Мне надо было срочно ехать. Но так сложилось, что времени купить билет совсем не оставалось и, примчавшись на вокзал, взяла первый попавшийся, отходивший от перрона буквально через полчаса. Поэтому мне достался плацкарт, верхняя полка в купе. Но я не расстроилась: ехать мне не долго.
Подали состав. Проводница проверила документы, билет и я вошла в пустой вагон плацкарта. Чистый, по дорожному уютный в своей казенной прибранности, какой-то строгий и ещё необжитой. Едва я успела взгромоздиться на свою полку, как вошли три тучные дамы, неся за собой сразу всего и много: объема тел и блеска люрекса на майках, шум разговора и громкого смеха, аромат шашлыка, парфюма и легкого алкоголя, а так же суматохи, какой-то неразберихи и острого интуитивного ощущения, что дамы едут дальше меня. Я ехала в глухую родную деревню, около которой поезд стоит три минуты, дамы же ехали до конечной — на юг к морю.
Я наблюдала за ними сверху и слегка завидовала их размаху путешествовать. В несколько мгновений был накрыт стол, не уступающий ресторанному по количеству яств, явились фужеры и как по волшебству одна бутылка шампанского сменяла другую. Так мы ехали около двух часов, они отмечая, а я им завидуя, когда на полустаночке в дверях вагона не явились двое: старик и старуха. Я как раз набирала кипяток у бойлера и могла их рассмотреть внимательно. Оба старика выглядели потерянными и в то же время чрезвычайно достойно, с некоторой горделивой холодностью внесли они себя в вагон. Оба были одеты в строгие костюмы, правда состояние последних не оставляло сомнения, что история их началась ещё в прошлом веке, впрочем как и хозяев костюмов. При стариках был коричневый чемодан, привет из того же времени, что и костюмы, и новый пакет из продуктового магазина с яркой рекламой.
Старик оставил супругу у входа, рядом с бойлером и щурясь, неспеша и размерено пошел по вагону в поисках своих мест. Он близоруко сверял номера мест с билетом и уходил всё дальше и дальше от старухи. Каждый его удаляющийся шаг делал её всё беспомощнее и она слегка качала головой при каждой его неудаче найти места. А старик дойдя до противоположного выхода из вагона, растерянно опустил руки и пошел обратно так же медленно, как шел туда, но уже не так гордо. Он извинялся в каждом купе за то, что повторно беспокоит пассажиров. И вот он дошел до нас: до меня и его старухи. В этот миг мимо вихрем пронеслась проводница и старик, едва успевший зацепится за её локоть, показал билеты. Та кивнула, махнула следовать за ней и не снижая темпа двинулась дальше. Она подвела их к боковым местам напротив моего с дамами купе, с тряхнула с себя старика и ушла прочь. Я же проследовала за ними. Предвкушая и любопытствуя, продолжая наблюдать за ними. Ничего мной не руководило, просто было скучно, как бывает, когда едешь одна, без знакомых.
Старики растерянно смотрели на свои полки, о чем-то тихо переговариваясь. Здесь их можно было рассмотреть лучше. В противовес забавным костюмам из прошлого, оба обладали выраженными чертами глубоко интеллигентных людей. Бывает такая стадия ума в людях, когда в молчании, в сложенных руках, в негромких разговорах чувствуешь перед собой не просто людей, а эпоху, глубину и интеллект. Я бы не удивилась, если бы обнаружилось, что они в прошлом были педагогами, или докторами, профессорами или иными научными тружениками.
Ещё пошептавшись некоторое время они всё же уложили свой чемодан под полку, сели у столика и на него между собой поставили нарядный пакет. Старуха сняла пиджак и пространно озираясь искала куда его повесить, а старик направился в сторону туалета. Я протянула ей вешалку-плечики, болтающиеся без дела в купе, но она с таким достоинством отказалась, что мне стало как-то неловко за свой непрошеный порыв. Не найдя крючка, старуха надела пиджак обратно и стала доставать снедь из пакета. На стол явились запакованные в пластик салями и бекон, баночка маслин, шпроты, тостерный хлеб, сыр в иностранной упаковке, плитка шоколада, крекеры и пара небольших бутылочек минеральной воды. Когда пакет опустел старуха аккуратно его сложила и, придавив тонкой узловатой рукой, стала рассматривать продукты. Она брала один предмет и смотрела на него, как на нечто диковинное и совершенно не понятное. Ставила обратно и брала следующий, так же недоуменно его разглядывала и возвращала назад. Из этого я сделала вывод, что в дорогу продукты покупала не она. По тому возгласу удивления и непонимания, что издал старик, я поняла, что и не он их покупал. Старик снял костюм, оставшись с классических трикотажных треньках и выглаженной рубашке. На все уговоры переодеться старуха ответила отказом.
В этот момент моё внимание отвлекли дамы, ехавшие к морю в волнах шампанского. Они, перебивая и давясь от смеха, пересказывали друг другу историю, случившуюся с ними же в прошлом году в поезде. Я увлеклась их рассказом и бурным проявлением чувств, а когда вернулась взглядом к старикам, то обнаружила, что пакет опять полон и стоит у окна. А всё то излишнее изобилие заменили пара вагонных стаканов, кубики сахара и пакетики чая на салфеточке да открытая пачка пряников. Чай они пили долго. Почти час. Всё так же тихо переговариваясь. Старик хотел что-то сделать, а старуха его отговаривала: просила, грозила, молча качала головой. Мне подумалось, что они хотят моим дама сделать замечание, но ошиблась, увидев, как старик кивнув на очередной сердитый взгляд старухи, вытащил из кармана телефон и паспорт.
На самой последней странице паспорта был записан номер, крупным и четким почерком. Даже с верхней полки мне были видны цифры. Старик вытянул руку с телефоном и стал набирать. Это был такой телефон, где клавиши больше экрана, а каждое нажатие откликается металлическим женским голосом:
-Восемь. Восемь. Девять. Два. Восемь. Семь. Шесть... - проговаривал телефон.
Вот номер набран, нажат вызов, и старик театральным движением прижал аппарат к уху одной рукой, а вторую упер в бок. Он сдвинул брови и даже рот приоткрыл, чтобы высказать кому-то возмущение. Но поезд ехал в это время и связи не было. Но видимо старик этого не знал. Прождав пару минут, он набрал номер снова и снова его возмущению некуда было излиться.
Допив чай, старики стали укладываться спать. Долго и мучительно им далась загадка, как из стола сделать продолжение полки. По их движениям я поняла, что старуха была готова спать на «яме» и под столом. Я уже была готова плюнуть на их неприступную гордость и помочь, но проходящая проводница помогла: разложила, распрямила, застелила и даже втряхнула подушки в наволочки. Старики охали и извинялись, просили за что-то прощения и охали опять. И тогда до меня дошло, откуда в них эта отстраненная холодность, их неприступная гордость — лишь от желания не быть помехой, обузой, чем-то утруждающим и требующим внимания. Меня кольнул укор совести за моё тугодумие: не разгадать в людях страшное смущение и стеснение от своей старости, слабости и беспомощности. Пока я обдумывала это старики отлучились куда-то, а меня привлек взрыв хохота дамочек внизу.
Одна из них кривляясь и кряхря делала вид, что снимает то ли пиджак, то ли куртку. А другая вытянула руку и пальцем другой тыкала себе в ладонь и имитируя голосом телефон старика произносила:
-Пердь! Пердь! Пердь!
Третья завалилась набок от смеха, хрипела и заливалась пурпуром на лице. Меня обдало волной жара от негодования, но я сдержалась: что объяснишь пьяным?
Крехтя и в самом деле пуская газы, цепляясь медленно и неловко за всевозможные перекладины и поручни, старик залез на вторую полку, как скалолаз на Эверест без баллонов, тяжело дыша, чем вызвал новые приступы смеха у троих собутыльниц. Старуха подпихивала его снизу и уговаривала поднапрячься ещё чуть-чуть, так как её силы кончались. В этот момент была станция и из пиджака старика раздался пронзительный звонок. Старик буркнул, что надо ответить. Но старуха молча продолжала его подпихивать на полку. Собутыльницы уже не смеялись, они лишь сипели и колыхались, падая то на стол перед собой, то в бок на полки.
-Дамы, пожалуйста, умерьте восторг! - не выдержала я.
Они закивали и зашипели друг на друга, призывая к тишине. Но каждое неловкое движение стариков вызывало новые позывы к смеху.
-Алло! Алло! Да! Звонил, - обессиленный старик плашмя лежал на верхней полке, задыхаясь и сипя одышкой, отвечал на звонок. - Уже не помню, что хотел. Да... Спать ложимся. Мать нормально. Спокойной ночи и тебе!
Он протянул старухе телефон.
-Вот и правильно, что не сказал. Чего на ночь глядя расстраивать. - сказала она, погладила его по руке и тоже улеглась спать.
Состав тронулся и путь продолжился. В вагоне приглушили свет, общий рокот голосов перешел в шепот. Почти все люди спали. Не легли разве что мои соседки да ещё пара-тройка человек в других купе. Незаметно уснула и я. Не помню, как провалилась в сон, но была вырвана громким и надрывным криком, который потом распознала как заливающийся смех и резкий хохот троих соседок. Спросонок я не сразу поняла что происходит. Подскочив на полке свесилась вниз и проследив за их взглядами, повернулась к старикам.
Старик, видимо, слезал с полки в туалет, но не найдя опоры или не удержав себя стал обеими ногами на грудь старухи. Та била руками по его ногам и задыхалась. Старик же не мог ни подняться обратно, ни спуститься на пол с живой шевелящейся опоры. В какую-то долю секунды его силы покинули, он рухнул на пол и обмочился. Старуха быстро, как смогла, встала и попыталась его поднять. Но её сил не хватало. Униженный и оскорбленный старик выдергивал от неё свои руки и что-то невнятно рычал. Он встал с пола, сначала на четвереньки, потом, опираясь на полки, и пошел в сторону туалета. Старуха выволокла чемодан, порывшись впотьмах, достала какие-то вещи и пошла за ним. А пьяный смех не утихал....
Я больше не могла это видеть и слышать. Отвернувшись к стене и накрыв голову подушкой, всё же слышала, как старики убрали постель с нижней полки, сложили стол и уселись за него. Всю ночь они так и просидели у стола до самой своей станции. Просидели всю ночь и три попутчицы. По их волнам смеха я догадывалась, кто был объектом веселья...
Меня разбудила проводница. Места стариков были пусты и находились в первозданной прибранности. Ничего не напоминало о том, что эти двое, так бесшумно и тайно покинувших вагон, были и страдали здесь.
[justify]От беспокойной ночи глаза совсем не хотели открываться и я пошла умыться. Пока стояла, ожидая свою очередь, невольно разглядывала всё вокруг, в том числе и забитый до самого верха ящик для мусора. Среди прочих отходов, сливающихся сизой массой, цветасто выступал пакет, что был у стариков. Через полиэтилен проступали и были
Жду!