Любить Москва, Россия (в Тунисе)

Если. Когда-нибудь и вдруг. Вы окажетесь в Тунисе…
Не торопитесь предаваться всем утехам туристического времяпрепровождения. Вам, конечно, обязательно предложат двухдневное сафари по барханам Сахары с ночёвкой в шикарном пятизвёздочном отеле, расположенном в одном из оазисов. И замок Бордо, где вы увидите образцы прекрасной древней мозаики. И развалины Карфагена – того самого, что разрушили завистливые римляне, не желавшие биполярного мира: зачем нужен ещё один Рим, пусть даже не так называемый, когда Первый Рим уже существует. И Голубой город художников, с его кукольными улицами и садами, маленькими уютными площадями, на каждой из которых обязательно плещется фонтан, и почти не дающими тени скверами, в которых всё равно прохладно из-за постоянного морского бриза, ведь море совсем рядом. Вам обязательно захотят показать столицу государства, город Тунис, с его Нотр-Дам де Тунис, которым тунисцы так гордятся, хотя французов иначе как колонизаторами не называют.
Всё это сможет увидеть любой, приехавший в Тунис и остановившийся даже в недорогом отеле. Но, говорю вам, - не торопитесь. Попробуйте самостоятельно съездить в город и там попасть в Медину. Медина, как известно, во всех арабских городах – торговый центр. Медина в столице Туниса особенно колоритна…
Войти туда можно практически с любой стороны. Но откуда бы вы ни вошли, сразу почувствуете, что пересекли некий невидимый кордон и оказались в другом государстве. Здесь даже лица местных жителей чуть отличаются от тех, что вы встречаете на улицах города.
Небольшая лавка Надира находится прямо при входе в Медину с восточной стороны. Торгует он дивными тунисскими маслами, которые разливает в миниатюрные пузырьки, и на каждом  будет написано название запаха. Мне особенно понравилась «Сахара» - масло зелёное и прозрачное, сквозь призму флакона похожее на изумруд. Если пробку приоткрыть, то наружу, вместе с парами масла, вырываются картины и видения древней пустыни, пропахшей лошадиным потом кожи сёдел, дорогого удушливого табака и свежесваренного кофе.
Пока я примерял на себя всю палитру экзотических ароматов, завязался разговор с хозяином, у которого был вполне внятный английский:
- Скажи, Надир, а где-нибудь, кроме Туниса, тебе доводилось бывать?
- Нет, нигде больше. А зачем? Ведь бедный человек везде примерно одинаково живёт и примерно одинаково страдает. Жизнь везде давит на человека примерно одинаково: что на живущих  в вашей Сибири, что на тех, кто ютится в подножии Эйфелевой башни.
- А про Сибирь и Эйфелеву башню ты откуда знаешь? – спрашиваю его я, надеясь, что разговор перейдёт в более доверительное русло. Но Надир хитро блеснул белками своих огромных арабских глаз и ушёл от ответа:
- В Медине бывает много людей со всех концов света. Они и рассказывают, так же как и ты, выбирая товар.
Я согласно киваю ему в ответ и делаю вид, что заинтересовался  каким-то ароматом, а сам украдкой рассматриваю Надира.
Он довольно высок, совсем ещё не стар и красив яркой красотой южного человека. Белоснежные белки глаз и зубы, большие, немного вытянутые глаза, сияющие каким-то жидким светом чёрной ртути, которая беспрестанно переливается, отчего выражение его сухого лица постоянно меняется. Горбатый крупный нос и чётко очерченные губы и скулы делают его похожим на одного из экзотических персонажей голливудского кино, которые всегда курят сигары и вертят кольты на пальцах, мастерски запихивая их затем в кобуры, висящие на низком поясе.
Я знаю уже, что возьму «Сахару», но с Надиром расставаться не хочется. Жаль будет взять и вот так  просто оборвать только что возникшее знакомство. И я придумываю предлог:
- Послушай, Надир, а ты не можешь показать мне, где здесь продаются хорошие мужские портмоне из настоящей кожи?
- Если кто-то во всём Тунисе и может это сделать, то ты видишь этого человека сейчас прямо перед собой. Сейчас я кликну своего младшего брата, который присмотрит за лавкой, а сам отведу тебя к Кериму, который торгует лучшей кожей на всём севере Африки.
Мне показалось, что Надир не только не крикнул, но даже не сделал никакого знака. Но Бахор появился, как джин из бутылки. Да, действительно, брат – они очень похожи. Но, видно, жаркая природа очень старалась, создавая почти совершенного Надира, а потому Бахора оставила словно бы лишь в наброске, не прорисовав деталей. Скорее всего, уставший Создатель прилёг передохнуть, а Бахор просто сбежал, не дожидаясь окончания акта творчества. Весь он был словно на пружинах, постоянно двигал головой, глазами, шеей и плечами. Переступал с ноги на ногу и даже когда молчал, всё равно продолжал жестикулировать. Мне почему-то, глядя на него, подумалось: «Таких не берут в космонавты… И не потому, что они не годны по здоровью, а просто потому, что корабль с таким пилотом из космоса не вернётся. Бахор непременно станет нажимать в кабине на все кнопочки и переключать все тумблеры. Бортовой компьютер просто сойдёт с ума и покончит жизнь, свою и Бахора, самоубийством в глубинах космоса…»
Надир что-то сказал Бахору, потом, призывая меня ко вниманию, поднял вверх указательный палец, затем нырнул под навес лавочки, что-то там завернул в довольно большой шейный платок и вышел вновь ко мне.
- Мы идём смотреть лучшую кожу мира, русский. Но сначала обязательно заглянем в одно место. Не сомневайся, тебе будет интересно там побывать,- сказал мне Надир.
И мы отправились в поход по Медине: мой провожатый шёл чуть впереди, а я, боясь затеряться между постоянно снующими взад и вперёд торговцами и покупателями, послушно следовал за ним. Мы рассекали волны этого людского моря, как катер-буксир и неповоротливая баржа, которую постоянно, течением ли или какими-то ещё сиюминутными завихрениями, прибивало то к одному, то к другому берегу каналов кипучей Медины. Постепенно пёстрые ковры, медная утварь, украшения, одежда, чемоданы и обувь слились для меня в одну размазанную полосу, которую я едва успевал замечать боковым зрением.
И вдруг Надир остановился. Победно сверкнул на меня глазами и, почти шепча, промолвил:
- Сейчас ты увидишь самого старого человека Медины. Ему уже 300 лет!
Я недоверчиво улыбнулся и чуть покачал головой. Надир оценил мой скепсис, а потому разгневался:
- Ты мне не веришь? Запомни, русский! Лгут только арабы!! А мы, тунисцы,- никогда!!!
Мне даже показалось, что он стал выше ростом, когда произносил эту фразу.
Потом лицо его поблекло, увяло и стало постным, как у наших церковнослужителей в момент отправления ими религиозного таинства. Он знаком пригласил меня следовать за ним в какой-то узкий проход между прилавками. Потом мы несколько раз повернули вправо и влево и оказались перед низенькой дверью, ведущей бог знает куда. Надир буркнул мне:
- Только сними обувь,- и сам вошёл первым, предварительно тоже разувшись.
В крохотной комнате, находившейся за дверью, было небольшое окно, сквозь которое и пробивался скудный свет, при котором, однако, видно всё было довольно отчётливо. Глинобитный пол комнаты был застлан ковром, и прямо в центре сидел старик с белоснежной бородой и такими же белыми как снег волосами. Его профиль особенно чётко рисовался на фоне светлого окна.
Надир  осторожно встал на колени и в такой позе приблизился к старику. Я остался стоять у двери, чтя серьёзность момента. Надир положил перед стариком платок, что принёс с собою, осторожно развернул его. Там оказались пресная лепёшка и несколько слипшихся фиников. По тому, как старик коснулся даров, я понял, что он слеп.
Они перебросились с Надиром несколькими фразами на своём языке, но я понял, что речь  шла обо мне. После этого Надир повернул голову ко мне и почти шёпотом произнёс по-английски:
- Я сказал ему, что ты русский. Он мне не поверил. Говорит, что все русские сделаны изо льда и до Туниса никто из них добраться не может, потому что лёд в дороге растает. Подойди к нему, но обязательно на коленях, потому что он – Великий Имам Медины. Он хочет потрогать тебя…
Я сделал всё так, как велел мне Надир. И когда моё лицо оказалось вровень с лицом старца, тот приподнял руку и медленно, едва касаясь, стал трогать  смуглыми, почти прозрачными пальцами моё лицо: глаза и губы, волосы и шею. Продолжалось это довольно долго. Я даже испытал что-то вроде священного трепета от процедуры.
И вдруг белоснежная борода разъялась, и где-то в её глубине  возник совершенно беззубый рот, обрамлённый тонкими губами. И губы эти улыбались. Широко и очень по-доброму. Потом  старик двумя ладонями обхватил мои щёки и, продолжая улыбаться, неожиданно внятно и громко сказал мягким, почти оперным баритоном по-русски:
- Здравствуй, русский… Тунис любить Москва, Россия…