Проходите, раздевайтесь до пояса, одежду на стул, сами на кушетку. Сколько вам полных лет?
- Там написано.
– Я вижу что написано, просто хочу уточнить, - сестра смотрит на меня недоверчиво поверх очков, делающих её похожей на стрекозу.
–Шестьдесят семь, - отвечаю я.
- Правильно, - заглянув в направление, удивляется сестра, - Вы не курите?
– Нет, а что это как-то повлияет на кардиограмму? – Отвечаю я вопросом на вопрос.
– И никогда не курили? – Оставляя без ответа мой вопрос, - продолжает допытываться сестра.
–Курил.
–Давно? – Снисходительно ухмыляясь, видимо, испытывая удовлетворение от своей прозорливости, уточняет вопрос сестра.
– Шестьдесят лет назад, - односложно отвечаю я. Заметив, как взлетают удивлённо брови собеседницы, добавляю, - один раз.
– Не понравилось?
- Нет.
-Понятно,- разочарованно произносит сестра и включает аппарат.
Я не могу знать, как у других работает память. Я же вижу события, произошедшие со мной в прошлом, так, будто, они были сняты рапидом, а потом воспроизведены в моей голове с частотой 200 кадров в минуту. Отдельные эпизоды, опорные моменты сюжета беззвучно, мелькают на дисплее моей памяти, другие, малозначащие невнятно шелестят как листья клёна при кратких, несильных порывах ветра. Вся лента событий, для устного описания которой понадобилось бы десять – пятнадцать минут, пролетает за минуту пред внутренним взором. При этом я успеваю ощутить те же эмоции, те же ощущения, что испытывал в прошлом.
Тогда, много-много лет тому назад, мы с моим другом – Лёхой Дупликом, решили приобщиться к взрослой жизни. Инициатива и идея этого предприятия принадлежали мне. Суть его сводилась к тому, что нужно было купить сигарет и выучиться курить. Когда я озвучил другу свою идею, то Лёха, всегда готовый на любой кипиш, в этот раз, вопреки моему ожиданию, в восторг не пришёл.
– Не, - испуганно отказался Дуплик, - мамка меня отлупит.
Вопросы конспирации я тоже продумал заранее.
– Лёха, - сказал я, положив руки ему на плечи, - мы же кратче будем курить, спрячемся, чтобы никто не видел. У кузницы лежит разбитая перевернутая тракторная телега, вечером в кузнице никого нет, мы залезем под телегу и покурим.
Лёха сдался. Мы насобирали десять копеек, купили пачку сигарет, которые курили пацаны постарше, и которая назывались у нас «Травка». Сигареты эти, якобы, были вьетнамского происхождения. В назначенный день, забрав из тайника сигареты и спички, мы направились в условленное место.
Огромный алый диск солнца уже коснулся пиков остроконечных елей, росших на Крутых горках за рекой. Вода в затоне сделалась чёрной. С лугов, по мосту через протоку возвращалось стадо коров. Тёплый августовский вечер спускался на село. Берег, возле леспромхозовской кузницы, как и ожидалось, был пуст. Возле кузницы, у коновязи, где ковали лошадей, вертелись два пацана с нашего околотка.
– Здорово Лёха, здорово Чика, - пацаны за руки приветствовали нас.
Я, не ожидая такого поворота, немного растерялся.
– Чика, я, это, позвал их с нами, - огорошил меня Лёха,- а чё, пускай, жалко что ли?
- Сигареты у нас есть, - показали пачку «Травки» пацаны.
Уязвлённый и раздосадованный предательской самодеятельностью Лёхи, я, хотел было возмутиться, но подумав, решил, что действительно в этом ничего страшного нет. Я ошибся - страшное в этом было. Было то, что пацаны привели за собой хвост. Их выследила мать одного из них – Серёжки Рожкова, работавшая в магазине техничкой. Она видела, как Витька Гаврилов, купивший в магазине две пачки сигарет, передал одну пачку Серёжке – её сыну. Передача была произведена под складскими окнами магазина. В склад в это время зашла по какой-то надобности мать Серёжки, и через окно, узрела этот момент. Понятно, что ей стало любопытно и она, выйдя на улицу, из-за угла магазина высмотрела, как Серёжка с другом направились в сторону кузницы. Кузница стояла метрах в ста от магазина; других построек на берегу больше не было. Дождавшись, когда огольцы зайдут за кузницу, выждав ещё минут десять и, заподозрив неладное, мама Серёжки решила дойти до кузницы, видимо, в надежде застукать Серёжку на месте преступления, или, по крайней мере, обнюхать его. Весь процесс слежки и поимки злоумышленников тётя Вера – Серёжкина мама потом долго и в подробностях рассказывала односельчанам.
Собравшись возле телеги, и убедившись, что всё спокойно, мы залезли под перевёрнутый кузов, достали сигареты и закурили. Курили мы, по крайней мере, я, не в затяг, но старательно. Выкурив по сигарете, мы закурили по второй. Так как места под кузовом было немного, а смолили мы в четыре рта, то под телегой дым стоял - хоть топор вешай. Мы начали кашлять, задыхаться и стали вылезать из–под телеги. Лаз был узкий, к тому же Серёжка, вылезавший первым и первым же потерявший сознание, застрял на половине лаза. В этом состоянии его и обнаружила мать. Как раз в это время в кузню пришел кузнец с хлебовозом Аликом. Алику срочно приспичило подковать своего коня - Валета; до утра он ждать никак не мог. Услышав крики тёти Веры, мужики подняли телегу, перевернули её и опешили; ещё бы - под телегой лежало четыре трупа.
Конечно, нас всех спасли, причём домашними средствами. Отец, следуя принципу неотвратимости наказания, решил меня выпороть, но не сразу, а через два дня, чтобы я за эти два дня полнее проникся чувством вины.
Дедушка, обычно заступавшийся за меня, на этот раз поддержал идею моей экзекуции. Мой поступок его очень огорчил; ибо он не раз говорил мне, что семья наша из раскольников-староверов и табака в жизни в нашем дому, отродясь, не бывало. Полагая, что я с младых ногтей, усвою эту заповедь, он был уверен, что мною неукоснительно будет продолжена эта традиция. Узнав, что я «аки волк в овечьей шкуре», обманул его надежды, дед и поддержал идею экзекуции, мало того, посоветовал отцу выпороть меня резиновым шлангом – дескать, шланг кости не сломит, а шкура надолго урок запомнит. Идея с отложением порки оказалась весьма действенной - я вставал и ложился с мыслью о грядущей расправе.
Экзекуция пришлась на субботний день. Тогда, кажется, только что ввели пятидневную рабочую неделю. Чтобы нагнать на меня побольше жути, отец с утра объявил, что пороть меня будет ближе к вечеру, перед баней и чтобы я никуда не уходил. Бабушка, видимо, в качестве добавки для закрепления урока, обещала мне оббить все губы деревянной линейкой.
Порку, вернее первые три удара, я выдержал стоически, молча, сцепив зубы, не уронив ни слезинки, хотя боль была жуткая; шланг плотно прилипал по всей линии соприкосновения с моей тощей задницей, страдающей за выдумки головы. Видя, что нужного эффекта не достигнуто, отец стал пытать меня: осознал ли я всю пагубность моего поступка. Я, видимо, находясь в шоке, молчал. Родителя, наверное, это завело, и он решил продолжить экзекуцию. Мать, стоявшая в дверном проёме и крутившая в руках кухонное полотенце, вырвала меня из рук отца, дала мне декоративный подзатыльник и утащила из прихожей, где находилось лобное место, в кухню.
– Ну, карактер! Нашенский! – констатировал дед и влажно шмыгнул носом.
Бабушка добровольно отказалась от своих намерений, хотя и не кинулась меня спасать.
Лёху дома пальцем никто не тронул. Отчим решил отучить Лёху курить более радикальным способом. Он усадил Лёху рядом с собой, достал из кармана пачку папирос «Север» и предложил Лёхе покурить вместе,дескать, раз уж Лёха решил курить, то пусть начинает под присмотром старших. Лёха, польщённый небывалым внимание отчима, принялся курить, и не баловаться - а в затяг.
Сознание он не потерял, но рвало его до желчи.
Оба способа профилактики табакокурения, несмотря на их принципиальное различие, возымели положительный стойкий эффект - мы с Лёхой с тех пор не брали сигареты даже в руки, сколько пацаны не подбивали нас пойти покурить.
