БУНТ

         
          Набатом каланча гремела, на бунт сзывая весь народ, и люди дрались очень смело, и всей толпою шли вперёд. Смешались в кучу пушки, кони. Везде царил ажиотаж, и среди тысячи агоний плевался пулями блиндаж. Визжали птицы, словно бесы, а кони выли, словно псы. А из-под дымовой завесы блестели капельки росы. Мужчин немедля растлевали, как только их сразит удар. При этом песни распевали про оргий дьявольский кошмар. Сгоняли женщин, как овечек, чтоб батогами их побить, чтоб души женщин искалечить, чтоб больше не могли любить. Дрались убойными пращами, в ходу был также и кистень. Глазами страшными вращали, страх наводя на вражью тень.
В пупище "Графа Цеппелина" метали из большой пращи. Тирадой разражались длинной – мол, граф, зараза, трепещи! Но "огурец" пускал снаряды и даже бомбами кидал. Рвались снаряды где-то рядом и каждый взрывом глину мял. Но подкрепленье подходило, последних яств сожрав запас, и на телеге прикатило огромный взрывчатый фугас.

          Отцы с сестрой сражались яро, втыкая вилы в нежный бок, и в раже дикого угара спускали ей в висок курок. А пучеглазые солдаты, с секирами идя на бой, сплеча рубили те ухваты, что бабы принесли с собой.
          Смешались сапоги и ноги, лампасы, шляпы и штаны. И удалось уйти немногим с братоубийственной войны. Так сильно челядь поредела, что мёртвых и не сосчитать. Людьми деревня оскудела. Сестра погибла, отчим, мать…
          Мотивы страшной битвы этой мне непонятны до сих пор. Забыты боговы заветы – мол, не хватайся за топор, живи спокойно и с молитвой. И мирно примус починяй. Не увлекайся глупой битвой и попадёшь тогда ты в рай.

          Когда писал я строки эти, навытяжку стоял, во фрунт. Ужасней нет беды на свете, чем беспощадный страшный бунт.


          Блуждая среди тысяч мёртвых тел, сам дьявол бы со счёту сбился. Любой б, увидев ЭТО, обалдел; спросил: - Так кто здесь отличился? Кто истребить задумал род людской? Науськал кто людишек друг на друга? Неуж не милы им обыденный покой, еда, семья, любовь, подруга?
          И дьявол б нож за пазуху убрал, и дал себе зарок его не вынимать. Пусть был он злом, но всё ж он бы страдал, ругался б грязно, поминая чью-то мать.

          В высоком небе появился гриф, И как-то стало мне не по себе…
          Такой вот получился "апокриф" о страшной и бессмысленной борьбе…