Глава 30. Три короны

всех сторон страна со столицей в Москве, полностью зависимая от Франции. На престол предполагалось посадить цесаревну Елизавету Петровну.
  - Наш посланник барон Нолькен ведет с ней тайные переговоры и заручился ее поддержкой нашим планам, - сказал Хольгенстрем.
  - Позвольте немного поправить вас, месье генерал, - раздраженно заметил Рошамбо. – Переговоры с Елизаветой наш посланник маркиз де Шетарди начал еще задолго до барона Нолькена.
  - Господа, нам сейчас нет смысла отвлекаться на споры по мелочам, - поспешил встрять милорд. – Главное, что сейчас мы намерены выступить вместе. Какие бы противоречия нас не разделяли, мы все должны быть едины против русских. Этот народ – стадо тупых рабов, и после нашей победы надлежит смотреть на них именно так. Для нас, британцев, я не вижу причины обращаться с русским простонародьем иначе, чем мы обращаемся с неграми, которых вывозим из Африки на плантации в наших североамериканских колониях.
  Сказанное не встретило возражений, после чего Хольгенстрем обратил внимание собравшихся на то, что вечер уже поздний, и он больше не хотел бы утомлять своих гостей беседой, поэтому предлагает разойтись для приятного сна.
  Те стали подниматься с мест, и Никита услышал, как шаги четырех вельмож стали отдаляться, но затем кто-то вновь вернулся в гостиную. Разумеется, это генерал-фельдцехмейстер. Проводив остальных, он вернулся, чтобы раскурить трубку. Ну да, так и есть. Никита даже в своей каморке ощутил запах дыма от крепкого табака.
  Впрочем, и генерал задержался недолго. Здрогов услышал, как он направился к выходу, вскоре его шаги затихли где-то в отдалении.
  Никита осторожно выглянул из своей каморки. В гостиной никого не было.
  «Вот и забурлило гумно всех мастей, - подумал парень. – Значит, хотят навалиться скопом? Сами по-черному друг друга ненавидят, но когда вместе против нас – это всегда пожалуйста».
  Никита вспомнил, что в восемнадцатом веке Англия и Франция воевали между собой почти каждые десять-пятнадцать лет. Но как речь зашла о России, так сразу за один стол сели.
  Но тут Здрогов задумался. Он ведь историю знает и помнит, что никакого согласованного нападения сразу такой большой коалиции на Россию не было. Впрочем, он нашел объяснение. Это не та история, о которой он знал по учебникам и романам, это какая-то другая, и вот в этой другой истории его стране угрожает опасность более чем реальная.
  И вдруг Никита обратил внимание на лежащие на столе бумаги, свернутые в трубку.
  - Похоже, это…
  Схватив бумаги, Здрогов их развернул. Понятно.
  Это чертежи той самой «чудо-гаубицы», которая должна позволить шведам взять реванш за прежнее поражение. Чертежи сопровождались пространным техническим текстом на шведском языке, причем присутствовало довольно много цифр. Ведь все артиллерийское дело построено на математике.
  Похоже, генерал просто забыл этот свиток на столе.
  Никита напряженно размышлял. Ему предстояло сделать самый нелегкий выбор в своей жизни шестнадцатилетнего московского школьника – жизнь Ульфа Сингельда он в расчет не брал.
  - Предатель паршивый, - уныло сказал Ульф у него в голове. – Я ведь знаю, что ты сделать хочешь. Нам за это голову отрубят, тебе-то есть за что, а вот я чем виноват?
  - Заткнись, твой номер вообще двадцатый, - огрызнулся Никита на своего «альтер-эго».
  Для него-то, советского человека, все было предельно ясно. Из этой пушки будут расстреливать русских людей, его предков. О каком тут выборе вообще речь?
  Никита решительно схватил свиток, сунул его за пазуху мундира и побежал в крохотную комнату на чердаке, где он жил вместе с другим солдатом – не денщиком, а вестовым. Тот крепко спал и даже похрапывал. Там Здрогов запихнул бумаги в свой солдатский ранец, наскоро собрался и быстро направился к выходу из особняка. К счастью, в доме все уже спали, поэтому никого по пути он не встретил.
  Никита выбежал на улицу.
  «Теперь-то куда? – размышлял он. – Наверняка, где-то в Стокгольме живет русский посол. Хорошо бы найти его и отдать ему эти чертежи, да заодно и рассказать обо всем, что слышал».
  Но оказавшись на узкой улочке Гамла-Стана (центра города), Здрогов мгновенно понял, что найти этой ночью дом русского посла у него точно не получится. Да и днем не все так просто. С чего это вдруг гренадер шведской королевской армии расспрашивает прохожих, как попасть к русскому послу? Если бы его отправили туда с поручением, так и объяснили бы, куда идти.
  А сейчас-то что делать? Уже глубокая ночь, на улицах полное безлюдье, даже в окнах свет уже нигде не горит. Добропорядочные бюргеры давно уже спят. Но улицы не совсем уж погружены во тьму – кое-где горят светильники.
  «А если в порт? Найти русское судно, чтобы меня там пока спрятали, а там уже подскажут, как дальше быть».
  Только вот как выйти из этого лабиринта узких улочек? Никита уже заплутался. Ничего, как-нибудь выйдет, не такой уж большой этот центр Стокгольма. Главное – на конный патруль не нарваться. Но пока вокруг все тихо.
  Будучи уверенным, что никого на пути не встретит, Никита так ушел в свои мысли, что налетел на идущего навстречу одиночного прохожего, чуть не сбив его с ног.
  От неожиданности незнакомец выругался. Но не по-шведски. А почти так, как привык слышать Здрогов в Советском Союзе 1969 года!
  - Ты русский?! – воскликнул Никита. – Ну, дела! Вот ведь мне повезло! Ты же из России?
  - Нет, из Гетманщины я, - проговорил незнакомец, меряя Здрогова подозрительным взглядом. В чем его вполне можно было понять. Нечасто встретишь в центре Стокгольма шведского гренадера в форме, разговаривающего по-русски.
  - Украинец, значит, - понял Никита. – Так это без разницы. Все равно - наш. А зовут тебя как?
  - Козьма, - неохотно назвался прохожий, продолжая пристально разглядывать собеседника.
  - Никита я, - представился Здрогов. – Слушай, Козьма, ты же знаешь, что своих надо выручать. Меня на ночь укрыть где-то надо. А утром я уже найду, куда мне деться. Дело государственной важности! Смекнул?
  - Смекнул, - кивнул Козьма, по-прежнему наблюдая за Никитой как-то уж очень внимательно.
  И вдруг где-то недалеко тишину прорезал звонкий стук копыт по булыжной мостовой.
  - Патруль! – воскликнул Никита. – Прячемся скорее!
  А спрятаться было где. Например, нырнуть на совсем уж узенькую улочку, совсем не освещенную, на которую точно не свернет конный патруль. И такая улочка рядом имелась.
  Вот только новый знакомый почему-то медлил, хотя стук копыт слышался уже близко, верховые вот-вот выедут из-за угла.
  Но тут произошло неожиданное.
  Козьма набросился на совершенно не ждущего подвоха Никиту, сбил его на землю лицом вниз, завернул ему руку сзади и придавил к мостовой всей тяжестью своего тела.
  - Господин офицер, сюда! – во весь голос закричал он по-шведски. – Скорее! Я поймал русского шпиона!
  - Фашист ты и бандеровец, - выдохнул Никита после нескольких неудачных попыток освободиться. – Сволочь петлюровская. Русские и украинцы всегда братьями были, а ты – как отломанная ветка.
  Насчет фашиста и бандеровца Козьма, разумеется, понять не мог, но сравнение с отломанной веткой его, похоже, очень задело, потому что он обиделся.
  - Чумное рыло! – крикнул он в ответ. – Ишь, брата нашел, лапоть тверской! Леопольдиха ваша тебе сестрица! А мне твоя Московия что оглобля вместо коромысла!
  А к ним уже подбегали с факелами спешившиеся солдаты городской гвардии во главе с лейтенантом.
  - Кто такой? – отрывисто спросил шведский офицер. Вопрос относился не к Козьме, которого лейтенант, похоже, знал, а к нему, Никите.
  - Ульф Сингельд, рядовой гренадерской роты, - буркнул Никита, которого Козьма по-прежнему придавливал к земле.
  - Почему ночью не в казарме, а шляешься по городу? – спросил лейтенант.
  - Лжет он, господин офицер, - подал голос Козьма. – Он по-русски прекрасно говорит, просил его спрятать куда-нибудь. Шпион это. Обыщите его и точно что-нибудь найдете.
  По знаку начальника патруля, уроженец Гетманщины отпустил Здрогова и вскочил на ноги. Отряхивая мундир, поднялся с земли и Никита.
  Один из королевских гвардейцев довольно бесцеремонно сорвал с него ранец и высыпал все содержимое на мостовую.
  Свиток бумаг немедленно привлек внимание офицера. Приказав одному из солдат поднести факел поближе, он развернул бумаги, начал просматривать и присвистнул.
  - Да ты и взаправду шпион! Где ты это украл? Ладно, найдутся те, кто разберется. Вяжите его – и в кордегардию. 
  «Вот и вляпался, - с тоской думал Никита, шагая со связанными руками между двух верховых. – Теперь точно по головке не погладят. Все улики налицо.
  Здрогов представил, чем ему все это грозит, и тут же ему стало по-настоящему жаль себя.
  В коордегардии, которая оказалась не так уж и далеко, лейтенант почтительно разбудил какого-то капитана, наскоро посвятив его в курс дела, выложил на огромный стол все вещички Ульфа-Никиты, среди которых сильно бросались в глаза украденные бумаги, после чего исчез.
  Допрашивал Здрогова уже капитан, а какой-то сержант-писарь, вооружившись пером, усердно записывал. Да так усердно, что даже не заметил, как из его простуженного носа вылетела и шлепнулась на бумагу жирная увесистая сопля.
  Этот допрос оказался невероятно долгим и нудным. Прежде, чем перейти к делу, капитан тщательно выяснял у Никиты все детали его биографии: когда родился, в чьей семье, сколько лет жил в деревне, чем там занимался, как попал на военную службу.
  Здрогов рассказало все так, как есть, не пытаясь скрыть, что стал денщиком генерала-фельдцехмейстера Хольгенстрема. Все равно ведь они это узнают. Но когда дело дошло до злополучных бумаг, Никита, уже выстроивший будущую линию защиты, заявил, что нашел их на полу, собирался отдать генералу, да забыл. По городу бродил, чтобы найти дом с веселыми девицами. А о диалоге с Козьмой высказался в таком духе, что тот все врет. Наверно, выслужиться хочет, оговорив честного солдата королевской армии.
  При этом Никита с тоской отдавал себе отчет в том, что звучит все это не очень убедительно.
  Наконец капитан оставил его в покое, а сержант-писарь завершил протокол допроса точкой, сопроводив ее еще одной соплей.
  Здрогова отвели в какую-то маленькую комнату с зарешеченным окошком, закрыв снаружи дверь на засов. Между тем, ночь уже заканчивалась, начинало светать.
  Несколько часов Никита провел в этом помещении. Заснуть он даже не пытался, понимая, что не сумеет. От нечего делать он стал вспоминать, что предшествовало его попаданию в чужое время и в чужое тело. Хотя вспоминать было нечего. Вроде, вышел из школы около трех часов дня, последним уроком была алгебра. Пошел по улице в сторону дома. И все. Дальше – он уже на берегу в пригороде Стокгольма, одетый в шведскую гренадерскую форму XVIII века.
  Вскоре Здрогов услышал доносящиеся с улицы голоса и то, что возле коордегардии остановилась какая-то карета.
  Появившийся незнакомый офицер велел ему выходить. Под конвоем двух гвардейцев Никиту вывели на улицу и посадили в черный фургон без окон, который тут же тронулся с места после окрика хлестнувшего лошадей возницы.
    Везли, впрочем, недолго. Фургон остановился возле серого каменного