от года не становилось лучше. Даже когда мы нашли с Агнешкой подработку и принесли домой продукты – свежие! – настоящий пир устроили, с тортом! Мать мрачно на нас смотрела и повторяла:
–Мы слишком бедные для этого.
Пробовать что-либо она отказалась, а на утро поставила ультиматум:
–Все деньги вы отдаёте мне, вы всё равно транжиры, или уходите. Вы живёте в моём доме и едите мою еду.
У меня не нашлось ответа. Ответила Агнешка:
–Ты её покупаешь на наши пособия. Они назначаются нам! На нас! А ты их на всякий хлам…
Ей снова попало. Без криков, но с привычным выговором о бедности. Агнешка покорилась – ей некуда было идти, но приносить домой она стало мало денег.
–Откладываю, – призналась она, – так нельзя больше.
Всё это я помнил, прекрасно помнил, но сказал без колебаний:
–Нет, не помню.
Моя память – моя рана. Мои нервы, мои сомнения, мои кошмары. Моя причина, по которой я боюсь завести семью. Мой подвал, если угодно.
Агнешка посмотрела на меня внимательно, но не стала спорить.
–И я не помню.
Постояли ещё, непомнящие. Солнце уже сошло со двора и стены. Агнешка снова заговорила:
–Знаешь, я даже выдохнула, ну…тогда. Понимаешь?
Я кивнул. Я понимал. Я тоже выдохнул. Её не стало. Она просто рухнула среди своих коробок – сердце не выдержало. Будь кто-то из нас дома или поблизости, быть может, всё сложилось бы и иначе. Но не сложилось, не вышло. Нас уже поставили перед фактом, и я выдохнул.
–Теперь думаю, что я виновата, – призналась Агнешка. – Мы поругались в последнюю встречу. Я ей сказала, что больше не приеду, что ноги моей не будет в той помойке, которую она назвала своим домом. Да, именно своим, ведь для нас тут места никогда не было.
–Ну мы же не с распродажи, – теперь пришла моя очередь нервно усмехаться, – мы бесплатные.
–Ага, бонус папаши-предателя. И всё же не понимаю, почему мы ей не угодили? Берёшь один товар – второй в подарок. Любимый её расклад!
–Видел я этот расклад в количестве девяти керамических цветочных горшков.
–А я в количестве восьми ящиков с шампунем.
–А как же три телефона?
–А шесть комплектов постельного белья?
–Всего шесть? Это немного.
–Да, Тадди, немного, если это не шесть одинаковых комплектов белья с бабочками. Убийственного розового цвета. А бабочки жёлтые.
–Фу. Ну это куда лучше, чем сорок одна прихватка из старых тряпок.
–Сорок две. Я одной мышь мёртвую вытащила.
Я выругался. Мыши были всегда. И не только мыши, но и тараканы, и муравьи, и какие-то длинные извивающиеся золотистые гусенички ползали. Всё в разное время. Тут им рай – старый дом, сырой подвал, много хламья, много старья…
–Кстати, я видел тут штук десять мышеловок. Может есть смысл поставить?
–Под поддонами? – Агнешка задумалась, прикидывая, наверное, где могут быть мышиные ходы в незнавшем никогда ремонта доме.
–Чего?
–Под поддонами духовыми видел?
–Э…– я засомневался. Сказать что и где я тут находил было сложно. Как тут вообще можно было ориентироваться я не знаю. Но мама, по словам Агнешки, всегда сразу называла где и что лежит, когда Агнешка предпринимала новые и новые попытки расхламления.
–Не трогай, это нужная ваза.
–Пластик же! – возмущалась Агнешка. – Я тебе красивую привезу, стеклянную.
Но отказ был неумолимым. Агнешке повторно выдвигалось требование поставить все на место.
–Нет, под щётками, – наконец я вспомнил. – Там щётки были. Для пола или что-то такое.
–Значит. Я видела другие, – вздохнула Агнешка. – Куда всё это девать? На продажу? Да кому всё это нужно? У каждого своё хламьё есть. А если и нет…
–Может по каким-нибудь приютам? Собачьим может? – она увиливала и я тоже.
Но вечно так длиться не могло. Агнешка кивнула:
–Хорошая, кстати, идея, у меня есть подруга одна, как раз занимается помощью приютам. Думаю, если у неё…
–Агнеш…– я перебил её поток увиливаний. Больше было нельзя тянуть. Мы оба видели нутро подвала. Не хламьё, которое можно выкинуть из подвала и забыть, а настоящий кошмар, который поселился в подвал памяти и не уйдёт уже от туда.
–Да знаю, знаю! – она поняла о чём я хочу поговорить. – Без тебя знаю! Я тоже видела! И что теперь? Мама была больна. Мы это знаем. Мы взрослые люди, ведь так?
–Не знаю, я чувствую себя ребёнком, - признался я. – Мне всё ещё страшно.
–Ну и везёт, – буркнула Агнешка, – мне уже не страшно. Мне тошно. И паршиво. Постоянно паршиво.
–Может это и значит «повзрослеть»?
–Мама была больна, – повторила Агнешка, – это факт. Теперь её нет. Это тоже факт. А мы с тобой наследники огромной горы мусора, изъеденного жучком и плесенью домишки вдали от здравого смысла, и…
Она хотела договорить, но махнула рукой.
–Короче, какой смысл в этом всём? Нам-то теперь какой? Предлагаю так: тряпьё на помойку, что можно спасти по приютам. Дом на снос. Всё равно тут всё прогнило, особенно трубы. Мама же не ремонтировала, заклеивала и заклеивала. Поставим тут беседку. Место неплохое, далековато, конечно, но что поделаешь? Зато от шума городского далеко. А может снести и продать? а, Тедди?
Я не сдержал раздражения.
–Агнешка, тебе не кажется, что тебя понесло?
–Нет, это тебя понесло! – обозлилась она. – Ну вот что ты предлагаешь? Я предлагаю стереть всю эту дрянь. Наша жизнь всегда была…ну как под камнем. Теперь его не будет. Ничего не будет.
–А отец? – тихо спросил я.
Агнешка осеклась, её бойкость медленно угасала.
–Что ж, – признала она, – по крайней мере, по прошествии стольких лет, мы точно знаем, что он нас не бросил.
Ага, он не бросил. Он просто лежал в нашем же подвале. Земляной пол, сверху доски, а сверху десятки ящиков чёрт знает с чем. Запах ушёл в землю, ушёл с сыростью, да и мощные чистящие средства помогли ему с этим справиться. И потом – это же подвал со старьём, как тут ещё может пахнуть, кроме как сыростью и гнилью?
Мы и узнали-то его только по документам, которые нашли в разлагающееся, въевшейся в землю ткани. Пластик и бумага понадёжнее будут! Узнали, и Агнешка не выдержала, пошла, покачиваясь, наверх, не выдержала.
–Надо вызвать полицию, – предложил я.
Но Агнешка уже явно подумала об этом и спросила:
–И что мы им скажем? Все знали, что наша мать больна…да чего уж таиться? Безумная она была! Все знали и никто ничего не сделал. Даже тётя Рут в опеку не сообщила. А тут…Тадди, если выясниться, что мы годы провели с трупом нашего отца в подвале – думаешь, от этого кому-то будет легче? полиция будет нас трепать, не веря, что мы не знали, соседи набегут, добродетельно-белопальтовые, ведь задним числом это удобно! А если журналисты? Они любят такие истории, такие тайны, такие подвалы. И плевать им…
Она осеклась. Запал её пропал. Беспомощная, несчастная, больная желудком с самого детства, нервная. Я сочувствовал ей, жалел её и жалел о том, что решил поднять эти чёртовы доски, чтобы оценить глубину их разложения. И о том, что увидел странную неровность в земле, хоть и сплющенную тяжестью. И о том, что полюбопытствовал дальше.
–Сгорело бы всё это, – прошептала Агнешка, – А? с памятью. Весь подвал. И не было бы…
–Но оно было, а в памяти останется, – возразил я, нашаривая в кармане зажигалку. – впрочем, мы ведь наследники, что хотим, то и делаем. Наше же!
***
В город возвращались молча. Агнешка пыталась прикидываться спящей, я пытался ей верить. Но она так подорвалась уже у своего дома, что всё притворство сошло на нет.
–Ни слова, – промолвила она, её голос дрожал.
–Разумеется.
Она вышла из машины, постояла немного, придерживая дверь, наконец, вздохнула:
–Можно было бы так и с памятью! как стало бы просто жить! Ну да ладно…завтра позвоню в страховую, скажу, что отказываемся от страховки и потом уж разберем. Как вывезем что осталось, что ещё можно пользовать, так и сделаем.
–Ни слова, – подтвердил я.
–Тадди, а у тебя всё в порядке? – вдруг спросила Агнешка и её голос мне не понравился. Взгляд, впрочем, тоже.
–Всё хорошо, просто устал, – и я сам потянулся, закрывая дверь машины. Нечего стоять, впускать холод. Да и ехать мне пора – магазин на Северицкой сегодня объявил день распродаж, а я и без того потерял большую часть дня непонятно на что. Ещё и бензин промотал. Надеюсь, в магазине осталось что-то полезное и дешёвое – в прошлый раз мне удалось удачно отхватить там четыре матраса. Правда, все четыре были с небольшим браком, но мне-то что? Неважно это, а таких скидок могло больше не быть.
Наверное, я болен. Наверное, безумие матери отозвалось и во мне. Но у меня нет подвала – только тот, что в моей памяти. И трупов там нет. Так что я всё-таки ещё гораздо лучше. Я не безнадёжен.
А может я не безумен. Может никто из нас не безумен. ну, кроме Агнешки – ей вот что-то вечно неймётся, нет покоя человеку!
