Уж как меня занесло в деревню Молчановка, Вельского района, Архангельской области долго рассказывать. Приехал я туда на старом, львовском автобусе, что курсировал между Вельском и Тёгро-Озером. На один день и ночь, а утром уехал обратно но, уже немного другим человеком.
Приняла меня к себе баба Катя. Одинокая старуха, лет шестидесяти пяти, но стройная, с прямой спиной и ясным пытливым взглядом. Наверняка в молодости была она первой красавицей этого села, а может и округи. Давным давно баба Катя овдовела. Но, ходил к ней местный сторож и конюх дед Митрий, такой же глубокий старик, помогал ей по хозяйству, возил на базар, и так, воды натаскать если что. Она ему, что зашьет, что постирает, в общем сосуществование.
Северное гостеприимство это баня с дороги. Накололи мы с дедом Митрием дров, натаскали воды. Нагрели баню так, что еле живыми выползли. Хорошо за огородами сразу речка. Искупнулись в чем мать родила и полегчало. Сидим мы с дедом Митрием на белесой лавочке за баней во всем чистом. Прислонившись спинами к теплым брусьям сруба. Баба Катя дала мне семейные трусы, что от деда ее остались, и ситцевую рубаху в клеточку, все чистое, руками ее, натруженными, постиранное. Дед Миртий в своем, чистом, но наверное, тоже ей постиранном.
Я с собой, из Москвы, прихватил бутылку "столичной". До бани предварительно в ледник ее клали, остудиться. Баба Катя дала нам миску огурцов соленых, капусты квашеной с клюквой, хлебушка черного... Выпили по-маленькой. Сидим. У деда Митрия граненый стакан, у меня двухсотграммовая, железная, эмалированная кружка, с отколотым краешком.
Я, от пара, от студёной речки и первых пятьдесят грамм, разнежился на вечернем северном солнышке, что клонилось уже за макушки бескрайнего леса...
- Хорошо человеку жить дед, - потянувшись говорю я деду Митрию.
- Хорошо-то оно хорошо, - поддержал меня дед Митрий. Только ежели у человека два путя есть.
- Это как ? - удивился я.
- А вот как... - взял он многозначительную паузу, пристально посмотрев куда-то в даль. Достал кисет, кусочек газетки, и стал скручивать самокрутку. Помолчал недолго и продолжил.
- Два путя, это апример - жаниться или в армию пойти...
- То есть , - все еще не понимал я. А было мне тогда двадцать два годка. Какая связь?
- Два путя... - снова помолчал дед Митрий, и затянулся. Уголек самокрутки засветился чуть ярче. Он пустил, явно с удовльствием, но не афишируя особо, дымок и продолжил.
- Ежели жениться - пиши пропало. Ежели в армию пойти - то у тебя два путя.
- Или убъють или останешься в живых.
И дед Митрий снова взял паузу. Я молчал. Слушал.
- Ежели останешься в живых - пиши пропало. Ежели убъють, тогда у тебе два путя …
- Похоронять... Или под берёзкой или под сосЁнкой..., - дед затянулся, пустил дымок и снова посмотрел куда-то далеко.
Я молчал и слушал...
- Ежели под берёзкой - пиши пропало, - продолжал дед Митрий. Ежели под сосЁнкой - тогда у тебе опять же два путя...
Я молчал. Смотрел на реку и думал, к чему дед клонит. Дед Митрий не торопился раскрывать мне свою философию. Смакуя каждый тезис, так, чтобы он отчетливее запечатлелся в моем сознании...
- Или пойдешь на карандаши, - снова промолвил дед. Или на бумагу.
- Ежели на карандаши - щатай пропало. Ежели на бумагу, - снова вдохнул он, и выпустил дымок. Тогда у тебе два путя.
- Пойдёшь или на писчую бумагу, или на туалетную.
- Ежели на писчую - щатай пропало.
- Ежели на туалетную - тогда у тебе опять жа два путя.
Снова взял он паузу...
- Иля попадешь в мужской туалет. Иля в женскай.
- Ежели в мужской, - снова затянулся он поглубже. Щатай пропало.
- Ежели в женскай - у тебе опять жа два путя.
- Либо, тебе будуть использовать спереду... Либо с заду.
- Ежели с заду - щатай пропало. Ежели спереду …, - тут он хитро и многозначительно посмотрел на меня.
- то это все равно что жаниться...
Посмеялись мы с ним тогда от души. Но. Я уехал. И позабыл эту, его, мудрость. Москва закружила меня своей суетой. Не умеем мы читать знаки судьбы. И дед мой, и дядя, и очень многие мужчины в нашем роду были военными. Надо было мне наверное в армии остаться. Может, чего путное из меня вышло бы...
Москва, 2016.
