А началось всё с того, что я заметил какое-то равнодушное благополучие у своих детей. Вот скажу им: «А давайте концерт сделаем и поедем с ним в какие-нибудь сёла «на гастроли»?» - Давайте. « А может, спектакль какой-нибудь «слёзный» сотворим?» – Конечно. «А что если…» - Запросто.
Послушные. О таких только мечтать каждому классному руководителю можно. Но чувствую, что вот как-то всё это неправда. На самом деле всё проходит, не затрагивая их души.
Всё. Берем шефство над детским домом. Рядом с нами есть такой, находится в одном дворе с домом ребёнка. Конечно, они согласились.
Пришли. Договорились с заведующей, что ходить мы будем в детдом раз в 2-3 недели. Будем помогать, чем можем.
И ходили, и помогали. Девчонки мыли полы, окна. Перетирали книжки и игрушки. Ребята, под руководством сторожа и завхоза дяди Стёпы, во дворе занимались хозяйством. Делали всё прилежно. Но вот детвора детдомовская как-то скользила словно бы мимо них… Не чувствовалось, что души моих ребят встрепенулись.
А я подолгу беседовал с заведующей Зинаидой Андреевной. И она всё рассказывала о детских судьбах, каждая из которых могла бы стать романом в умелых руках человека, склонного к сочинительству. Но меня почему-то больше всего удивляли и трогали детали этого странного детдомовского быта.
На хоздворе держали какое-то подобие живого уголка: собака, кошки, кролики, куры, утки и даже коза. Мне казалось, что понимаю для чего – детей к природе приобщали. Нет. Это было неглавным. Туда ребятишек водили группами, чтобы рассказать, что вот это собака, она лает; это кошка, она мяукает; коза блеет… «Ведь домашние дети получают этот опыт в семье, пусть даже по картинкам, а у наших нет семьи и, стало быть, нет такого опыта»,- говорила Зинаида Андреевна.
А ведь и вправду! Как же мне-то самому это в голову не приходило? Ну конечно! Опыт семьи – главное в формировании и воспитании человека.
А заведующая продолжала: «Я вам больше скажу. Они у нас портятся, потому что привыкают к иждивенчеству. Не так давно приходил ко мне Витя, наш бывший воспитанник и теперь уже выпускник. Всё у него хорошо. Получил профессию, жильё от государства. Устроился на работу. Пришёл и рассказывает, что в первый день после завода зашёл в магазин, купил заварку чайную. Дома залил её кипятком. И очень удивился, когда чай тот попробовал: он был несладким! Ну конечно, у нас-то они получали его уже налитым в стаканы, где им и сахар размешали».
И много ещё таких простейших мелочей, которые меня особенно волновали. Из-за своей кажущейся очевидности. Очевидности. Но не для меня.
Это вызывало какие-то смутные мысли, заставляло писать мутные такие стихи:
В широком воздухе разлит
Сложнейший аромат:
И крем ромашек нежно взбит,
И стройных лилий ряд,
И георгинов пошлая краса
Ещё пошлей на фоне роз,
И васильков глаза
Глядят из-под берёз.
И слив бильярдные шары,
И вишен кружева,
И яблонь стройные шатры,
И флоксов булава.
И с каждым мигом всё полней
Здесь понимаешь ты,
Что сонный гул больших шмелей
Стал гимном красоты.
И в этом краю благодатном,
Где свет от иволг оглох,
Живёт у забора развратный
Карлик –
ЧЕР-
ТО-
ПО-
ЛОХ…
Возможно, и мои благополучные домашние ученики чего-то где-то недополучили, хотя и воспитывались в крепких семьях. Но вот ЧЕГО именно, понять я не мог. А потому при следующем посещении детского дома опять говорил с Зинаидой Андреевной, слушал её, слушал… А она была неисчерпаема. Понимала, что для меня это необычайно важно. И делилась, делилась своим, прожитым и наработанным:
«Не веду я такую статистику, но на глазок могу сказать, что не сложившихся семей у наших выпускников гораздо больше, чем счастливых. Отмирает, видимо, что-то в душе человеческой, когда душа та формируется за пределами семьи. Вот и сами они потом не создают того, про что не знают».
Уходил от неё я всякий раз в несколько ином настроении: то ужасное собою недовольство, то ощущение, что вот-вот… пойму и узнаю, как надо, то просто душа и сердце сжимались под тяжестью чужого, детского, горя, о котором только что услышал.
И уже на пороге однажды повстречал своих соседей. Жили они через дом от меня. Муж и жена. Лена и Коля. Мы часто вместе выгуливали собак. Больше, пожалуй, о них ничего не знал. Только то, что дочь их, уже взрослая, жила самостоятельно в нескольких остановках метро от них, в квартире умершей бабушки.
Спросил, зачем они здесь. Оба несколько смутились. Потом Лена сказала, что оформляют они усыновление. Хотят взять для себя дочку. Ещё одну. Маленькую только.
И уже через несколько дней, во время прогулки в сквере, говорила подробно. Не знаю только, почему так откровенно…
Хотя, нет, - знаю, пожалуй. Понял, когда Лена только подходила ко мне. Знаете, случаются в жизни каждого человека такие вот взрывы откровения, когда хочется всё сказать. Именно сказать, а не рассказать: даже не важно, понимает ли это тот, кто с тобою рядом в эту минуту; важно самому себе сказать очень главное вслух, чтобы до конца осознать себя самого.
- Знаете, я по образованию логопед. Училась для того, чтобы работать по специальности. Совершенно серьёзно хотела приносить пользу людям, детям. И начала работать. И всякий раз, возвращаясь домой после работы, думала: как же я с этих людей, большей частью с весьма скромным достатком, деньги беру, когда у них ещё и проблемы с ребёнком. Ведь логопедические дефекты часто связаны бывают и с другими отклонениями у детей. И не смогла. Всё время мужу, Коле, об этом говорила. Вместе и решили: нужно уходить. Не могу я вынести этой самой профессиональной ответственности. У слесаря на заводе допустимый брак на детали 5-7%. И это – совсем немного. А у меня? Даже если брак в 1% - это уже катастрофа. Коля устроил меня к себе на завод, в отдел кадров. Невероятно скучно, но и спокойно тоже невероятно. Тётеньки в тапках и шерстяных носках в любое время года. Чайнички, заварочка, сухарики. Скоро начала чувствовать, что сама в такую вот тётеньку и превращаюсь, даже вес набирать стала. А тут ещё как назло и Наталья, дочь наша, выросла. Она всегда была беспроблемным ребёнком, даже когда ещё в садик ходила. Иногда сижу дома, читаю. Тихо, уютно. Вдруг дочушка моя подойдёт, чмокнет меня в колено и на взгляд мой вопросительный ответит: «Это чтобы ты ничего не боялась. Я здесь. Никуда не ушла. Мы с куклами про жизнь думаем. Я им сказала, чтобы тихо сидели: мама читает».
А тут, говорю вам, выросла, школу как-то спокойно окончила, в институт поступила. Пришла домой однажды и говорит нам с Коляшей: «Дайте мне ключи от бабушкиной квартиры. Я хочу попробовать сама, сама по-настоящему, жить и не сидеть на вашей шее». Вот. И начала пробовать. Теперь мы с Колей ну просто совершенно свободны.
Подбежал Чанг , Ленин красавец-колли, ткнулся ей в колено. Я почему-то вспомнил её маленькую дочь, которая когда-то так же заботилась о спокойствии матери. А спросил не о том, о чём хотел, совсем о другом:
- А Чангом вы его по бунинскому рассказу назвали? Только там их было двое: Чанг и его капитан… И сны Чанга были о прошлом, а вы с Колей о будущем думаете.
- Нет, Сергей, будущее наше уже началось. Вчера. Мы ведь взяли Любочку. В доме ребёнка. Ей три месяца. Коля, когда её только увидел, сразу сказал:
- Это наша дочь. Я сейчас лысый, а в детстве такой же огненно-рыжий был. У неё даже ресницы рыжие! Класс!!.
Такой молодой и красивой я Лену никогда не видел. Она, почти захлёбываясь, продолжала:
- Они мне там, в доме ребёнка, стали что-то рассказывать о её биологических родителях. Я ничего слушать не захотела. Знаю только, что матери её, ну, той, которая родила… 25 лет. Уже третий ребёнок. Живёт где-то в Рязани. А Люба… Люба сразу стала на нас на всех похожа. Домой едем, Наталье звоним, кричит в трубку: «Только не разворачивайте, пока я не приеду!» Принесли домой, не выдержали, конечно, развернули – ну вылитая Наталья: тоже лежит смирно так, только поворачивается, чтобы мы её лучше рассмотреть могли. Коля мой обнял меня и шепчет в самое ухо: «Нам с тобою опять повезло в жизни, снова девочка и снова красавица…»
Наталья прилетела, аж взмокла вся. Так торопилась. Влюбилась в Любочку сразу, с порога. Говорит: «Жаль, что она моя сестра, а не дочь. Так, мам, пап, я Чанга к себе заберу, чтобы не приносил в дом инфекцию». Ей только до Чанга сейчас: с утра до вечера сначала в институте, а потом на работе. С нас ведь денег совсем не берёт: сказала – сама, значит – сама. Это она у нас в бабушку, маму мою, такая: крепкий «паренёк», слово держит.
Помолчала. Я молчал тоже, боясь спугнуть облако с Лениного лица. А она, спокойно так, продолжала самой себе про себя рассказывать:
- А ведь странно даже. Наташа, по крови, только Колина дочь. Мама её родная умерла, Коля с дочкой один возился два года. Потом мы поженились. Я сейчас Наталью чувствую, как часть себя. Даже ночью знаю, что с нею происходит. Однажды проснулась часа в три, Колю разбудила:
«Заводи машину, поедем к Наташе. Она заболела». И чем ближе подъезжаем к дому её, к дому, где я сама родилась и выросла, тем острее чувствую. В подъезде уже поняла, что у неё температура. Звоним в дверь. Она открывает. Горит вся, едва на ногах стоит: «Я знала, что вы приедете, звонить не стала. А «Скорую» уже сама вызвала»… Три недели пробыла в больнице. Представляете, Серёжа! Корь у этой взрослой девицы. В детстве не переболела – на тебе сейчас.
Тут в самом конце сквера Коля показался. С Любовью Николаевной на руках. Чанг заметил их первым. Побежал к ним, затем вернулся к Лене, снова – к Коле с Любой. Так и сновал между ними, пока Коля не подошёл: «А мы просто соскучились уже по тебе. Пришли вас с Чангом домой звать». И пошли они домой. Трогательные такие люди, которые знают, что такое семья. Все трое знают. И Чанг это знает.
А мы с мопсом моим Ананасом побродили ещё по скверу, покурили. Ананас чего-то недопонимал: почему сегодня Чанг убежал от него (они мужественно, по-собачьи, дружили), даже не попрощавшись. А я ему пытался объяснить, что бывают минуты, когда счастье становится таким огромным, что застилает собою даже горизонт. И тонет в этом огромном море всё, что ни есть вокруг – работа, люди, друзья. Мопс, кажется, не очень понимал, но верил мне на слово, верил, что так, наверное, бывает. Шёл, вздыхал, жмурил свои глаза-вишни. И смотрел за какой-то свой горизонт. Наверное, думал о Гольфстриме - гигантском тёплом океаническом течении, каждый слой которого течёт в свою сторону. И каждый слой подобен огромной реке, но только все вместе эти «реки» и называются Гольфстрим.
P.S.
Когда слово «Гольфстрим» было написано, я подумал, что так и завершу рассказ, этим словом. Но чувствовал, что чего-то не хватает. А потому и не показывал его никому несколько лет: всё думал, что вернусь, допишу, закончу. Так и стояли на полке «Лена, Коля и Люба», ждали своего часа. Но, как известно, жизнь – самый лучший и честный редактор. Иногда – жестокий.
На полке стояли мои персонажи, а люди реальные жили: одни старели, другие росли.
Я часто видел их всех вместе. Любашка росла очень худеньким и спокойным ребёнком. Любили её все – мама Лена, папа Коля, сестра старшая Наташа. Чанг же просто обожествлял. У него даже испортился характер: он прекратил полностью общение с моим Ананасом, просто не
