Серый цвет тоже имеет множество оттенков – один тоскливее другого. Наступившее лето дало полную возможность убедиться в этом. Почти каждый день с утра до вечера лил унылый дождик, то едва моросящий, то усиливающийся. Низкие пепельные облака, казалось, навсегда закрыли солнце.
А к вечеру с окрестных низин и болот наползали серой безжизненной пеленой туманы, словно сотканные не из капелек влаги, а из мельчайших элементарных частиц скуки и тоски. Беспрепятственно распространялись они по улицам города и незаметно проникали в души людей, исподволь отравляя их ядом горькой печали, неосознанной грусти.
Павел Горячев стоял на балконе шестого этажа и ловил себя на мысли, что его тянет перешагнуть через перила вниз, на черный асфальт, со всех сторон окруживший здание.
С трудом оторвавшись от наваждения, он вернулся в комнату и сел за низкий столик, опершись локтями на него и запустив пальцы в мокрые от дождя волосы.
Всего два месяца назад с большим успехом прошла его персональная выставка. В течение многих дней его картины, рисунки и акварели наполняли своей жизнью и светом просторный зал и тысячи людей оставили неравнодушными, чему свидетельством были их радостные лица и благодарные строки в книге отзывов. Казалось бы, что ему, так непросто шедшему к своей главной цели – художественному творчеству, нужно взлететь к облакам осуществлённых надежд, но с самого начала выставки что-то надломилось в душе его, и сколько он не брал в руки кисть, написать ничего не смог. Две неоконченные картины всё сильнее покрывались пылью в мастерской. И этот надлом ощущался физически, словно что-то чужое росло в груди, мешало дышать, жить, думать. И губительная пелена застлала глаза художника, окрашивая всё вокруг в безжизненные, лишённые света и смысла тона.
А вчера, после крупной и нелепой, как он теперь считал, ссоры, забрав пятилетнюю Светлану, уехала к своим родителям его жена, и пустота квартиры легла на душу уже непосильной тяжестью.
Посидев несколько минут в оцепенении, Павел Юрьевич оторвался от стола и решил дойти до журнального киоска. Медленно спустился он по лестнице, прошёл под тёмной зеленью лип и встал в конце небольшой очереди. Выбрав несколько журналов и газет, он отправился домой.
У подъезда его взгляд остановился на сломанной ветром ветви рябины. Надорвав кору и надломив древесину, ветер всё не отставал от веточки, продолжал трепать её, а она роняла с себя капли слёз-дождя и беззащитно белела свежей древесной раной, Павел Горячев вдруг остро и неожиданно осознал, как давно он не видел другой рябины, у крыльца дома, где вырос. И самое мучительное было то, что ему никогда больше не суждено увидеть ни ту рябину, ни дом – их на Земле уже не стало.
Горячев взбежал по лестнице в квартиру и начал лихорадочно собираться, укладывать в этюдник в беспорядке разбросанные по комнатам краски, кисти, карандаши…
Через час он уже мчался на синих «Жигулях» по мокрому шоссе с предельной скоростью, мчался, лишь частично, каким-то краем сознания держа связь с окружающим и машинально, но в то же время очень чётко выполняя все пируэты движения.
А ещё через два часа он шёл по узкой дорожке к старому сельскому кладбищу, где были похоронены его родители.
Долго сидел Павел Горячев на старой, неокрашенной скамейке у двух могил с потемневшими от времени крестами, вспоминая пережитое, обращаясь мыслями к тем, кто дал ему жизнь и кто давно покинул эту землю. И только начинающаяся гроза оторвала его от дум и заставила отправиться обратно к машине. Пошёл крупными каплями сначала редкий, но быстро набиравший силу дождь, а небо разорвала пополам неожиданно яркая молния.
На пригорке Павел Горячев остановился и, не обращая внимания на ливень, оглянулся на кладбище. Старый погост с покосившимися крестами словно плыл над землёю в пелене дождя. Удары грома всё учащались, сотрясая всё вокруг, но художник оставался в неподвижности, не отрывая взгляда от родных могил. И только краем зрения он увидел небольшой огненно-золотой шар, наплывавший откуда-то сбоку. Повернуться и рассмотреть его он не успел, - шар коснулся стоявшей на пригорке одинокой сосны и разорвался с оглушающим грохотом.
Сколько лежал он без сознания под разбитой сосной, Павел Горячев не представлял, - может быть, несколько минут, может быть, целую вечность. Когда он открыл глаза, то увидел над собой не тучи, а лазурно-темнеющее небо. Встав на ноги, он переступил через верхушку сосны с чёрно – пепельной хвоей, подошёл, слегка пошатываясь к расколотому пополам дереву, и опёрся на него, обхватил его руками. Ладонями он ощущал необычное тепло, идущее сквозь кожу вглубь тела, голова прояснялась, переставала кружиться, грудь вздымалась глубоко и неторопливо, и лёгкие, как целительный бальзам, поглощали, нет, наверное, не воздух, а непонятную субстанцию бодрости и жизнеутверждения.
Павел Горячев стоял так некоторое время, обводя взглядом окрест. С глаз сошла тусклая пелена , и взор ловил в окружающем новый, скрытый дотоле, свет. Он, давно отвергший для себя бога библейских легенд, осознавал сейчас явление истинного Бога в своей душе, имя которого Высший Смысл и Таинство Вселенной. И постижение Бога было в единении со Вселенной, в возможности понять Слово Вселенной.
Художник спустился к стоявшей неподалёку машине и взял этюдник. Затем он вновь поднялся на пригорок, установил рядом с ещё дымившимся деревом мольберт и начал работать.
Первыми на холсте возникли очертания кладбища на соседнем холме, но не смертью и унынием дышала его картина, потому что над крестами и деревьями погоста постепенно вырисовывалось вечное, безбрежное небо. Он никогда до этого по-настоящему не видел неба, и только теперь оно предстало перед ним, как раскрытая волшебная книга, смысл знаков которой он вдруг постиг.
В голове его звучала незнакомая сокровенная музыка, он иногда пытался понять, чья это музыка, кто её автор, но это была ничья музыка – голос и гармония сфер.
В движении облаков он улавливал вдруг улыбку до боли знакомого лица, а заходящее солнце озаряло всё светом новой философии жизни. И откровения неба, насыщая его мятущуюся душу, выплёскивались через край, застывая нежными и яростными мазками красок на холсте.
