Ляля и Лиля

А было это в то целомудренное и волнительное, как говорят на театре, время, когда все, кто тебя окружают, в основном – старше тебя. Или – твои ровесники. Ну, или чуть (совсем чуть-чуть!) – моложе…
Я только что окончил пединститут и, как ни странно, хотел работать в школе. Представлялось мне, как стою я перед классом, держу пачку тетрадей за уголок (как это делали все мои учителя, когда я учился в школе), грозно смотрю на класс и спрашиваю: «Ну, кто ещё не сдал?..». Так вот, начал работать. И даже что-то получалось уже, когда однажды пришёл ко мне худой сероглазый парень, чуть старше меня самого тогдашнего, и неожиданно низким для такого небогатого телом человека голосом представился, что он специальный корреспондент одной из республиканских молодёжных газет и что будет писать про меня для своей газеты.
Представляете павлина, когда он распускает своё роскошное оперение в надежде понравиться самке? Вот примерно так загордился и я. Только павлин – молодой. Без хвоста. И без перьев радужных. И самки не было. Но всё остальное – было!..
… Статью про меня Володя-таки написал. Помню, что хорошая статья вышла, какая-то родственная. Мама её до сих пор сберегает где-то в семейных архивах. Да, Володя Чащин звали этого человека. А потом, как-то совершенно незаметно, мы просто дружить с ним стали, потому что те, кто и его окружали в то время, были тоже в основном его старше. И говорить нам было о чём: ведь оба – филологи, в некоторой степени. Но было и ещё одно, что невероятно милым для меня делало чащинский дом -  Володя был женат на Сауле. Когда я впервые увидел его маленькую казахскую жену, то почувствовал вдруг, что в книгах пишут правду, когда длинно рассказывают о дружбе двух мужчин, в которой появляется одна женщина. Но такааая… Ради которой можно странствовать, голодать, преодолевать всё на свете. Когда я смотрел на Сауле, то почему-то в вяло функционировавшем сознании всплывала одна и та же строчка из раннего Бунина: «Какая … тёплая и … тёмная … заря…». Она была… Она была… Какой-то маленькой сказочной княжной. И даже ранний Бунин не мог передать всего того, что во мне поднималось тогда. Потому и написал одно из первых своих стихотворений тогда. И не показывал его Чащиным, потому что понимал: сразу всё поймут, и не увижу я больше Сауле. И Володю тоже не увижу…
Спешите жить – жизнь, словно вздох, короткая.
Прожить сложнее, чем про жизнь сказать.
И неуправляемыми лодками спешите, люди, управлять.
Спешите крест нести, взвалив на плечи,
И песню громко петь, петь до Своей Горы.
Пропойте так, чтоб дрогнули не свечи –
Погасли чтоб огромные костры!»
Спешите к берегу, где вас всегда любимая
Ждёт- не дождётся, уж забывшись полусном.
Гребите по прямой, как ветер, линии.
Гребите застоявшимся веслом.
Любимая взмахнёт платком приветственно:
Не проплывайте мимо, она ловит взгляд:
«Пропой, любимый, свою Песню Песней,
Пока не поздно поверни назад».
Вот такой я увидел тогда Сауле. И всегда такою видел. И Володя мне не мешал, потому что было это какое-то удивительно тонкое ( и не любовь совсем)…  о б о ж а н и е.
И мальчик был у них. Сын Эльхан. И виделись в ребёнке тончайшие блики Сауле и черты русского тонкого Володиного лица. Это, знаете, как если бы маленькому Володе сделали макияж пыльцой, оброненной с крыльев Сауле.
Эльхану было тогда лет пять, он был типичным ребёнком из интеллигентной семьи (Сауле тоже творила нетленку в журналистике) : спорт, фортепиано, изостудия, английский, но странное сочетание казахского имени и русских отчества и фамилии делали сына Сауле особенным в моих глазах.
Мне хотелось, чтобы они все, все трое, меня любили, нуждались во мне, дорожили мною. И именно потому однажды я принёс  мальчику собаку.  Ну, то есть, собакой Ляля тогда ещё не была, а была полугодовалым щенком благородного  той-терьера, старая хозяйка которого отбывала к сыну в Армавир и животное взять с собою решительно не могла.
А в Ляле был тонкий изыск Сауле, большие Володины глаза и смышлёность не по годам Эльхана. Вот и всё. Я принёс её в дом Чащиных и прямо с порога сообщил, что они не могут отказаться от подарка. Володя мягко интеллигентно недоумевал, Сауле всё абсолютно поняла, а Эльхан… Я думал, что он проглотит Лялю и будет носить в себе, только для того, чтобы она никому больше не принадлежала. Это было первое в его жизни существо, которое было… ммм… как бы частью его самого.
Так Ляля вошла в чащинский дом. И осталась там, навсегда, до смерти. А прожила она долгую собачью жизнь – 17 лет…
А вот как жила Ляля и как жили Чащины в это время, я не знаю, потому что через несколько лет наших странных таких отношений разъехались мы: я – в большой город, в интересную школу для интересной работы, Володя стал заместителем главного редактора своей республиканской газеты. Заработались мы, и отношения оборвались как-то разом, вмиг, потеряли друг друга…
Что было потом? Жизнь была. Отдельная друг от друга. Разная. Текла себе жизнь, как течёт у всех, вне зависимости от интеллекта и уровня материальных притязаний к жизни.
Постепенно стал замечать, что с каждым годом «вокруг становится всё больше и больше молодёжи». Глубину этой фразы, когда-то сказанной Ольгой Аросевой, оценил не сразу, а когда действительно увидел много молодых вокруг. Иногда хотелось остановиться и, ни к кому конкретно не обращаясь, спросить: «И это вот и есть та самая ВЗРОСЛАЯ жизнь, к которой мы так стремимся в детстве и юности?!!» Потому что, как и у всех, были в той жизни мелкие и крупные катастрофы. И пигмейские, как сейчас кажется, удачи и достижения.
И как-то вот само собою в эту пору и появилось ещё одно стихотворение, родившееся из набоковской мысли:
Вокруг друзья, знакомые, родные.
От книг любимых кругом голова.
И это всё, чем в жизни дорожим мы,
И это то, чем молодость жива.
Живём, мудреем, ссоримся и любим.
И кажется, что жизни нет конца,
А книги (те, любимые!) по людям
Расходятся, как тени от крыльца.
И дорогих и близких забываем,
Не вспомним, кто те книги взял,
И двери перед носом закрываем,
А книг, нечитанных, - девятый вал…
И вот когда светильник угасает
И жизни финиш виден впереди,
На полке – только Библия мерцает,
И ты – один, совсем один…

Как вдруг (как всегда – вдруг!), лет уже, наверное, двадцать пять спустя, позвонил мне по телефону Володя и сказал, что через пару недель летит с внучкой (это уже с Эльхановой  дочерью!- сообразил я) в Италию и мы можем встретиться, потому что в Италию – через мой город, который теперь стал совсем недалеко от Италии находиться. Ещё бы! Конечно!! Встретимся!!!
Встретились мы у метро, повёл я их к себе в дом, где мама моя хлопотала над столом, потому что помнила моего старинного друга («Ведь они с Саулешей были у тебя на свадьбе!»).
Рядом с Володей стояла десятилетняя… Сауле. Только ещё более красивая. Я чуть не потерял сознание, хотя обнимались мы с Володей, а маленькую сауле я только погладил по голове… И пошли домой, и говорили о чём-то, будто и не было тех двадцати пяти лет, что мы жили друг от друга отдельно. И так хорошо было!..


И уже дома, когда моя восьмидесятилетняя мама заканчивала все обеденные приготовления, а Лиля (так, оказывается, звали маленькую сауле!) ей помогала, мы пили виски,и Володя рассказал, что Эльхам с женою погибли шесть лет назад: автомобиль, мокрая горная дорога и – всё.
А Сауле и года не жила после этого. Нет, не болела. Просто утром встал, она ещё спит. Стал собираться на работу, ушёл, чтобы не разбудить, тихо прикрыв дверь… А потом, уже из лифта, вернулся. Она – спит, совсем. И так в этот момент на Эльхана похожа!!!


А потом, уже после застолья, ко мне подошла крохотная статуэтка Лиля, обвила ручками шею и в самое ухо прошептала: «Это же вы моему папе Лялю подарили? Я вас сразу узнала, потому что видела Лялю на фотографии…»