Последняя ошибка

Большая стрелка часов медленно пересекла двенадцатую отметку, ознаменовав начало нового часа. Последнего часа очередного дня. Очередного для всех, кроме меня. Для меня этот день был последним. При всём желании я не мог вспомнить, когда мысль о самоубийстве стала реальной. Когда призрак смерти в моём сознании обрёл плоть и кровь.
Ещё несколько месяцев назад я считал подобное полной глупостью. Чем-то невообразимо далёким от себя. Я слушал видеопсихологов, расплодившихся в соцсетях, как грибы после дождя, и соглашался с каждым их словом. Слушал священников, незаметно кивая головой их словам. Да, моя жизнь была не сахар, но у кого сейчас нет проблем? Всё решаемо, всё можно преодолеть, изменить. Вот только надо дождаться, найти, сказать себе...
И я ждал, искал, говорил. Смотрел на людей, у которых всё в разы хуже, чем у меня, пытаясь вдохновиться их примером, заразиться их жаждой жизни. Но у меня не получалось. День шёл за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем. Я всё меньше кивал, соглашаясь с монитором ноутбука. Всё чаще начинал с ним спорить. Хотя это нельзя было назвать спором. Блогеры меня не слышали, продолжая с постановочно-сочувствующими и умеренно-вдохновлёнными лицами рассказывать о наличии выхода из любой ситуации. Мои вопросы и возражения оставались только при мне, закапывая меня, словно могильная земля.
Я всё чаще и чаще вспоминал маму. Всё сильнее и сильнее хотел поговорить с ней, выговориться. Но крест на её могиле оставался безучастным. Слушая меня, он не давал ни надежды, ни совета, ни облегчения.
Примеры других людей блекли. Их поступки и мысли вдохновляли всё меньше. Пропасть между мной и самым страшным решением становилась всё уже и уже. 
Первой ушла мысль о других людях. О том, что им будет плохо. Нет, не будет. Мир поделился на две категории. В первой были те, кому было всё равно. Абсолютно не знакомые, или малознакомые люди, которым моя смерть не доставит каких-то неудобств. Которые даже её не заметят. Во вторую вошли те, кто облегчённо вздохнёт, и даже испытают счастье от моей смерти. Именно от смерти, а не просто от исчезновения. Ведь исчезнув, я могу продолжить где-то жить, и даже, не дай бог, стать счастливым. А эта мысль очень неприятна для некоторых. Смерть-же ознаменует их победу. Они оказались сильнее, и правда оказалась на их стороне. «Папа, когда ты наконец умрёшь?» — однажды спросил меня ребёнок. «А зачем?» — спросил я в ответ — «Мама сказала, что тогда мы, наконец, будем счастливы». Что тут ответить... Да и стоит ли отвечать. Уже научили, уже объяснили. Пусть будет так.
Второй растаяла мысль о грешности. Самоубийство — грех. Пусть так. Но и жизнь в унынии, мысли о безысходности, безнадёжности тоже грех. И что хуже? К чему приведёт такая жизнь? Кем в ней можно стать? Обезумевшим убийцей, который лишая других людей жизни пытается привлечь к себе внимание? Не лучше-ли не допустить этого, пока ещё осталась какая-то крупица сознания. Пока не сделал хуже другим. Не заставил их страдать.
Взяв скальпель, я подошёл к двери лоджии. Постояв немного на пороге, я закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Решимость, преисполнявшая меня ещё несколько минут назад, пошатнулась. Я оглянулся назад в тёмную комнату.
Ничего не видно. Только неясные тени, смутно указывающие на стоящую в комнате мебель. И мерное посапывание членов бывшей семьи. Завтра новый день. Правда начнётся он немного не по их плану. Ну что-ж, не страшно. Зато они будут счастливы. Больше не будет того, кто мешает им жить. Того, кто самим фактом своего существования мешает обрести им счастье. При мысли об этом волна злости в очередной раз захлестнула мозг. Злости, граничащей с яростью. Как-же часто она обжигала меня в последние дни. Нет. Не дни. Месяцы. Годы. Возникала неожиданно, неся с собой все плохие воспоминания, которые только были в моей жизни. И накрывала, заставляя в приступе ярости ломать ножи, бить тарелки, рвать и крушить всё, что окружало. Хотелось орать, кричать. Но какой в этом смысл? Кому это интересно? Никому. И она отступала, прячась в дальние закоулки сознания. С каждым разом прячась всё меньше и меньше. «Ты злой, ты всех ненавидишь» — слышал я в последнее время всё чаще и чаще. Наверное да. Со стороны виднее. Я этого не чувствовал. Мне казалось, что я всегда был таким, и внешне во мне ничего не поменялось. Я также работал, также старался помогать всем, кому мог, и чем мог. Каждый день я слышал слова благодарности от людей, которым удалось помочь. Встать в их положение, и что-то сделать, чтоб как-то облегчить их жизнь. И надеясь, что это как-то успокоит моё сознание. Что, помогая другим, я помогу и себе.
Но время шло, а облегчение не наступало. Всё чаще я стал ловить себя на мысли, что скатываюсь в формализм, пряча за него растущее равнодушие. И от этого приходил стыд. Злоба на окружающую действительность начала подпитываться злостью на себя. На свою холодность, чёрствость, слабость. Желание помогать людям просто так стала заменятся на торгашество. На желание получить что-то взамен. Нет, не деньги. К ним интерес уже пропал. Хотелось получить тепла, понимания. Но их не было. А может я просто не видел, не замечал их. Уже не верил, что могу это получить. В конце концов, кто я такой. Просто организм. Ничем не примечательный, не выдающийся. На что я могу рассчитывать, что я могу хотеть... И имею-ли право чего-то хотеть. На каком основании?
Выйдя в лоджию, я тихонько затворил за собой дверь. Холодный воздух обжёг кожу. За окнами стояла холодная мартовская ночь. Разбушевавшийся ветер с лёгким посвистыванием врывался в оконные щели. Музыка приближающейся смерти. Я взглянул на улицу. Вьюга, то начинавшаяся, то затихавшая в течении дня, сейчас разыгралась не на шутку. Кто сказал, что зима идёт три месяца? Начинаясь в середине ноября, она длилась до конца марта. А иногда захватывала и часть апреля. Четыре полных месяца. Самое длинное время года. Холод и тьма. Как последние годы моей жизни.
Бросив последний взгляд на снег, я опустился в кресло. «Ошибки надо не исправлять. Их надо искупать. Кровью», — вспомнилась фраза из фильма. И, хотя произнесена она была в комедии, сейчас улыбки не вызывала. Да я уже и не помнил, когда я в последний раз улыбался. Не ухмылялся, растягивал губы в дежурной гримасе, а искренне улыбался. Казалось, этого вообще никогда не было.
Ошибки. Где их искать. Как их почувствовать? Где была та грань, после которой всё покатилось к чертям? Три года назад? Пять? Восемь? Сколько лет уже я, просыпаясь по утрам, проклинаю своё существование? Счёт потерян, и уже давно. Желание бороться, желание что-то поменять ушло. Осталось только желание всё прекратить. И вот, в руке я держу выход.
Я поднял скальпель и осмотрел его. Новый, острый. Защитный колпачок впервые покинул своё место, открыв тонкое металлическое лезвие. Больно не будет. Наверное. Хотя, кто его знает... Те, кто знают, уже не могут ничего рассказать. И я, узнав, не смогу уже рассказать.
Холодные липкие щупальца страха схватили разум. «Бросай это, и иди спать! — прозвучало в голове. — Скоро всё изменится». Опять это «скоро». Сколько я его ждал, сколько надеялся. Надеялся, что увижу выход. Или, хотя-бы, мне его покажут. Но не увидел. И никто не показывал. Да в общем-то никто и не знал, что мне это нужно. Несмотря ни на что, я был старательным актёром. Все думали, что у меня всё если не хорошо, то терпимо. Я так уверенно всем отвечал «нормально» на их «как дела?», что создал образ вполне довольного жизнью существа. Даже, немного злобного, хитрого и вообще, что называется — себе на уме. Ну что-ж, все видят то, что им удобно видеть. Завтра меня запишут в психи. Придумают нервный срыв, или что-то ещё. В принципе, мне это уже без разницы.
Я легонько провёл скальпелем по запястью, разрезав кожу. Маленькие капли крови стали накапливаться в месте пореза, постепенно растекаясь. Сосуды не задеты. Просто царапина. Я смотрел на кровь, пытаясь найти причины не делать задуманное.
Задумать и не сделать. Как это близко мне. Как это «по-моему». Сколько всего в жизни я задумывал, а потом не делал. И хорошего, и плохого. Как их различить? Хорошее и плохое. Этому учат с самого детства. В садике, школе, в институте. Родители с детства пытаются это объяснить. Пишут книги, ставят спектакли, снимают фильмы. Вроде это очень легко. Со стороны чётко можно сказать, что это хорошо, а это плохо. Но, когда эта дилемма касается твоей собственной жизни, граница вдруг становится ужасно размытой. Всегда найдётся кто-то, кому твоё действие не понравится. Кто-то, или что-то. Вспомнился мальчик, которого оформили в больницу, и он пролежал там три месяца, пока его мама лечилась в спецклинике от туберкулёза. Некуда было девать этого ребёнка. Родственников не было, соцслужба оперативно не сработала. Многое одновременно пошло не так. В итоге продержали его в детском отделении, затем мать забрала. Казалось-бы ну и что? Но очередной комиссии это не понравилось. Растрата бюджетных средств. Больница заплатила крупный штраф, я, как непосредственный участник этой истории, получил выговор. Легко отделался. Что тут было хорошо, что плохо — каждый решил по-своему. И, по-своему, все были правы.
Я встряхнул головой, выбросив нахлынувшие воспоминания, и снова посмотрел на запястье. Кровь уже начала сворачиваться, бурые потёки стали пересыхать. Хорошо или плохо? Да, осуждаемо. Но что может быть проще, чем осуждать другого? Да, бывает и хуже. Да, некоторые находят в себе силы, и переживают много худшее.
А я не могу. Старался, пытался, но больше не могу. Может быть, недостаточно старался. Может быть, не умею правильно стараться. Но разве можно осуждать человека за то, что он чего-то не умеет делать. Не научился. Не научили. Некому было. А сам не смог. Не хватило знаний, опыта, мудрости. Честь и хвала тем, кто может преодолеть, кто может перешагнуть. Стиснув зубы прорваться вперёд. Я тоже пытался. Может быть, недостаточно. Может быть, неумело. Но пытался. И не смог. «Подожди ещё чуть-чуть, Мы тебе укажем путь», — завертелись в голове слова песни, поддерживающей меня последние месяцы. Но и её волшебная сила угасла. А путь я так и не увидел. Только тьму и тупик.
Оглядывая последние месяцы своей жизни, вспоминая всё, о чём мечтал, и чего не обрёл, я вновь ощутил такое дикое, безбрежное отчаяние, такую абсолютную пустоту, что почувствовал, что теряю контроль над собой. В пустоту хлынула злость. Ярость. Абсолютная, полная, бездумная. Теперь это была не волна. Это было цунами, заполняющее собой всё. Каждый закоулок разума. Каждую клетку. Каждый нейрон. Всё человеческое покинуло меня, заместившись истинным, первородным злом.
Ярость. Скальпель. Рука. Казалось, всё моё существо состояло только из этого. Рука и скальпель стали моим телом. Ярость моей душой. Она соединила их. Холодный металл коснулся пореза на запястье, и, глухо рыча я вдавил его в тело. Брызнула кровь. Теперь она уже не собиралась в ленивые капли, а широкими струями устремилась наружу. Послышались частые удары падающих на ковёр капель. Я откинулся в кресле и закрыл глаза. Ярость, переполнявшая меня, постепенно уменьшалась. Меня всё ещё трясло, дыхание было нервным, постоянно прерываясь. Но осознание содеянного начало проникать в разум.