а хоть что-нибудь ответить своему начальнику так облагодетельствовавшего
