Чита-брита - синий кит

-  Не-е-т, ты, Николаша, очень даже неправ, - поднял вверх указательный палец дядя Олег и, сморщив свой выпуклый, покрытый бисером пота лоб, криво усмехнулся, - ты можешь говорить, что угодно… но Говорухин как-то сказал, что тот кто не любит Высоцкого, либо дебил, либо антисемит.
- Глупо… - поморщился отец, - во-первых, кто такой этот твой Говорухин?  А во-вторых, я не говорил, что Высоцкого не люблю… я его не считаю великим поэтом… идолом российской культуры… носителем культа, навязываемого нам насильно откуда-то из неведомых источников, не имеющих никакого отношения к искусству.
- Но почему – не поэт? Ты не в восторге от его умной и ироничной поэтики? Ты не чувствуешь его понимания всех наших болевых точек, о каких мы вслух не всегда решаемся говорить?
- То-то и оно! Сказать вслух о болевых точках – это смелость и желание быть услышанным… но высокая поэзия какое имеет к этому отношение? Был ли Высоцкий явлением общероссийским? Да был. Но был ли он уникальным поэтическим явлением? Конечно, не был. Понимаешь, Олег, что ни говори, ну, упрощённо он смотрел на жизнь… и вся его поэзия, если хочешь, наивна по отношению к русским поэтическим традициям.

… И тут, как всегда, их спор оборвался, едва начавшись, потому как гостям совсем не интересны были постоянно возникающие то тут, то там эти окололитературные разборки Ритиного отца и его закадычного друга – дяди Олега.

Риточка Колобова, которая совсем недавно в узком семейном кругу скромно отпраздновала своё пятнадцатилетие,  любила отца, но в последнее время часто стала ловить себя на мысли, что он всё больше и больше становился ей чужим. Он совсем перестал интересоваться её школьными, да и вообще – всеми другими делами. А общение перешло на такой примитивный бытовой уровень, что порой скулы от тоски сводило. Ну, пускай он уставал на своей работе, где писал какие-то разнообразные (наверное, и скорее всего – важные) тексты для руководства фирмы. Пускай не мог скрывать досаду от ношения услужливой маски неотлучного «оруженосца» при своем венценосно-амбициозном шефе-карьеристе. Но зачем – в семье? Зачем – порой под, запотевшую от кухонной духоты с никогда невыветриваемыми запахами пригорелых каш, бутылку водки с неизменным оправданием, что, мол, стресс иными способами не снимешь?

И куда потом было прятаться от бестолковых родительских разборок, где, как в винегрете, шпинат бытовых сплетен всегда соседствовал с горькой редькой препирательств и взаимных упрёков? У мамы хватало терпимости не принимать близко к сердцу все нечаянные отцовы грубости. А у отца хорошо получалось на трезвую голову – изображение глубокой вины.

Риточка росла славной, общительной и вполне домашней девочкой. В садике она  с большой охотой помогала нянечкам носить посуду и расставлять на столах чайные чашечки. В младших классах школы Риточка, обязательно сидевшая на первой парте перед учителем, избиралась старостой, в обязанности которой входило собирать по партам тетрадки с домашним заданием и следить за порядком во время переменок. Она была твёрдой хорошисткой, компенсируя свои посредственные умственные способности упорством в запоминании заданных учебных материалов. В секции и кружки она ни в какие не ходила, потому что, перепробовав акробатику, танцы и хоровое пение с кройкой и шитьем, решила, что ей это ничего не нужно, а дел интересных – и так хватает. У Риточки и подружки были такие же, как и она, - весёлые и самостоятельные в выборе увлечений.

В начальных классах у них даже целая большая компания организовалась. Шумной гурьбой после школы они шли то на каток, то просто на улицу в чей-нибудь двор – кататься с горки, толкаться и дурачиться. Димка Шмонин, рослый и кучерявый кривляка, заставлял их своими шутками-прибаутками со смеху кататься, а Васька Черемисин помогал девчонкам забираться на горку и отряхивать снег с шапок и пальто.
В начальных классах всё было как-то просто и незамысловато покойно для просыпающейся чувственности Риточкиного девичьего сердечка. Её равнодушный взгляд скользил по импульсивно-ветреным физиономиям мальчишек-одноклассников и, не зацепившись ни за одну из них, уходил в пустоту ночных грёз о сказочных принцах и благородных рыцарях.

Риточка не заметила, как однажды всё начало меняться в этих грёзах. И настолько, что она решила завести дневник, потому что, только уложившись в неровные строчки, события прожитого дня могли быть осознаны и поняты настолько, чтобы решить, как жить дальше. «Я Машу не могу понять, - писала Риточка, искренне полагая, что её удивление каким-то образом попадёт в легкомысленную головку лучшей подруги, - зачем она постоянно подкалывает меня, выставляя в нехорошем свете перед Димой? У Димы ничего к ней нет. А она думает, что он ради неё, не пошел вчера на свой хоккей. У него братишка заболел, и Дима просто шёл в аптеку за лекарством. И встретил Машу случайно. Он сам всё это рассказал Вите Аксёнову, а тот – Васе».

… Риточке давно не нравились отношения, сложившиеся между её родителями. Отец, и так всегда неравнодушный к спиртному, в последнее время, как с катушек съехал. Он сильно сдал и приходил домой настолько уставшим, что после ужина и своих «законных» полстакана водки уходил в спальную, откуда тут же давал знать о своих решаемых проблемах солидным, полновесным храпом. Мама уже и ругаться с ним перестала. Она, молча, уходила на кухню и там писала свои бесконечные конспекты для лекций в институте, где она с недавнего времени взялась преподавать.

Риточка всем своим сердечком переживала за отца. Она пробовала спросить мать, почему она ничего не предпринимает для того, чтобы отец бросил пить. Но мама только махала рукой и горько улыбалась.

А однажды, вернувшись пораньше домой из-за объявленного в школе карантина, Риточка застала в квартире растерянного полуодетого дядю Олега. Он, хмуро поздоровавшись с Риточкой, проскочил в прихожую и тут же хлопнул дверью.
На маме тоже не было лица…
- Дочка… понимаешь, - пыталась что-то сказать она, войдя в детскую комнату, где на своей кровати прямо в одежде лежала лицом в подушку Риточка.

Да, для Риточки с этой самой дурацкой минуты рухнул мир, который и так держался, если можно так сказать, – на честном слове. «Зачем я всё рассказала Маше? Она и рада стараться. Теперь уже полкласса знают о моей беде, - делилась своими трагическими мыслями Риточка с дневником, - Димон меня перестал замечать. Он как-то странно улыбается и отводит в сторону глаза. А классная мне подыгрывает – наверное, тоже что-то знает. Даже физкультурник помог на брусья залезть…
Но самое страшное – я услышала вчера на переменке… девчонки из параллельного класса... они улыбались, и я хорошо слышала, как кто-то из них сказал: «Чита-брита, брита Маргарита».

… Риточку стали преследовать собранные из обрывков всех разговоров фразы, смыслом которых только и было лишний раз уколоть её самолюбие.
Она и засыпать теперь могла только после того, как отыскивала в соцсетях спасительные слова той группы, к которой она прибилась однажды, находясь в становившемся привычным состоянии прострации.

И спала она так чутко, что порою её  сны плавно перетекали в глухую и давящую на уши своей звонкой тишиной явь.
И в этой полусне-полуяви из заоконного, отсвечивающего фонарным дрожанием пространства медленно выплывал, увеличиваясь в размерах, синий кит. Не доплывая до её вытянутых в испуге рук, он поворачивал в сторону и, омываемый воздушными бойкими пузырями, так же неспешно уплывал.

«Какая ты чита-брита? – говорил ей чей-то женский ласковый голос, - Ты красивая и умная девочка, в которую просто даже невозможно не влюбиться. Но так уж угораздило тебя появится и жить в этом неразумном мире, где всё так устроено пошло и неискренне. Не ты виновата, а те, кто живут в угоду своим низменным чувствам. Зло… понимаешь, зло правит миром. Человек по природе своей греховен. Что делать, если ему с пелёнок приходится осознавать, что счастья добиваются только те, кто, как и в природе звери, идут к своим целям напролом – через горе и страдания других, более слабых своих сородичей. Этот мир не изменить. Ни религия, ни воспитание, ни идейно-тиранические  режимы не в силах сломать заложенный в генах человека механизм «закона джунглей». Да, девочка моя… всегда выживает только сильнейший.

Какая ты чита-брита? Ты потерявшийся в этом злом и бессердечном мире маленький и беспомощный ребёнок. Существо, которому совсем не обязательно взрослеть. Зачем прекрасному цветку распускаться в среде, в которой мрак и зловоние? Зачем ему, превозмогая себя цвести, если в перспективе – совсем недалёкая пора умирания? Не проще ли сразу – тихо и незаметно уйти и остаться невинным и безгрешным? А значит, счастливым…».

Синий кит плыл той ночью так явственно над городом, что его видели многие юные горожане, которые находились в состоянии полусна-полуяви.

…А утром обезумевшие от горя родители Риточки стояли на коленях перед распластавшейся на грязной от ночного дождя земле дочкой и, взявшись за руки, плакали над неуклюже изогнувшимся бездыханным тельцем.