Фёдор Шуньятов проснулся как обычно. Не слишком рано и не слишком поздно. Открыв глаза, он, по обыкновению, какое-то время ещё лежал, приходя в себя и собираясь с мыслями. Постепенно по мере отступления сна, пробуждались ощущения, а, вслед за ними, и разум. Потолок, в который он уставился, принимал всё более чёткие очертания. Из белого мутного пятна проступали шероховатости и неровности, проявлялись маленькие ямочки и пузырьки. Как ни хотелось полениться и подольше поваляться в постели, Шуньятов соскочил на пол. Он приучил себя не только во время просыпаться, но и во время вставать. Делалось это с помощью резкого рывка. Одним решительным движением он вырывался из оков постельного деспота. Оказавшись на полу, Шуньятов приступил к выполнению традиционных своих мероприятий. Первым делом, шлёпая босыми ступнями по паркету, в каких-то семь, восемь шагов добрался к электрическому чайнику. Щёлкнул переключатель в положение ON. Пока тот шумел и фыркал, он привычно потянулся — выставил руки в стороны, выпятил грудь и прогнулся в пояснице. Последовавший хруст спинных позвонков послужил сигналом об успешном окончании зарядки.
Шуньятов выглянул в окно. В окружающем пространстве за прошедшую ночь не произошло никаких изменений. Улицы сохранили свой прежний вид. Какие-то люди куда-то шли. Чайник следовал железному закону всех чайников. Пока на него смотрели, он и не собирался вскипать. С наблюдения чайника, чтобы отвлечься, Шуньятов переключился на лицезрение стены. Блеклые обои с бесформенными узорами не содержали в себе ничего примечательного для глаза. Тем интереснее было их разглядывать. Нарастающее гудение подогреваемого чайника ушло на второй план. Все звуки, собравшись в маленький комочек, исчезали где-то в глубине его восприятия. Шуньятов словно сам отключился, словно его самого перевели в положение OFF. Он отвлёкся. От действительности, от самого себя. Стена увлекла его. Потом и она перестала существовать. Он смотрел, не видя. И сознавал, не думая. Всё перестало для него существовать. Его самого для себя не было. Затем звучный щелчок привёл его обратно к стене. Оттуда с её блеклых узоров к самому себе. Тело вновь завладело сознанием. Это чайник извещал, что уже вскипел.
Шуньятов засыпал растворимого кофе в кружку. Всегда делал это на глаз. Получалось каждый раз точно полторы чайных ложки. Перед употреблением кофе надо было обязательно съесть какой-нибудь фрукт. Чтобы отрицательное воздействие едкого напитка на желудок было не столь ощутимо. Он очень заботился о своём здоровье. Когда дело шло относительно собственной персоны, мелочей не было и не могло быть. Каждый фрагмент бытовой жизни был важен и значим.
Шуньятов ловким наработанным движением зацепил дистанционный пульт и включил телевизор. Оттуда невинно-нагло пели гимны лжи городским событиям. Выхватывали что-то одно, избегали другого. Информацией всё это можно было назвать с большой натяжкой. Шуньятов слушал в полуха. Его в этом более всего интересовал звуковой фон. Он привык завтракать под мирное незатейливое журчание человеческой речи. Обычно та исходила от людей, сделавших беспрерывное бесцельное говорение своей профессией. В чём отечественные телеведущие достигли высокой степени мастерства. Они были в состоянии говорить сколько угодно и о чём угодно. Легко препрыгивая с описания ДТП на заседание ЗАГСа, а оттуда на модный показ модного модельера. В симбиотическом слиянии с зрителями телевидение создавало свою реальность, удобную обеим сторонам. В этой реальности абстрактное менялось местами с действительностью.
Подкрепившись, Шуньятов безучастно уставился в мерцающий экран. Смыслов он там никаких не искал. Просто забавлял разум яркими раздражающими красками. Все утренние развлекательно-новостные передачи проходят в цветастых студиях. Людям, отходящим ото сна, необходим внешний эффект, приманка. Которая заставляла бы проглатывать предлагаемый крючок.
Часы безапелляционно говорили, что до начала сборов оставалось две с половиной минуты. Это всегда происходило строго за пять минут до выхода. График был тщательно выработан. Одевался быстро, без долгого смотрения в зеркало и частого ощупывания карманов. Каждое движение напоминало действие механизма.
Приведя готовность к нужному уровню, Шуньятов был во всеоружии. Удобные джинсы, любимая кофта, в левом кармане лежал до отказа заряженный мобильник, в правом — ключи. Его ожидала работа, которой он в последнее время отдавал свою жизнь (четыре дня в неделю — два через два). Оставалось только накинуть куртку, взять сумку, одеть ботинки и бросить контрольный взгляд на зеркало. Он немного по-медвежьи уселся завязывать шнурки. Для этих целей в коридоре стояла маленькая табуретка. Само это действие было для него глубоко символично. Завершалось прощание с домашним уютом, начинался переход во внешний мир. И вот, сделав предварительный узел, закручивая петлю, Шуньятов задумался. Даже не то что задумался. Мысль словно сама захватила его. Нахлынула многотонной лавиной на его беззащитный разум, сковала и понесла куда-то. Мысль была чрезвычайно сильна, просто физически ощущаема. Он с совершенной очевидностью осознал, что вся его жизнь с взлётами и падениями, белыми и чёрными полосами, с влюблённостями и расставаниями, с друзьями и приятелями абсолютно не имеет смысла. Что проживает он бесцветную, безжизненную по сути жизнь. Что он, Фёдор Шуньятов, — ничто. Абсурдность бытия встала перед ним во всей своей ужасающей ясности. Он — пустое место.
Осознав, что всё, чем он жил и живёт, бессмысленно, что он — никто и ничто, Шуньятов, нацепив на лицо свою обычную довольную улыбку, как ни в чём не бывало отправился на работу.
