Сиротка. Гл.29

(де) Тьерсен аккуратно вытащил гвоздь из небольшой доски на боковом скате мансарды. Доска, в отличие от соседних, слегка приподнималась. С усилием просунув руку в образовавшееся за ней пространство, он извлек оттуда сверток из потертого синего бархата.
Подвинув досочку на место, он подошел к столу. Положил на него сверток и гвоздь, которым позже нужно будет опять закрыть тайник.

Сидя за столом на шатком табурете, он развернул затертую в нескольких местах ткань. Всё, что осталось от его прошлой жизни… отдельные разрозненные осколочки прежнего мира. Сейчас тот, прежний мир казался бывшему маркизу чем-то нереальным и далеким, словно сон. Но глядя на эти вещи, которые лежали перед ним на столе, он убеждал сам себя, что ТА, прежняя жизнь действительно была, а не приснилась. Та жизнь, в которой он был и ощущал себя совсем другим человеком… Изящная золотая табакерка с эмалевой росписью на крышке, два его перстня – один с рубином, другой с сапфиром и медальон с женским портретом, написанным на слоновой кости и заключенным в золотую оправу, украшенную маленькими бриллиантами. Жан-Анри взял в руку медальон. Он был на изящной золотой цепочке с замочком в виде сердца. На задней крышке виднелась выгравированная надпись: Анжель-Лилиан де Тьерсен, светлый ангел. Это был портрет его матери. Медальон был сделан за год до ее смерти. Умерла Анжель-Лилиан во время родов второго ребенка, младшего брата Жана-Анри. Ей было всего 27 лет. Ребенок родился очень слабеньким и умер через несколько часов. С портрета на медальоне грустно и кротко смотрела красивая молодая женщина с темными глазами и выразительными бровями. Ее волнистые каштановые волосы были собраны в высокую прическу, украшенную жемчужной нитью. Изящные руки держали сложенный серебристый веер.  Семилетнего Жана-Анри, рано оставшегося без матери, жалели, гладили по голове и говорили, что он очень похож на безвременно ушедшую красавицу Анжель. Но сейчас, глядя на медальон, Тьерсен понимал, что Луиза похожа на нее гораздо больше.
«Когда девочка вырастет, будет ее абсолютной копией» - подумал Тьерсен.

Эпизоды, связанные с матушкой, вновь всплыли в его памяти. Их было не так много, но они были яркими. Особенно чётко запомнился ему тот день, когда на него, шестилетнего ребенка, неожиданно напал огромный черный мастиф отца. Никто не понял, что за внезапное помешательство случилось с собакой. Но, сорвавшийся с цепи пес, внезапно набросился на гулявшего во дворе особняка ребенка и начал рвать ему правую руку. Жан-Анри помнил страшную боль и пронзительные крики матери. Она кричала подбежавшим лакеям, чтобы они пристрелили бешеного пса. Слуги колебались. Один из них все же принес пистолет, целился в огромную черную псину и сбивчиво бормотал госпоже, что боится попасть в ребенка.
- Чего вы ждете! – закричала Анжель. – Он же сейчас загрызет моего сына!
И, подхватив руками подол пышного платья, сама бросилась к собаке.
Тогда слуга все-таки выстрелил. Жан-Анри помнил, что его истерзанную руку наконец-то отпустила мертвая хватка… затем на него всем телом навалилась агонизирующая черная туша и намертво придавила к земле так, что он не мог и пошевелиться.
Мать с рыданиями оттаскивала от него умирающего мастифа, который все еще конвульсивно дергал задними лапами. Наконец ей это удалось, и она прижала к себе ребенка, на кисть правой руки которого старалась не смотреть. Там было сплошное кровавое месиво…

Жану-Анри повезло, что ампутации кисти удалось избежать. Попался весьма искусный врач, который, как он сам сказал, сделал все возможное и невозможное. Большой палец был почти оторван, и хирург пришивал его с ювелирным искусством. Анжель боялась, что рука сына не будет действовать, и он останется инвалидом. Поначалу так и было. Ребенок не мог даже сжать пальцы. Но постепенно, через несколько месяцев рука стала двигаться почти также хорошо, как и левая. Может, немного похуже, но Тьерсен привык к этому. На память об этом событии у него остался лишь большой грубый шрам на кисти. И несколько небольших, на запястье.  Поначалу шрамы болели и чесались, но потом и это почти прошло… А через год Жан-Анри понял, что есть более страшные раны… те, что внутри, а не снаружи.

Через год умерла мать. Наверное, она одна относилась к нему с настоящей любовью и нежностью. Отец вел себя, как чужой, всегда был к нему равнодушен и холоден. Была еще сводная сестра от первой жены отца, давно умершей от чахотки. Полин исполнился уже 21 год и к младшему брату она относилась также достаточно безразлично. Через полтора года отец вновь женился на девице, младше его почти на 25 лет. Ему было 45, ей едва исполнилось 20.
С ее появлением в доме, Жан-Анри ощутил себя не нужным никому в этом богатом и красивом особняке. Он был почти рад, когда отец устроил его на обучение и пансион в Парижский лицей для детей дворян. Учился Жан-Анри средне, выполняя то, что от него требовали, но без всякого энтузиазма. Изучаемые предметы не сильно его интересовали, кроме, разве что, живописи. Он мечтал, что станет настоящим художником. Как их давний предок, приехавший во Францию из Нидерландов в 16-ом веке. Сестра Полин иногда рассказывала про него. Некий Ван Дер Терсан, позже переделавший свою фамилию на французский манер – де Тьерсен.