История, рассказанная дедом Булыгиным в очереди за хлебом в сельском магазине
Истинный бог, жонки, по нонешний час я в разум не возьму эко чудо. Вам как на духу доложу, а там хоть смейтесь, хоть что делайте. Но только все было точно так, как обскажу. А мне не поверите – вон Володьку, Еньки Шнюкова парня спросите (я с готовностью высунулся из хвоста очереди), он тоже там подбегал, да и другие ребята с ним были…
Так я что баю: вчерась, вот в это же время, шагаю я с лугу через Курью,* вижу – впереди меня шагов на сто Яков Пронин идет, чунки** тащит. Через полой*** лед хороший, но к Двине ближе тонко, а подле Курсовского острова быстерь, не замерзло еще. И смотрю я: Яков вроде как ближе к острову заворачивает. Я ему криком: «Стой, Яшка, не ходи, тонко там!». А он оборотился, да и смехом так: «Я легонькой, проскочу». И мало совсем отошел – ухнул скрозь лед. Я скорее к нему, вижу – барахтается мужик, рядом быстрина, туды Якова тянет. А он одной рукой вроде как ухватился за крепкий лед, а второй чунки держит. А чунки-то плывут, и его на быстерь тянут.
Тут я пояс свой отстегнул, чтобы Якову подать, перекрестился, да и полез потихоньку к нему. А он гаркает на меня: «Не лезь, дедко, обломишь лед, оба потонем!». Я ему кричу, мол, брось чунки-то, легче будет. А он уперся, не бросает: погоди, говорит, вылезу. И как дернет чунки к себе. Тут рука у него сорвалась – и взяла быстерь, поволокло мужика. А с того берегу уж широко замерзло, большой мыс намерз. Смотрю – Якова к тому льду прибивает. Он за лед-то ухватился, да видно силу потерял, кунулся, да и наверх не вышел, только рука из-подо льда махнула. Пропал Яков, задернуло мужика под лед. Тут ребята подскочили, они недалеко на коньках катались. Я им шумлю: «Яков Пронин потонул, бегите по тому льду, может, всплывет где!». Ребята побежали, а я про себя думаю: упокой твою душу, Яков Васильевич, хороший был человек.
Так я что баю: вчерась, вот в это же время, шагаю я с лугу через Курью,* вижу – впереди меня шагов на сто Яков Пронин идет, чунки** тащит. Через полой*** лед хороший, но к Двине ближе тонко, а подле Курсовского острова быстерь, не замерзло еще. И смотрю я: Яков вроде как ближе к острову заворачивает. Я ему криком: «Стой, Яшка, не ходи, тонко там!». А он оборотился, да и смехом так: «Я легонькой, проскочу». И мало совсем отошел – ухнул скрозь лед. Я скорее к нему, вижу – барахтается мужик, рядом быстрина, туды Якова тянет. А он одной рукой вроде как ухватился за крепкий лед, а второй чунки держит. А чунки-то плывут, и его на быстерь тянут.
Тут я пояс свой отстегнул, чтобы Якову подать, перекрестился, да и полез потихоньку к нему. А он гаркает на меня: «Не лезь, дедко, обломишь лед, оба потонем!». Я ему кричу, мол, брось чунки-то, легче будет. А он уперся, не бросает: погоди, говорит, вылезу. И как дернет чунки к себе. Тут рука у него сорвалась – и взяла быстерь, поволокло мужика. А с того берегу уж широко замерзло, большой мыс намерз. Смотрю – Якова к тому льду прибивает. Он за лед-то ухватился, да видно силу потерял, кунулся, да и наверх не вышел, только рука из-подо льда махнула. Пропал Яков, задернуло мужика под лед. Тут ребята подскочили, они недалеко на коньках катались. Я им шумлю: «Яков Пронин потонул, бегите по тому льду, может, всплывет где!». Ребята побежали, а я про себя думаю: упокой твою душу, Яков Васильевич, хороший был человек.
Сколько ребята не бегали – ничего не увидели. Тут и мужики подгодились: Митрич да Авдей приехали лодки с берега забирать – и те много смотрели, но нигде Якова не живого, не мертвого не заметили. Поискали мы так с полчаса и приговорили: все, нету боле Якова Пронина. И стала, знать, такая дума: как Марье Прониной открыться? Митрич и приговорил: ты, дедко, все видел, тебе и к Марье ход. Куды денешься – пошел. До воротец Прониных дошел, да в дом войти духу не хватило, воротился. Пошел до своей печи, бабке моей все доложил, шумлю: доставай, Прасковья, маленькую, надо сто грамм для храбрости.
Стопку выпил, да и потопал опять к Марье. А она подле колодца как раз. Ну, Марья, говорю, не вели казнить, дай слово молвить: потонул твой Яков, потонул на моих глазах. А она смехом на меня, да ципенку**** знай достает. Я ей – не до смеху, Марья, правду говорю. А она и вовсе в голос залилась: на печи, говорит, твой Яков, от купальни отходит, баню вот ему затопляю, для прогреву, чтобы хворь не пристала. Я в избу – ёк макарек! едрёна матрена! – Яшка Пронин краше живого на печи сидит, треску лопает. Я, бабы, тут речи лишился. А уж как разговор ко мне воротился – насел на Якова: как с подо льду вылез? где выскочил, что не видели тебя? И такое тут Яков сказывал, что дивнее не слыхивал я.
Как ушел под лед, говорит, простился с белым светом, не было надёжи выбраться. И начало душить. Тут, говорит Яков, глотнул я Двины-матушки полной грудью – чтобы разом уж кончить… Только духота вдруг отпустила и, говорит, чую: то ли плыву, то ли по дну иду – во сне будто. И кажись, говорит, на том свете я уж. И долго ли так было – не сказывает Яков, не помнит он. Опамятовался, когда дых вернулся, и нашел он, что из подо льду вышел, на поверхности плавает, близ берега. На берег вышел, да и домой кинулся, хорошо дом рядом. А знаете, бабы, где Яков из подо льду вышел? Под Ракшихой! Считай, от того места, где он под лед ушел, боле километра будет. А ране выйти он не мог, чтобы мы не видели. Вот и думай, что знаешь… Я дивлюсь, слушая, а ему вроде как и не диво. Сидит на печи, черт бородатый, и одно вздыхает: жалко, мол, чунки уплыли, прикладистые были. Да вот он и сам идет, сам скажет…
В магазин вошел Яков Пронин, мужчина сорока пяти лет, худощавый, русоволосый и русобородый, отец четверых детей, известный на селе столярным искусством и редкой уравновешенностью характера.
- О чем разговор в честном народе? – весело спросил с порога Яков.
- Да вот, Яков Васильевич, - загалдели бабы, - дед Булыгин бает, что ты вчерась к царю морскому в гости ходил. То правда было?
- Правда, девушки, правда, красавицы…
- А то правда, что у того царя злата-серебра полны закрома?
- Не заметил, бабоньки, не до того было.
- И как же, Яша, тот царь водяной тебя обратно к Марье отпустил?
- И того не знаю. Видать, не судьба мне была у него остаться.
Яков Васильевич Пронин умер в возрасте семидесяти семи лет.
-----------------------------------------------------------------------------------------------
* - один из многочисленных рукавов Северной Двины.
* * - большие деревянные санки с упором для толкания.
*** - речной пролив, рукав.
**** - ведро, опускаемое в колодец при помощи ворота
