правового государства, не имея
прежде независимого гражданина: социальный порядок первичней и
раньше всяких политических программ.
Но в общем виде мне кажется ясным, что надо дать простор
здоровой частной инициативе и поддерживать и защищать все виды мелких предприятий, на них-то скорей всего и расцветут местности, —
однако твёрдо ограничить законами возможность безудержной концентрации капитала, ни в какой отрасли не дать создаваться монополиям,
контролю одних предприятий над другими.
Противомонопольным законодательством необходимо в пределах любого вида производства регулировать непомерный рост сильно укрупнёнными налогами. Банки
— нужны как оперативные центры финансовой жизни, но — не дать им
превратиться в ростовщические наросты и стать негласными хозяевами
всей жизни.
Вся провинция, все просторы Российского Союза вдобавок к
сильному (и всё растущему по весу) самоуправлению должны получить
полную свободу хозяйственного и культурного дыхания. Наша родина не
может жить самоценно иначе, как если укрепятся, скажем, сорок таких
рассеянных по её раскинутости жизненных и световых центров для своих
краёв, каждый из них — средоточие экономической деятельности и
культуры, образования, самодостаточных библиотек, издательств, — так
чтобы всё окружное население могло бы получать полноценное культурное питание, и окружная молодёжь для своего обучения и роста — всё
не ниже качеством, чем в столицах. Только так может соразмерно
развиваться большая страна.
Вокруг каждого из таких сорока городов — выникнет из обморока
и самобытность окружного края. Только при таком рассредоточении жизни начнут повсюду восстанавливаться загубленные и строиться новые
местные дороги, и городки, и сёла вокруг.
И это особенно важно — для необъятной Великой Сибири, которую мы с первых же пятилеток ослеплённо безумно калечили вместо благоденственного развития.
Уже всё известно, писалось не раз: что гибнут книжные богатства
наших библиотек, полупустуют читальни, в забросе музеи. Они-то все
нуждаются в государственной помощи, они не могут жить за счёт кассовых сборов, как театры, кино и художественные выставки. (А вот спорт,
да в расчёте на всемирную славу, никак не должен финансироваться
государством, но — сколько сами соберут; а рядовое гимнастико-атлетическое развитие даётся в школе).
Не всякая новозатейщина обязательно ведёт прямо к добру. Наши
несравненные в 1916 году критики государственной системы — через
несколько месяцев, в 1917, получив власть, оказались совсем не готовы к
ней и всё загубили. Ни из чего не следует, что новоприходящие теперь
руководители окажутся сразу трезвы и прозорливы.
Конечно, постепенно мы будем пересоставлять государственный
организм. Это надо начинать не всё сразу, а с какого-то краю. И ясно,
что: с н и з у, с м е с т. При сильной центральной власти терпеливо и
настойчиво расширять права местной жизни.
Если в самих людях нет справедливости и честности — то это проявится при
любом строе.
Источник силы или бессилия общества — духовный уровень жизни, а уже потом — уровень промышленности. Одна рыночная экономика
и даже всеобщее изобилие — не могут быть венцом человечества. Чистота
общественных отношений — основней, чем уровень изобилия. Если в
нации иссякли духовные силы — никакое наилучшее государственное
устройство и никакое промышленное развитие не спасёт её от смерти, с
гнилым дуплом дерево не стоит.
Из каждых четырёх трубадуров сегодняшней гласности —
трое недавних угодников брежневщины, — и кто из них произнес слово
собственного раскаяния вместо проклятий безликому «застою»? И с
вузовских гуманитарных кафедр поныне самоуверенно вещают всё те же,
кто десятилетиями оморачивал студентам сознание.
Самый модный лозунг теперь, и мы все охотно повторяем: «права
человека». (Хотя очень разное все имеем в виду. Столичная интеллигенция понимает: свобода слова, печати, собраний и эмиграции, но
многие возмущены были бы и требовали бы запретить «права», как их
понимает чернонародье: право иметь жилище и работать в том месте, где
кормят, — отчего хлынули бы миллионы в столичные города.)
«Права человека» — это очень хорошо, но как бы нам самим следить, чтобы наши права не поширялись за счёт прав других? Общество
необузданных прав не может устоять в испытаниях. Если мы не хотим
над собой насильственной власти — каждый должен обуздывать и сам
себя. Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать
свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать,
— то именно так и делает. (Это и губило все правящие классы и группы
истории.) Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве
сопротивлений — но на сознательном самоограничении: на том, что мы
всегда обязаны уступать нравственной справедливости.
Только при самоограничении сможет дальше существовать всё
умножающееся и уплотняющееся человечество.
Всё больше каналов телепередач, да ещё и днём (а вот в Исландии — отказались от всякого телевидения хоть раз в неделю); всё больше пропагандистского, коммерческого и развлекательного звука (нашу страну ещё и поселе измождают долбящие радиодинамики над просторами), — да как же защитить право наших
ушей на тишину, право наших глаз — на внутреннее видение?
В 1754 году, при Елизавете, Пётр Иванович Шувалов предложил
такой удивительный — Проект сбережения народа.
Вот чудак?
А ведь — вот где государственная мудрость.
Освальд Шпенглер верно указывал, что в разных культурах даже
сам смысл государства разный и нет определившихся «лучших»
государственных форм, которые следовало бы заимствовать из одной
великой культуры в другую. А Монтескье: что каждому пространственному размеру государства соответствует определённая форма правления
и нельзя безнаказанно переносить форму, не сообразуясь с размерами
страны.
Для данного народа, с его географией, с его прожитой историей,
традициями, психологическим обликом, — установить такой строй,
который вёл бы его не к вырождению, а к расцвету. Государственная
структура должна непременно учитывать традиции народа.
Народ имеет несомненное право на власть, но хочет народ — не
власти (жажда её свойственна лишь процентам двум), а хочет прежде
всего устойчивого порядка.
Но выбирая демократию — надо отчётливо понимать, ч т о именно мы выбираем и за какую цену. И выбираем как средство, а не как цель.
Современный философ Карл Поппер сказал: демократию мы выбираем не
потому, что она изобилует добродетелями, а только чтоб избежать тирании. Выбираем — с сознанием её недостатков и поиском, как их преодолевать
Уважение к человеческой личности — более широкий принцип,
чем демократия, и вот оно должно быть выдержано непременно.
Однако и права личности не должны быть взнесены так высоко,
чтобы заслонить права общества. Папа Иоанн-Павел II высказал (1981,
речь на Филиппинах), что в случае конфликта национальной безопасности и прав человека приоритет должен быть отдан национальной
безопасности, то есть целости более общей структуры, без которой развалится и жизнь личностей.
Лидер кадетов П.Н.Милюков настаивал, что только прямые выборы от больших округов «обеспечат выбор интеллигентного и политически подготовленного представителя».
Цель всеобщего голосования — выявить Волю Народа: ту истинную Волю, которая будет всё направлять лучшим образом для народа.
Существует ли такая единая Воля и какова она? — никто не знает. Но
замечательно, что при разной системе подсчёта голосов мы узнаём эту
волю по-разному и даже противоположно.
Большинству у нас сейчас не кажется важным, как именно
устроена система голосования, а между тем она влияет существенно.
Состязуются в мире по крайней мере три системы подсчета:
пропорциональная, мажоритарная и абсолютного большинства.
Пропорциональные выборы по спискам чрезмерно усиливают власть партийных инстанций, составляющих списки кандидатов, и дают перевес большим организованным
партиям. И это особенно потому выгодно партиям, что они могут рассовать своих
центральных активистов по дальним округам, где те не живут, и так обеспечить их
избрание. На этом — чтобы не требовалось от кандидата жить в своём округе —
особенно настаивал кадетский съезд летом 1917: это «даёт возможность для ЦК
централизовать производство выборов». Да и все другие партии — на том же. Так
сказать, централизованная демократия.
При пропорциональной системе малые меньшинства обычно могут получить какой-то голос в представительном собрании, но создаётся множество парламентских фракций, и силы распыляются в раздор. Или это толкает партии
поправлять своё положение через беспринципные коалиции с изъянами для своей
программы — но лишь бы набрать голосов и захватить правительство. В сегодняшнем мире есть разительные примеры такой государственной слабости и
долгих правительственных кризисов.
Итак, всего лишь от способа подсчёта голосов может ошеломительно измениться и состав правительства и его программа, выражающая, разумеется, Волю Народа.
А уж пройдя избрание — кандидат становится народным представителем.
Наши четыре последовательных Государственных Думы мало выражали собой глубины и пространства России, только узкие слои нескольких городов, большинство населения на самом деле не вникло в
смысл тех выборов и тех партий. И наш блистательный думец В. Маклаков признал, что «воля народа» и при демократии фикция: за неё всего
лишь принимается решение большинства парламента.
Да и невозможны точные народные наказы своим депутатам на
все будущие непредвидимые случаи. И — нет такого импульса, который
заставлял бы нынешних избранцев стать выше своих будущих выборных
интересов, выше партийных комбинаций и служить только основательно
понятым интересам родины, пусть (и даже неизбежно) в ущерб себе и
своей партии. Делается то, что поверхностно нравится избирателям, хотя
бы по глубокому или дальнему смыслу это было для них зло. А в таком
обширном государстве, как наше, тем меньше возможность проверять
избранцев и тем большая возможность их злоупотреблений. Контрольного механизма над ними нет, есть только возможность попытки отказать в следующем переизбрании; иного влияния на ход государственного управления у народного большинства не остаётся.
Что ж отрицать, что при демократии деньги обеспечивают реальную власть, неизбежна концентрация власти у людей с большими деньгами.
Ныне пришло к тому, что мы так же не мыслим себе политическую жизнь без партий, как личную без семьи.
«Партия» — значит часть. Разделиться нам на партии — значит
разделиться на части. Партия как часть народа — кому же противостоит?
Очевидно — остальному народу, не пошедшему за ней. Каждая партия
старается прежде всего не для всей нации, а для себя и своих.
Национальный интерес затмевается партийными целями: прежде всего
— что нужно своей партии для следующего переизбрания; если нечто
полезное для государства и народа проистекло от враждебной нам партии
— то допустимо и
