вознес молитвы богам за столь удачный исход той битвы - ведь русам оставалось чуть-чуть,чтоб превратить лучшую армию мира в кроваво-вывернутые кишки, облепленные вороньем. Чуть-чуть - чтоб искупать гордый стяг империи в горькой реке позора и поражения. Но и так пощечина, отвешенная византийцам, эхом разнеслась по империи. И от высокомерия ромеев не осталось и следа.
И Оттон хохотал, звякнув серебром о мрамор смышленным и резвым лазутчикам. Хохотал до слез, как в дни юности, когда смех был честный и настоящий.
И они, высокомерные ромеи, сами взимавшие откуп с данников, дали дань русам, ту дань, что твердо назвал Святослав. Не споря, опустив глаза в землю, мечтая, чтоб дерзкий царь тавроскифов убрался куда подальше. Но, видя давящий взгляд Святослава, многоопытные послы поняли - этот не уйдет никуда, как никуда не уйдут с ним широкоплечие голубоглазые великаны. И пусть лазутчики донесли, что угры с печенегами, испугавшись тяжелой битвы, бросили князя, одного взгляда на оставшихся варваров-русов хватало, чтобы понял даже ребенок - империя здесь больше не хозяйка и царица. Пока здесь стоят они, русы. Непонятно - все примечали послы, удивляясь этим большим детям. Наивным, бесстрашным, умеющим улыбаться в лицо смерти, нарушающим весь расклад Европы. И Византия попробовала забыть ту битву - так было надо. И Лев Диакон, придворный историк Византии, напишет, что ромеи выиграли, убив двадцать тысяч русов, сами потеряв лишь пятьдесят человек. Двадцать тысяч и пятьдесят!!!! Врешь ты все, византийская крыса, врешь. Русам надо было быть опоенными зельем, парализованными, или голыми и безоружными кидаться на копья, чтоб, потеряв столько, убить всего пол сотни. Сивый бред - и только олух мог в это поверить. Про следующую битву тот же Диакон напишет - ромеи снова убьют тысяч пятнадцать русов, сами потеряв лишь триста пятьдесят. Кто ж тогда будет драться дальше - ведь русов всего изначально было сорок тысяч? И кто положит двадцать тысяч ромеев - по данным других историков? Плохо у тебя с математикой, Лев Диакон, совсем плохо. По твоим расчетам, русов не осталось вовсе, а армия Цимисхия потеряла всего пятьсот человек - и с кем ромеи тогда воевали? Почему не убили всех - каких-то жалких оставшихся пять тысяч? И еще, Лев Диакон. Проигравшим не дают дани, и на павших воинов тоже. Проигравшим не дают шляться по своей земле, как по базару - а русы шлялись и буянили. Проигравших заковывают в цепи и отправляют на рудники и галеры. Поэтому мы и верим нашим историкам, утверждавшим, что Святослав под Аркадиополем разбил лучшую армию мира. Разбил и заставил бояться. Ну да ладно, мир праху византийского щелкопера, Льва Диакона.
- Где русы? - Цимисхий не сводил взгляда с решительного лица Варды Склира, надеясь услышать, что русы ушли. Пропали, растворились, получив дань. Растаяли, как ночной кошмар - и империи можно спокойно собрать себя по осколкам.
- Русы? - Устало ответил Варда Склир. - Заняли Доростол.
Лучший полководец империи стоял сейчас перед василевсом. Смелый, упрямый, умный, только что вернувшийся из бесконечных походов. Он, верный щит Византии, буквально вчера подавил бунт Варды Фоки, родственника убиенного императора. Подавил, чудом избежав смерти в бою. И этим спас Цимисхия, свалив кроваво-засохшую кучу из голов бунтовщиков перед дворцом императора. А ведь могло все сложится совсем по-другому - вздрогнул вдруг Цимисхий. Да, трон делает трусливым и слабым, внезапно подумал император. Еще год назад я был другим.
- Выступай, - бросил Варде Склиру Цимисхий. - Я с тремя сотнями кораблей отправляюсь следом - и мы отрежем путь русам с воды.
- Слушаюсь, василевс, - чуть склонил голову Варда. Чуть, обозначив поклон. Что ж, ему, Варде, можно. Можно то, за что остальным сломают хребет.
- Я знаю, ты устал, - взгляд Цимисхия смягчился. - И войско устало тоже. Но.... - Он смолк, подбирая слова.
- Твоя воля, император, - рявкнул Варда Склир.
- Когда-нибудь ты отдохнешь, - не веря себе, произнес император. - Когда-нибудь империя закончит все свои войны.
- Не дай бог, василевс, - скупо усмехнулся Варда. - Тогда я умру от скуки.
- Ступай, мой друг, - в первый раз улыбнулся Цимисхий. - Встретимся у Доростола. Я сам поведу войско в бой.
И Цимисхий почувствовал, как стал прежним. Ловким, быстрым, смелым - таким, каким был до трона. Да-а-а - дорогие вина, подушки, наложницы и сам душисто-приторный воздух дворца, насыщенный благовониями, от которого временами тошнит, из любого солдата сделают тесто. Превратят мужчину в кусок дерьма, и пусть это дерьмо будет из золота, это все же будет дерьмо. Видать, именно поэтому василевсы и умирают быстро. Точнее - их убивают те, кто не зажирел в капкане благородно-душистого смрада. Цимисхий озорно, как мальчишка, с удара ноги вынес двери покоев - и изумленный телохранитель, наполовину высунувший из ножен меч, замер и склонил голову.
- Император...
- Главк, мы идем воевать! - Цимисхий понесся дальше, и перепуганная прислуга заметалась в дворце, как курица. Нет, пронесло - император вскочил на коня и куда-то умчался
Святослав задумчиво гладил меч. И вроде ромеи получили по зубам, и вроде Болгария лежит под ним, не рыпаясь, но - тревожно. Как мало русов с ним здесь, вдали от кормилицы-родины! Эх-х-х, тысяч двадцать бы еще своих, русов. Не печенегов с уграми, способных только визжать да резать беззащитных, не скользких болгар, любящих бить в спину, а русов, которые с ним пойдут в пекло. Вот она, мечта, протяни только руку - и не взять, пока не взять. И поэтому князь вчера долго гавкал на ни в чем неповинных гонцов, направляемых в Киев за помощью. И пусть только там, в Киеве, замешкаются толстозадые старые мужи, готовые брехать, совещаясь, неделями за столами с явствами - он, князь, по приезду лично вырвет их бороды и бросит самих под копыта коней. Быстро, мухой, всех способных держать меч сюда - гонцы, суетясь, взвились дорогой и долго клубили под грозным взглядом Великого князя. Драгоценен каждый день, каждый миг - он, Святослав, не умеет ждать. Ожидание невыносимо. Когда вокруг так много земель, когда вокруг все твое, почти твое. Широкая ладонь брата Икмора опустилась ему на плечо.
- Что грустишь, княже? - Прошептал он. Заметил - усмехнулся Святослав.
- Да вот, засиделись мы тут.
- И не пойти, и не уйти, - договорил за него Икмор.
- И ромеи времени не теряют, - как из-под земли вырос воевода Свенельд. Святослав хотел резко ответить, но удержался. Только зыркнул на воеводу, как будто он, Свенельд, виноват в чем-то.
- Князь, - кашлянул Свенельд, поглядев вдаль, на горы. - Надо бы нам на перевалах укрепленные дозоры поставить. Там тропа узкая, человек триста легко десять тысяч сдержат.
- Не сунутся ромеи сюда, - вконец воевода испортил настроение. Как будто он, князь, все еще отрок. - Им не до этого.
Воевода, кивнув, исчез.
- А ведь он прав, княже, - скользнул глазами на горы Икмор.
- И ты туда же, - сплюнул под ноги князь. - Сказал - ромеям не до того. Им бы после битв всех отдышаться, а не на нас идти.
- Княже, а может, грусть-тоску вином ромейским разгоним? - Подмигнул Икмор. - Я тут разжился парой бочек.
- Небось отобрал? - Чуть оттаял князь.
- Cами отдали, - они рассмеялись.
- Собирай всех, - махнул Святослав рукою. - Да - и Свенельда позови. Наверное, расстроился.
А Свенельд шел, прихрамывая, и едкая желчь обиды жгла душу. Ведь прав сейчас он, старый, прав. Надо закрыть перевалы. Сами горы кричат об этом. Но гордая молодость думает, что все знает, и не слушает старших. Да-а-а - резануло где-то в груди от прожитых лет. Сколько еще зим встретишь ты, воевода? Свенельд посмотрел на небо - и расхотел получить ответ. Пусть будет столько, сколько отвел кровожадный Один. Свенельд примет все - без страха, сомнений и жалоб. Он, Свенельд, северный волк, уже пару десятков раз встречал ее в бою, эту смерть, и не дрогнет, когда она придет к нему в следующий раз, последний. Он лишь улыбнется ей; ну да ладно, надо думать о жизни. Что с князем - беспокоился воевода. При его-то уме и не заметить того, что бросается в глаза?
Непонятно. Не только тебе непонятно, воевода, не только. Никто не знает, что вдруг нашло на князя. Видать - у самых блестящих полководцев случаются промахи. Потому что они все же люди, обычные люди - и ромеи, подступавшие к Доростолу, были невероятно удивлены и обрадованы, не встретив на утесах, свисавших над ними, стрелков и заслонов.
- Нам везет, - покачал головой Варда Склир. - Быстрей - миновать ущелье!
Лента ромеев заторопилась. Скорее, скорее, не веря в чудо, на дрожащих ногах - а вдруг чубатый царь тавроскифов их обманул и обрушится с неба? Нет, ромеи, радуйтесь - князь гуляет с дружиной. То ли смерть матери, то ли злой рок ослепили князя - не нам судить. И течет византийская лента вперед, чтоб схлестнуться с русами. Чтоб сошлись две самые лучшие армии, что привыкли лишь к победам. Что не согласны на половину, а только на все. Чтоб поделить этот глупый ленивый мир, чтоб, наконец, выяснить - можно ли вообще одолеть русов? Или они заколдованы и непобедимы - и то, что Святослав не занял перевалы, лишь презрительная дань снисхождения к слабому противнику, как подачка, брошенная в пыль, от сильнейшего? И притихла земля Болгарская, Фракия, Дакия - притихли все, как пригинаются к земле шакалы, когда в круг выходят два тигра. Лживый мир замер, готовясь заранее ползать на брюхе перед выигравшим и рвать на куски проигравшего
Глава пятая. Мертвые сраму не имут.
Началось. Две армии, не сводя тысяч взглядов друг с друга, стояли напротив. Пора. Все решится здесь и сейчас. Сейчас вдвое превосходящая армия византийцев попробует уничтожить русов. По кивку Цимисхия ромеи пошли вперед. Сегодня наследникам Рима надо доказать, что их предки не зря правили миром. Сегодня опять надо спасать империю - в который раз. И пехота шла, скрипя броней, надвигаясь на стену русов. Шла мрачная, несмотря на свое превосходство - сколько их, славных сынов Византии, окажется там, на копьях русов? Хватит ли сил? Эти псы войны, эти дикие варвары, с упрямыми складками лбов, внушали страх и уважение даже бывалым ромейским воинам. Где их выковали, в каких кузнях ада? И за что они бьются так яро и бешено? За землю - но это земля не их, а ромеев. За князя? За золото? Не-е-е-т, качали головами ромейские ветераны - они бьются, чтоб просто биться. Чтоб побеждать. Чтоб умирать, как положено воину - им об этом поведали под пытками пленные, смеясь обожженными лицами, изорванными раскаленными щипцами. Будет чертовски трудно - и ромеи молились всем богам, каких только вспомнили.
По кивку Цимисхия из-за пехоты ударили пращники с лучниками. Так, слабый плевок, лишь раззадоривший русов. Стены схлестнулись. Ромеи, упорные, делали все, и даже больше. И им оставалось чуть-чуть, чтоб войти в историю, чуть-чуть, чтоб назваться непревзойденными победителями. Но проклятые русы, словно многотонные булыжники, стояли и мешали. По колено в крови, под накатами катафрактов, пока не устали ромейские кони, пока византийская пехота, двенадцать раз атаковавшая стену, отходя туда и обратно, просто не свалилась с ног под захлебывающий лай Цимисхия. Пока сама бронь не сдалась вмятинами под мечами, пока само небо не сжалилось, присылая милосердную ночь, в которой невозможно биться. Боги, так не бывает -
