Русы

же вас сегодня!

- Сколько у них осталось? - Святослав не сводил упертого взгляда с хана. Хана, стоящего на коленях перед ним.
- Три сотни, - ответил Лют. Утерся  рукой, в почете у князя. Утерся и ждал - что княже решит?
- А наших легло? - Ну и тяжел взгляд руса - опустил глаза хан.
- Сотня, две.
- Ты почему, пес, на мой город напал? - От стужи голоса хана шатнуло. Он, превозмогая себя, поднял глаза.
- Великий князь, в гости шел, - залепетал хан. - В живых же всех оставил.
- А мог и убить? - Криво усмехнулся князь, и хан понял, что это приговор.
- Вырезать всех. Хотя, - взлетел вверх палец князя, - с десяток оставить - пусть расскажут своим, - обернулся князь к Люту. - Этого, - он глянул на хана, как на навозную кучу, - разметать конями.
- Не-е-ет, великий князь, не-е-ет! - Резанул истошный крик по ушам. Два дюжих дружинника, подхватив брыкающегося хана, понесли его к коням.

Никифор, император ромейский, с пристрастием допытывал Калокира.
- Поначалу все шло хорошо, император, - доложил Калокир. - Царь русов обрушился на болгар и разбил их всех, помогая нам. Но... Он не ослаб в борьбе с ними, скорее, наоборот. Его мощь и сила лишь возросла. И сейчас болгары, прикажи им царь русов, с радостью с ним пойдут против нас.
- А-а-а, вот так, значит. А как же твои печенеги? - Император вгляделся в хитрого Калокира. - Ты послал им весточку, что князь далеко и Киев беззащитен?
- И только поэтому, - учтиво ответил Калокир, - князь не у наших границ, а, бросив все, кинулся в Киев.
- Ну-у-у, хоть что-то хорошее из вестей, - откинулся в кресле Никифор. - И что печенеги?
- Эти псы ни на что не годны, - скривился Калокир. - Князь упал на них барсом.
- И? - Потер ладоши Никифор. Когда другие воюют - Византия смеется.
- Тяжелая конница русов два раза прошлась по грязному спящему стаду, - и Калокир рассмеялся - в тон императору. - С пятитысячной орды остался десяток - и то затем, чтоб рассказать остальным печенегам, каково это, злить великого князя.
- Умно, - кивнул император, - умно и дальновидно. А что он сделал с их ханом?
- Его разметали конями, - зевнул Калокир и встретил непонимающий взгляд императора. - Два всадника привязали ноги хана к своим лошадям, разогнались и разъехались перед деревом. И стало две половинки хана.
- Уф, - передернул плечами император. - Ты знаешь, - он задумался, - меня беспокоит князь русов, очень беспокоит.
- Русь всегда была беспокойной, - отмахнулся Калокир.
- Нет, не то, все не то, - вскочил с кресла Никифор. - Прошлые князья, если не грызлись меж собой, приходили раз в пять лет к Царьграду - и, взяв золота, уходили. Или мы их топили своим огнем, как князя Игоря, помнишь?
Калокир кивнул.
- Этот - другой, - продолжил Никифор. - Ему нужно все, и даже больше.
Император заходил - нервно и быстро. Калокир еле поспевал за ним.
- Расскажи мне о нем, - приказал Никифор.
- Хм, - почесал жидкую бороду Калокир, - князь тверд, как камень. Приняв решение, его не меняет. Все решения принимает сам, но и младшим дает слово. Дружина - его семья. Он родился с мечом и умрет с ним же. Действует прямо, но не дурак. Мудр не по летам. Страх ему незнаком.
- Он любит золото? - Поднял бровь император.
- Как и все мы, - махнул рукой Калокир. - Но намного меньше, чем остальные варвары. Главное для него - слава. Мечтает раздвинуть Русь до Италии.
- Мечтатели - самые опасные из противников, - закачал головой император. - Их не купить, не обмануть, не остановить.
Они замолчали. Император смотрел вдаль, Калокир переминался с ноги на ногу.
- Как ты думаешь - он вернется? - Усталые глаза императора снова смотрели на Калокира.
- Да, - не колеблясь, ответил Калокир. - Я думаю, он уже собирается к ....
- ...в Болгарию?
- Сначала, - уклонился Калокир. - Потом к нам. Рано или поздно, но к нам.
- Он такой же, как я - ему нужно все. Что ж, надо готовиться к войне с русом, - хмурая тень закрыла лицо Никифора. - Направь-ка сотню смутьянов, да поболтливей, в земли болгар. Пусть они взбудоражат толпу, пусть напомнят, как Святослав сажал их на кол. Я хочу, - император склонился к лицу Калокира, - слышишь, хочу, чтобы, когда Святослав пришел, все болгары ненавидели его люто. Чтоб ни один город не дал ему хлеба и воинов.
- Твоя воля, император, - кулак Калокира лег поперек груди.

- Я, Никифор Второй Фока, разбил сарацин, болгар и германцев. Осталось разбить руса, - сказал сам себе император под шаги уходящего Калокира. Он покачался на ногах, сложив руки за спину. Пора отдохнуть. Император пошел наверх, туда, в спальню, где, раскидав точеные ножки, лежала и ждала блистательная Феофано. Прекраснейшая царственная шлюха, из куртизанки ставшая императрицей. Он распахнул двери в спальню. Бесстыже-красивая в своей наготе и знающая это, Феофано устремила свой влажный взгляд на него.
- Иди же ко мне, повелитель, - проворковала она. И раздвинула, будто нечаянно, бедра. Язык Феофано, выскочив, облизал алые губы.
- Ну же, - она протянула руки. И качнулись упругие белые груди - тоже нечаянно. Тускло блеснула меж бедер раскрытая щель, под шапкой черных кудряшек. Никифор всхрапнул, рывком сбросил одежду и полез на Феофано. И, замешкавшись, ткнул - она вскрикнула: - Ах! - и согнула колени. Император, рыча, в нее застучал. Бесподобная Феофано, прекраснейшая из женщин, дерзкая, покорная, сладкая, сочная! Она что-то сжала внутри - Никифор зверел от ее тесноты. Зверел, вспарывая тугую и узкую Феофано - так умеет только она. Много, много в постели умеет искусница Феофано - поэтому и вечно в царской постели она, меняются лишь цари. И каждого нового убедить, что он самый лучший, умеет Феофано; в себя влюбить и сделать послушным - тоже умеет. И слезами заставить прыгнуть в пропасть, и любовника околдовать, чтоб он ночью зашел в приоткрытые двери и зарезал правителя, сам став им. Все умеет красивейшая из шлюх. И любовники - Все! - сходят от Феофано с ума. А она - любит ли? Что за чушь - рассыплется изумрудным смехом Феофано, и блеснут влажным блеском глаза, и качнутся в стороны бедра, случайно. Но только что Феофано шлюха - т-с-с! За это можно и головы лишиться. Любит ее император, любит. Попал в капкан сжатой щели - и пропал. А ведь мудрый ты, толковый император; и все про нее знал. Но поверил горячим вздохам и стонам, но поверил разбросанным бедрам, поверил. Гадюку пригрел ты, Никифор. Ведь и тебя на престол заманила и помогла, убивая бывшего мужа. Ты думал - с тобой будет честная? Уже, уже за твоей спиной плетет она интриги; уже сжимает новому что-то. Бойся, Никифор, бойся. И не спи, разомлевший, обнимая змею, а встань и выбрось ее на камни.

Глава четвертая. Второй поход на болгар.

А в далеком Киеве, под неутешный плач люда, умерла великая княгиня. Умерла - после недолгой болезни. Единственная правительница-женщина Руси в период военной демократии. А может, в то время и в мире. Потому как жесткое время было, и часто правители сами водили в бой. И вся жизнь Ольги - один сплошной бой. И ушла велико - спасла Киев и ушла. Будто ждала - повидать сына, и еще раз перед тем спасти город. И Бог дал ей силы на последнее великое дело. И Ольга, сполнив, ушла - и сейчас лежала, спокойная, строгая и безмятежная. Славься, княгиня - народ уважал тебя, уважал и помнил. И плакал сам князь  навзрыд, лишь сейчас осознав, что потерял. Весь люд плакал - до туч доходило. Пусто стало без Ольги, пусто и ненадежно. Стерегла она Русь, взращивала, пока буйный и  непоседливый князь где-то ходил в чужих землях. И ходил, не оглядываясь, зная, что мать твердой рукой правит  там за него. Зная, что там порядок, зная, что Русь  растит ему новых воев. А теперь, как теперь?


Думай, княже, думай - но не исправить тебя Ты - такой. И недаром историки назовут тебя русским Македонским, твое дело бой. Ты безумный демон войны, она для тебя  как воздух. И поэтому к чему слова, княже? Оставляй на Руси сыновей править и иди. Ты рожден для походов, сумасшедший чубатый рус. Тряхани-ка опять подлых соседей - что-то они расслабились без тебя, княже.

Донесли - гнусные болгары откинулись, поджигая крепости бунтом. Бунтом страшным, с пеленой красной, с ножами в спину, хлестко и исподтишка. Вырвался с Преславы чудом воевода Волк. Вырвался, обманув болгар предателей. Вырвался хитростью, пустив слух, что будет стоять до конца и зарезав коней. А сам скрытно построил ладьи, и, пока науськанные Византией болгары штурмовали город, он выплыл и сжег их суда, скученные в узкой гавани. Поклон тебе низкий, воевода, за хитрость твою волчью, поклон от жинок и матерей до земли за то, что сберег воинов-русов. И Святослав до скрипа костей обнял тебя. И стоял ты с ним на носу ладьи; и торопился ты с ним вернуться в Болгарию, чтоб лезвием своего меча покарать дерзких и гнусных. И в твоих глазах плескалось море ненависти и презрения; и садился ты на весла, чтоб побыстрее свершилась месть.

Цимисхий сидел в кресле. Маленькие ладони Феофано гладили его мускулистые бедра. Она плакала - и ее бирюзовые глаза в слезах были еще красивее.
- Ты, ты, мой царь, должен сидеть на троне. Ты - а не этот жирный старый солдафон.
- Продолжай, - Цимисхий не сводил с нее взгляда своих проницательных  глаз. Очень умных глаз - Феофано передернула плечами. Под которыми стоишь, как под лучами полуденного солнца; и в этих глазах уже скрылась, ушла похоть отпетого кутилы, сидевшая там миг назад. Как он резко меняется - подумалось Феофано. - Но помни, ты говоришь о моем дяде.
- Оставь, - взмолилась раздраженно она. - Ты давно хочешь власти - я читаю это в твоей чертовски темной душе. Я открою тебе дверь ночью, - зашептала она, смотря снизу вверх. - Ты его убьешь - и мы будем вместе править.
- Я, - жестко поправил Цимисхий, - я буду править.
- Конечно, мой царь, - опустила глаза Феофано, но Цимисхий заметил тень неудовольствия и досады на ее лице. Миг - и она снова улыбнулась. Кого ты думаешь обмануть, глупая шлюха? Ты, видно, спутала меня с сосунком Романом, который и баб-то до тебя не видел? Или со старым Никифором, воякой до мозга костей, не разумеющим в бабьих интригах. "Ее надо убить, - холодно подумал Цимисхий. - Потом"
- Да, любовь моя, скоро все свершится, - его глаза, чистые и ясные, что вода с родников императорских парков. И Феофано верила, если не разучилась верить вообще во что-то Феофано еще там, в отцовском борделе, будучи еще юной девой. - Я буду править, а ты займешь место рядом со мной.

- Да, любовь моя, да, - Феофано захотела подняться с колен, чтоб поцеловать Цимисхия в губы, но жесткая ладонь императора нагнула ее вниз. Туда, где, разбуженная ручками Феофано,  гордо стояла плоть будущего васлевса. Как стяг империи, их империи. Губы Феофано капризно съежились, как в них ткнули твердым. Ее голова заездила. Цимисхий, откинувшись в кресле, думал. Думал, пока горячие губы Феофано не заставили забыть обо всем. Он, стиснув зубы,  прижал голову Феофано и не отпускал, выбросывая вспышку пламени в  ее  волшебный рот.
- Прощай, любовь моя, мне будет тебя не хватать, - проворковала Феофано, и Цимисхия почти обманул ее голос. Почти...
- Мне тоже будет тебя не хватать, - криво усмехнувшись, лениво пошел к выходу Цимисхий.
Феофано метнулась к кувшину с вином. Она пила и пила, разбавляя вязкий вкус императора, нового императора. Все случится скоро, и они вместе будут править. А к вкусу Феофано привыкнет.

Шли русы, отмахивая кривую пути. Скакали с союзниками, уграми да печенегами,