Жизнь - это качели. То она вдруг взлетает на невероятную, захватывающую дух высоту, достигая той высшей точки, когда сердце съеживается от восторга и душа тонко звенит в ушах, то тотчас стремительно и неудержимо обрушивается в бездонную пропасть. Только в детстве эти взлеты и падения разделяют неуловимые мгновения, а во взрослой жизни годы, а то и целые десятилетия. И эту, кажется такую простую и ясную истину Рузи осознала слишком поздно.
Рузи - значит счастливая, хотя, с тем же успехом ее можно было наречь и Зебо - красавица. Счастливая красавица. Кто ж будет спорить, что такая необыкновенная комбинация ведет исключительно к взлету, в чем Рузи, собственно, ничуть не сомневалась с самого раннего детства, с того самого мига, как начала себя осознавать.
Она родилась в обычной, больше светской, чем религиозной семье. Ее отец руководил крупной электростанцией, а мать занималась домашним хозяйством. В доме, помимо нескольких обязательных изданий Корана, всегда было множество других книг, начиная с сугубо научных пособий по электротехнике, теснящихся на верхних полках шкафа вперемешку с произведениями мировой классики, и заканчивая легкомысленными любовными романами. Рано научившаяся читать и полюбившая это занятие Рузи, с попустительства не особо стремящихся контролировать ее досуг родителей, глотала все подряд.
Школа, пусть и исключительно женская, со строгими, даже жесткими правилами, оказалась для нее окном в большую жизнь. А престижный североамериканский университет, за обучение в котором не поскупился заплатить ее отец, так и вовсе сделала из Рузи поборницу демократических идей и ценностей западной цивилизации. Тем не менее, несмотря на открывшиеся после блистательного окончания учебы карьерные перспективы непосредственно в Америке, она все же предпочла вернуться на родину. Полученное Рузи образование и великолепное знание английского языка с ходу позволило ей занять престижную должность в государственной внешнеторговой организации.
Качели стремились в зенит, и от открывающихся перспектив перехватывало дух. Пяти лет не прошло, как двадцатисемилетнюю Рузи назначили руководителем одного из ведущих департаментов, после чего лишь одна ее подпись стала решать судьбу миллиардных контрактов.
Когда в первый раз она позволила себе слабость и согласилась на благодарность, Рузи толком и вспомнить уже не могла. А может и не хотела. То ли тогда, когда ей не хватало каких-то жалких пятнадцать тысяч долларов на последнюю модель "Мерседеса". Или когда подвернулся такой миленький танхаус, но выкупать престижные апартаменты нужно было срочно и обязательно за наличные. Рузи, еще в университете ухватившая глубинную суть бизнеса, рефлексировала не долго, и в последующие пять лет после своего назначения сумела построить целую систему мздоимства, приносившую ей немыслимый по меркам обычного обывателя доход. Качели достигли высшей точки.
...Арест оглушил Рузи. Буквально за пару дней до того она была на еженедельном докладе у руководителя организации и престарелый ловелас, откровенно пялясь на голые коленки, выглядывющие из-под провокационно короткой юбки, щуря без того узкие, масляно поблескивающие глазки, предложил ей освобождающуюся должность своего заместителя. Поэтому, когда в кабинет без стука вошли несколько человек в строгих костюмах и один из них выложил на стол ордер, Рузи показалось, что ее вдруг с головой погрузили в мутную ледяную воду. Не в силах сдержать дрожь в пальцах, она несколько бесконечных минут бессмысленно всматривалась в плывущие перед глазами строчки и, не сумев толком ничего разобрать, покорно царапнула золотым "паркером" корявую закорючку подписи. После чего ее, подхватив под локти твердыми, словно стальная арматура пальцами, как пушинку выдернули из кожаной ямы кресла, и замкнули на запястьях злобно рыкнувшие замками и тут же защемившие изнеженно-тонкую кожу кольца наручников.
Однако ни саднящая боль, ни мазнувшая по краю сознания картина съежившейся в тщетной попытке укрыться как за щитом за огромным монитором бледно-зеленой, со стеклянными от животного ужаса глазами секретарши и окаменевших подчиненных, помимо воли прикипевших ошеломленными взглядами к арестованной начальнице, еще секунду назад бывшей для них почти что богом, а теперь, в одно мгновенье низвергнутой в преисподнюю, не тронули Рузи. Ее переполнял, нет, совсем ни страх. У нее внутри клокотала едко-жгучая досада, которая словно разбавленная водой кислота ядовитыми испарениями застилала взгляд и мутила без того налитую горячо пульсирующей кровью голову. Та досада, что стискивает горло и заставляет ныть сердце от невозможности отмотать время назад, когда от неловкого движения локтя любимая чашка соскальзывает с края и с прощальным звоном взрывается мелкими осколками, или, когда лишь один неверный поворот руля приводит к появлению уродливой вмятины на полированном до блеска крыле только что купленной дорогущей машины. Не видя ничего вокруг себя, Рузи задыхалась, запоздало кляня себя за безмерную глупость и непомерную жадность.
Тюрьма же ее не ужаснула, а, скорее, раздавила. Особенно унизил Рузи личный досмотр, где ее догола раздели бесстрастные, будто роботы особы, другого определения этим облаченным в застиранные, несвежего вида белые халаты мужеподобным теткам она подобрать не смогла. Они же, цедя сквозь зубы односложные команды: "Сесть... встать... нагнись... раздвинь..." - подсвечивая маленькими, но ослепительно яркими фонариками заглянули во все естественные отверстия тела, а затем туповатой, откровенно рвущей волосы машинкой обрили пах и для острастки скребанули по и без того чистым подмышкам. Саднившее в самой глубине горла горькое осознание бессмысленности даже малейшей попытки сопротивления, окончательно укрепила замена ее делового костюма от кутюр на грубые штаны и куртку, почему-то не предусматривающие под собой наличие нижнего белья.
Вопреки ожиданиям Рузи поместили в небольшую одиночную камеру без окна, круглые сутки освещаемую мертвенным светом ртутной трубки. Поначалу она восприняла это одиночество за благо, потому как в глубине души реально опасалась встречи с сокамерницами, представляющимися ей сплошь матерыми уголовницами. Однако несколько дней полной изоляции, - появляющиеся три раза в сутки для кормления и досмотра надзирательницы, из которых невозможно было вытянуть и пары слов, не в счет, - очень сильно поколебали это мнение. Неизвестность и одиночество показались ей хуже самой изощренной пытки.
Первый допрос, на который Рузи, по ее более поздним прикидкам, так как точный счет времени, все еще находясь в прострации, она просто потеряла, вывели примерно через неделю, оказался обычной рутиной. Бледный робот, затянутый в облегающий костюм мышиного цвета, всего-навсего бесстрастно уточнил ее биографические данные и сообщил новость о том, что Рузи, в связи с особой тяжестью инкриминируемого ей преступления, имеет право на адвоката, с которым и встретится на следующий день. На этом, собственно, допрос и завершился.
Неожиданно светлым пятном в непроглядной серости существовании Рузи стала встреча с адвокатом, оказавшимся старинным другом отца и знавшим ее с пеленок. Отчаянно молодящийся старик с крашеными волосами, тщательно зачесанными на внушительную проплешину, на ходу расстегивая дорогущий клубный пиджак, чтобы не помять ненароком, все же решился обнять обмершую Рузи, и даже расчувствовавшись, раз-другой хлюпнул носом. Затем, протерев белоснежным носовым платком линзы очков в тонкой золоченой оправе, деловито разложил на исцарапанном пластиковом столе бумаги и начал что-то настойчиво втолковывать своей подзащитной. Однако так и не присевшая на вмурованный в бетонный пол металлический стул Рузи не слышала его. Она застыла у небольшого, густо зарешеченного окошка, сквозь которое, несмотря на покрывающий мутное стекло толстый слой пыли, просвечивал бледно-голубой отблеск осеннего неба, вся отдавшись неожиданно нахлынувшему пониманию бессмысленности творящейся вокруг суеты.
Человек странное существо. Как в конечном итоге оказывается, в глубине каждого присутствуют некие внутренние пружины, позволяющие не лишиться рассудка и выжить в самой тяжкой жизненной ситуации. Первые дни в заключении Рузи искренне полагала, что ее жизнь окончательно погублена. Но, шло время, и спертая атмосфера душной камеры не хуже концентрированной кислоты пожирала фальшивую позолоту прежнего феерического существования, заставляя молодой, полный силы организм, сопротивляться.
Обладавшая недюжинным аналитическим мышлением и отменной природной интуицией Рузи, - иначе, при всем своем великолепном образовании она никогда бы не сделала столь стремительной карьеры, - именно тогда, когда после серых бесконечных часов одиночки вдруг уцепилась взглядом за этот крошечный голубой клочок, с ледяной резкостью осознала никчемность любых потуг адвоката вытащить ее из этого ада. Втягивая едва ощутимые флюиды недостижимой свободы, сочащиеся сквозь грубо сваренные прутья решетки, Рузи, вместо несбыточных надежд на внезапное чудо, уже искала внутри себя ту твердость, которая должна была позволить ей вынести годы, а может и целые десятилетия, в преисподней узилища...
Вялотекущее следствие, по прикидкам Рузи тянулось уже месяца три. Похожие друг на друга, как под копирку допросы: "Сколько брала? У кого? Когда и за что? На что потратила? Сколько осталось и где хранится?.." Однако особым издевательством для нее стали очные ставки с взяткодателями, так же как и Рузи облаченными вместо элегантных костюмов, стоимостью в годовой доход рядового работяги, в тюремные робы. Когда-то лощеные мужчины, с высоты своего положения, надменно взиравшие сверху вниз на окружающих их микробов-людишек, теперь, вжав голову в плечи, робко заглядывая в стеклянные глаза бесстрастных роботов-следователей, взахлеб валили всю вину за случившееся на Рузи. А она же, ощущая себя участницей какой-то иррациональной постановки, не имеющей ничего общего с действительностью, механически соглашалась с их зачастую голословными обвинениями, потому как от едко горчащего внутри презрения к ним, не имела ни сил, ни желания спорить и оправдываться.
В какой-то момент Рузи с изумлением поймала себя на мазохистском удовлетворении жизнью в заточении. Для элементарного существования ей всего хватало с избытком: была еда, пусть и убийственная для гурмана, но вполне съедобная по меркам обычного человека, была крыша над головой и кровать, на которой еженедельно меняли белье, была возможность помыться и без особых проблем справить естественные надобности. А главное, не нужно было ежедневно и ежечасно биться за существование, даже во сне прокручивая комбинации, позволяющие оставаться на карьерном плаву и пополнять банковский счет, размер которого в ее прошлой жизни являлся единственным мерилом успеха.
О том, сколько лет заключения ей дадут, - а в том, что приговор будет обвинительным, Рузи ничуть не сомневалась, - она старалась не думать, также как и о том, какова будет ее жизнь
