один. Как только холёный респектабельный джентльмен из весьма непростых органов может напоминать придорожную леди с органами весьма простыми. Не исключено, что она-то как раз и есть мой второй куратор?! Параллельно работающая его напарница в нелёгком кураторском ремесле. Вот это был бы номер! А почему бы и нет?! В таком случае обрабатывают они меня по испытанной системе «Добрая – злой»! По меньшей мере, леди со мной никогда не злится, всё делает точно и к месту, своевременно осуществляет допуск-пропуск, а как писать слово «невротик» знает уж точно лучше всех. Не забывает вовремя стимулировать загадочной улыбкой Джоконды: «Ну что, дурачок, прорвёмся?!». Грех на такого куратора обижаться, пусть даже и теневого, зато тёпленького.
- Все великие поумирали, да и мне что-то нездоровится. – В завершение высказал я своему главному шефу Борману, после чего и отчалил в окончательном расстройстве всех дел, мыслей и чувств. С одними предчувствиями. Разумеется, плохими, потому что хороших не бывает. Просто физически почувствовал, как и чем все наши дела непременно закончатся. Традиционной национальной загогулиной. Как они мне все надоели! Ужо скоро закончу с ними эти самые дела делать, скажу по-японски странное, но старинное русское слово «Хусим!», да и умчусь куда подальше и насовсем. Скажем, под облака.
Однако наутро вновь встало солнышко, как ни в чём не бывало закарабкалось вверх. Опять взяла да и продолжилась следующая жизнь. Как и не было ничего до этого.
Какая никакая, а житуха! Совсем новая или хорошо забытая старая, без особых общечеловеческих высот или затрат, но всё-таки – она никуда не делась. А значит и работа с нею над ошибками. Так что «старинное русское слово» временно откладывается. Разумеется, вряд ли надолго. Потому что очередной саблезубый песец наверняка вновь вышел к своим свинтусам на охоту, клацая, цыкая и рыкая. И уже наглухо перекрыл им все отступные азимуты и координаты. Чу?! Наверняка это он снова с воодушевлением роет землю под собой, готовится перепрыгивать через флажки своего излюбленного охотхозяйства. А навстречу ему, спотыкаясь, уже прямо-таки несётся душевное, хорошо поставленное, всякими продюсерами и режиссёрами давно отрепетированное двухсотмиллионное блеянье: «Го-осподи, поми-лу-уй!».
Это и была материнская загогулина. Она самая, опять.
