(*)
– Ричард не подавал письма? – спрашивать было глупо, но что-то же надо было делать! Я не верила, просто не могла поверить в то, что он так легко увернулся от всех мук совести. Сколько я знала его? Долгие годы. Неужели ошибалась?
– А почему он подал письмо бы мне? – удивился профессор Карлини. – Его дочь у нас больше не учится…
Да-да-да! Каталина не учится, а пригрета из милости. Нет в ней магии. Обман, всё оказалось обманом. Несчастное дитя обманулось собственной матерью, пожелавшей сокрыть тот факт, что её дочь из неприкаянных – то есть рождённых в мире магии, но без неё. Мать напитывала её силой сколько могла, а дальше…
Всё выглядело болезнью, но вскрылось. И по моей вине. Девочка не умерла, но её мир треснул, мать обрела в воде покой, отец отправил в Серый Дом – ужасное место, где на неприкаянных проводят опыты и тестируют новые зелья и заклинания и где неприкаянные в свободное время сами себя обслуживают без самой малой капли магии. Погибнуть бы там Каталине, так нет, снова Магрит влезла! И теперь Каталина в Академии, а Магрит не знает чего делать.
По-хорошему, ей тут не место. Тут учатся её недавние сокурсницы, но они постигают магию, а она? Режет коренья для мадам Франчески, моет котлы и остаётся за бортом жизни.
На кой я взяла за неё ответственность? Вот дура!
– Ну не знаю, может справлялся…– я смутилась ещё больше под внимательным взглядом Карлини, но он и не думал ставить мне моё смущение в упрёк.
– Магрит, ты губишь себя, – сказал он мягко, – в тревоге, в бессоннице…она ведь ещё с тобой?
Я кивнула. Бессонница – та самая верная погань, которая от меня не отлипает! Ещё когда у меня было агентство и помощница Габи, бессонница меня жгла, а дальше, с крахом моей жизни, с сожжением агентства и смертью Габи – с чего б ей уходить с такой благодатной почвы? Да и дурная я какая-то – неизменно куда-то влезу и потом страдаю.
Вот далось мне играть в спасителя? Ну померла б Каталина в Сером Доме, мне-то что? Она не моя дочь! Но вступило!
Теперь греби, Магрит!
Пришлось уходить. В коридоре меня перехватила мадам Франческа:
– На урок?
– Не-а, так болтаюсь. Впрочем, надо бы…
Надо бы проверить прошлые эссе, а ещё составить тест. Драмы драмами, личная дурость за личную дурость, но ты, Магрит, не просто ведьма, ты ещё и профессор Академии. Интересно, чем думал Карлини, когда решил, что я подойду?
– Может чаю? – предложила Франческа. – Вид у тебя пришибленный, с таким видом нельзя ходить по коридорам.
С таким видом и жить нежелательно.
– А давайте, – согласилась я и Франческа легко завела меня под локоток в первый же кабинет, шуганув из него пару первокурсников.
– А вдруг у них тут занятие? – усомнилась я.
– Чтоб я кабинет уступила? – прищурилась Франческа, – обойдутся! Малы ещё!
Она уронила меня в кресло и принялась хлопотать. Щелчок пальцев и пахнуло чайным отваром – Франческа всегда пила крепкий сладкий чай, считая, что любой иной чай – преступление против добродетели. Появилось и неизменное её варенье. Варенье я не люблю, но Франческе лучше об этом не знать – она всё-таки ведьма, может в варенье и утопить.
– С чего такая забота? – спросила я, когда она села напротив и сунула мне почти под нос чашку с чаем, сурово наказав пить пока он горячий. – Я никогда не была для вас любимой ученицей.
– Это правда, – она не стала спорить, – я помню, как ты училась. У тебя не было ни малейшего дара к настоящим зельям.
Не было, именно поэтому я тяготела к заклинаниям. Ну а ещё стоять и методично размешивать в котле то одно, то другое, резать червей и птиц – занятие не для меня, меня, знаете ли, и мутит.
– Карлини за тебя просил, – буркнула Франческа, и мне пришлось уточнить:
– Тогда или сейчас?
Если тогда – всё понятно. В Академии учиться двенадцать лет, но бесплатно даются только первые три обязательных курса, а дальше – либо ты проходишь за хорошие оценки, либо за деньги. Платить за меня было некому, и профессор Карлини в годы моего детства умудрился вправить мне мозги так, что я начала учиться. Но не всё, конечно, получалось.
Но если сейчас…
– Тогда, – ответила Франческа. – Я такие просьбы не люблю, но он мне клялся, что ты талантлива.
Жаром хлестануло в лицо, я почувствовала, как покраснела.
– Не спрашивай даже, как он договаривался и чем был обязан, – предостерегла Франческа, – дело прошлое. Да и не могла ты его ничем подкупить, так что тут его личный интерес, а за личный интерес всегда приходится платить самому.
– Вы не ответили, – напомнила я. – С чего такая забота? У вас нет ни одной причины, чтобы так переживать за мой пришибленный вид.
– А я не переживаю, а любопытствую, – поправила Франческа и посуровела. – Ты справлялась о Ричарде у Карлини?
Ну сила! приплыли!
– Справлялась, – призналась я. – Всё-таки его дочь…
– Дорогуша, если я ещё раз услышу от тебя о Ричарде, я надаю тебе пощёчин! – Франческа перебила меня с лёгкостью и непередаваемым, истово ведьминским смешком.
Я, невовремя отпившая чая, поперхнулась. Заворачивает!
– Че-го?
– А то! – Франческа назидательно подняла ладонь, точно проповедник людишек, – гордость надо иметь!
Я во все глаза смотрела на неё, не зная, плакать мне или смеяться. Наконец, спохватившись о том, что я долго молчу, поторопилась напомнить:
– Вопрос не во мне. Вообще-то, у меня его дочь. А я всё же ведьма. Может я её на зелья разобрала? Или пытаю. Или сдала вурдалакам…
А дальше не думать, Магрит, не думать! Вурдалаки – те ещё скоты, и здесь я понимаю людей, которых их истребляли безо всякой жалости. Те не только плоть жрут, им же ещё подавай свежатинки – откусываю по куску, прямо с плоти, как оно есть, жуют, потом отпускают в клетки.
Убила бы…
– Ну представьте, представьте, – уговаривала я Франческу, торопясь разубедить её насчёт моего личного интереса к Ричарду, который эта ведьма, непонятно каких зельев отбпившись, придумала, – что у вас есть дочь, и её уводит какая-то ведьма…
– У меня было их две, – спокойно ответила Франческа и я осеклась.
Она подняла на меня глаза, и я впервые поняла, что вижу их цвет. Тёмно-синие. Глубокий тёмно-синий, насыщенный цвет. Редкость для ведьмы – мы почти все или с карими глазами, или с зелёными – шутка природы, к которой мы близки. А синие…
Это что-то из смутно всплывающего в памяти о ведьмах северных гор, племя которых безжалостно истребили. Те все как на подбор были синеглазые.
– Простите, – прошептала я, сминаясь под её взглядом.
– Ничего, – она вздохнула, – они давно умерли, ты не могла знать. Мало кто в Академии знает меня больше, чем просто мадам Франческа. Но это не всегда было так. у меня было две прекрасные дочери – у старшей был настоящий дар к зельям и целительству, я хотела передать ей все знания. Впрочем, вскоре она обошла бы меня. её слушались травы – они к ней тянулись сами. Ты видела такое?
– Только в книгах читала, – признала я, всё ещё смятённая внезапным откровением.
– Её сожгли в войну, – продолжила Франческа, – я отправила её на север, подальше от войны и противостояния, наказывала не выдавать своей силы, но она не стерпела. В поселении, где она жила, заболел ребёнок, не утерпела, понимаешь?
Я понимала. Помогать людям даже в те годы, когда они нас жгли и пытались уничтожить – почему мы это делали? И проклинали ведь, и тут же спасали. Так и сплеталось. Природа противоречива всеми своими стихиями – одной рукой она душит и карает, а другой питает и успокаивает. А мы близки к природе. Так и выходило как-то.
– Ребёнка она спасла, но силу свою показала. Вскоре её и сожгли. Она не плакала, не голосила, шла молча…– в голосе Франчески шелестнула гордость.
– А…вторая? – я не знала, имелось ли у меня право на вопрос, но всё же спросила.
– Вторая ушла на войну сама. Младшая. Хотела воевать с людьми. Я отговаривала, так она ночью сбежала. Вся в меня, зараза! Там и сгинула.
– Убили?
– Пропала. На их лагерь тогда люди ночью напали, пожгли знатно. Может там она умерла, может быть и нет…не знаю, нет следов её в этом мире.
Франческа не плакала. Глаза её были сухи, и взгляд оставался ясным – всё горе, которое перекладывалось в слёзы, уже было выплакано ею.
– Плохая из меня мать вышла, дорогуша.
– Ну уж не хуже, чем из моей! – брякнула я, как всегда не подумав.
Франческа, конечно, знала, не могла не знать о моей семье. Но одно дело видеть личное дело, и другое слушать.
– Я родилась когда люди с магами мир уже заключили, но сами знаете, то в городах, а там где деревни и поселения, вдали…
Я махнула рукой. Кому я говорю? Когда появился договор. Уравнивающий нас, люди не поторопились распахнуть нам свой мир, да и не нужен нам был их мир. Мы свой берегли. Это позже всё начало мешаться меж собою. Но тогда, тогда! В крупных городах мы появились быстро, а вот поселения держали нас на враждебных сторонах.
– Мать хотела в историю войти, – объяснила я. – А тут у неё дочь. Меня спихнули на воспитание её сестре, а так... не нужна я была. Там подвиги, там битвы, пусть и мелкие, но всё же, куда уж до меня? а потом всё кончилось. Мать вернулась, забрала меня, но мы как чужие были. Да и неинтересно ей было…
На краешке сознания мелькнула вечная её фраза:
– Всё из-за тебя! Если бы не ты, я жила бы иначе!
Да, это иронично, но моя мать, положившая себя на поиск подвига во имя магического мира, так этого самого подвига и не нашла. В истории магического мира она осталась как просто одна из многих ведьм, устанавливавших мир на дальних участках.
Самой большой её гордостью была открытка, присланная на десятилетие мира от высшего совета. Она поставила её под магическое стекло, чтобы даже пыль не садилась и показывала всем гостям:
– Совет помнит своих героев!
Гости молчали, хотя даже я тогда знала, что такие открытки разослали всем, кто даже мимо проходил в те дни.
– Короче, когда я поступила в Академию, она мне даже не писала, – продолжила я. – вы и сами знаете, что я оставалась даже на летние каникулы… а знаете почему? Она уехала.
– Куда? – не поняла Франческа.
Я пожала плечами:
– Мне не сказали. Поэтому у меня был только один выход, учиться самой. Так что – если вы не переезжали от своих дочерей в неизвестном направлении, оставив их на произвол судьбы, то вы ещё не самая плохая мать.
Франческа улыбнулась. Как-то странно и тонко:
– Кто-то об этом знал? о твоём положении?
Я мотнула головой:
– Ричард только потом знал. Ну и всё, наверное. Я даже как-то у него гостила пару недель. Да давно это было, не значит уже.
– И ты ещё удивляешься, что он не тревожится за свою дочь? – хмыкнула Франческа.
Я боялась, что она спросит о моём отце, но у нас, ведьм, род идёт по матери, по ней и привязанность, как правило, так что Франческа даже не снизошла, к моей радости, до такого вопроса.
– Простите?
– Неправильная ты ведьма, Магрит! – вынесла вердикт Франческа. – Ведьма о себе должна думать, потом о себе ещё раз, и только потом о ком-нибудь другом, но и то недолго, чтобы не устать. А ты пришибленная!
– А вы?
– А я тебе не образец.
Я кивнула – справедливо.
Хотелось продолжить наш неспешный разговор, но нет – Магрит не везёт! В двери постучались. Франческа, злобно взглянув на дверь, пропищала:
– Никого нет, все умерли!
– А с кем я тогда разговариваю? – поинтересовался профессор Карлини. Его голос нельзя было не узнать.
Франческа
