ПОСЛУШНАЯ ДОЧЬ: А СТОИТ ЛИ ЕЙ БЫТЬ?.. (из серии "СТОКГОЛЬМСКИЙ СИНДРОМ")

если она не хочет сочинять, она просто может им дать что-нибудь из своего, написанного ранее.

И Олесина жизнь на несколько дней просто погрузилась во мрак…

Да, к сожалению, она действительно иногда сочиняла стихи. Но она еще никогда и никому их не показывала. А потом… Правильнее было бы сказать, что она не сочиняла стихи в буквальном смысле. Просто иногда они, словно сами собой, появлялись у нее в голове. Иногда - очень часто, а порой - по несколько месяцев ничего не было…

Это просто иногда получалось. Само собой. И как-то стимулировать этот “творческий процесс” было невозможно. По крайней мере, Олеся этого не умела.

Так что, это было совсем не просто, - взять вот так, сходу, и сочинить!..

Добрая мамочка предупредила Олесю об этом важном и ответственном задании за несколько дней, - чтобы она наверняка успела его выполнить. И эти дни стали для Олеси одним сплошным кошмаром, от которого было никуда не скрыться. Добрая и заботливая мамочка напоминала ей о своем требовании чуть ли не ежечасно, не ленясь каждый раз скрупулезно высчитывать, чуть ли не до секунды, сколько еще времени у нее осталось на “творчество”, и рекомендуя “побыстрее шевелиться”, чтобы все успеть сделать. Словно речь шла о поделке из пластилина…

Все эти дни Олеська просто белугой ревела ночами напролет. Словно оплакивая свою жизнь перед неминуемой казнью… Днем “страдать” было нельзя; мама с удовольствием наказала бы ее за это. А так - она честно делала вид, что не замечает вечно опухшей и зареванной физиономии дочери и не понимает, с чем это связано… А в Олесиной пустой голове реально не появилось за эти дни ни одной разумной мысли, за которую можно было бы хотя бы зацепиться…

При этом, к сожалению, ничего из своего, написанного ранее, Олеся им тоже ну никак не могла дать. Трудно на самом деле понять, какие конкретно великосветские шедевры мамочка рассчитывала обнаружить в тщательно спрятанных от нее тетрадках дочери. “Белая береза под моим окном…” или “О Волга, колыбель моя…” быть может… Но вот только Олеська не была ни Есениным, ни Некрасовым. И с Пушкиным, к сожалению, даже рядом не стояла… Как и большинство девочек подросткового возраста, наделенных какими-то зачатками таланта, Олеся писала исключительно о своих чувствах. Об ужасном одиночестве и тоске в ожидании прекрасного принца, о бесконечной всепоглощающей любви и своих мечтах об этой самой прекрасной сказочной любви, которая непременно ждет ее где-то там, за поворотом; о страданиях и переживаниях, - реальных и вымышленных… И Олеся как-то вовсе не горела желанием обнажать душу перед своими родственниками… А кроме того, она реально очень сомневалась, что подобная девичья тематика может подойти тринадцатилетнему мальчику, и что это - как раз то самое, что хочет от него учительница…

Все эти дни мама бесилась до истерики, видя, что Олеся упорно занимается чем-то другим, - вместо того, чтобы вот прямо сейчас сесть и сочинить им стихотворение. Ведь это же для нее элементарно!.. - то и дело принималась вопить заботливая мамочка. Только вот Олесе хотелось спросить, - если это так элементарно, то почему же она тогда сама не способна, по щелчку пальцев, взять и разродиться шедевром?.. Но она не смела и продолжала страдать молча… Маму совершенно не интересовал весь этот нелепый Олеськин бред на тему того, что каждое написанное стихотворение стоит ей определенных душевных мук. И, разумеется, ей даже и в голову не приходило, насколько неимоверно трудно и даже болезненно было бы для ее дочери дать ей почитать свои стихи… Ведь сама Олеся, давно уже наученная горьким опытом, прекрасно знала заранее, как мама будет критиковать их и цепляться к каждому слову, к каждой рифме, - к каждой мысли, что уж тут греха таить, потому что Олеся, по своему скудоумию, даже думала в корне неверно… И, разумеется, писать должна была совершенно иначе, - и ей нужно немедленно быстренько все переделать в соответствии с рекомендациями и пожеланиями мамочки…

Олесину дорогую маму никогда не интересовало ничего. У нее была четкая цель. И она шла к ней напролом, как танк, легко сметая на своем пути всех неугодных. А в данном случае, волею судьбы, на пути у нее стояла именно Олеська, которой уже просто некуда было отступать…

И вот в самый последний день, обнаружив, что заказанный шедевр так и не произведен на свет нерадивой и неблагодарной дочерью, добрая мамочка орала на протяжении нескольких часов, не выбирая выражений. Олеся в очередной раз узнала о себе очень много нового, - ведь мамина фантазия была воистину неистощима… А также твердо уяснила, что, во-первых, она ей больше не дочь, потому что мама никогда не простит ей подобного наплевательского отношения к ней. А во-вторых, если мерзкая Олеся немедленно добровольно не отдаст им свою тетрадку со стихами, то она просто перероет сейчас все ее вещи, найдет ее сама, а все остальное, что попадется при этом ей под руку, разорвет и выбросит… А в-третьих, за то, что она принципиально не желает помочь младшему брату, - и как только таких неблагодарных тварей вообще земля носит!.. - ее следует застрелить, четвертовать и, похоже, еще и кастрировать на всякий случай…

В конце концов, к вечеру у рыдающей Олеськи сдали нервы. И она просто вынуждена была подобрать для них одно из стихотворений, написанных на более или менее нейтральную тему, - а не об откровенных страданиях несчастной любви… Никто не знал, каких душевных мук ей это стоило… Она просто реально думала, что умрет, когда мама будет читать его…

Возможно, это было бы для нее на тот момент более милосердным вариантом. Потому что уже минуту спустя у нее появились основания всерьез пожалеть о том, что она все еще жива…

Это произошло, когда ее мамочка, после краткой благодарственной речи, тут же, разумеется, начала объяснять ей, что некоторые рифмы у нее совершенно неправильные и непонятные, и она должна срочно придумать, как изменить их, чтобы стихотворение получилось нормальным, а не такой несусветной глупостью, как сейчас…

Так, вообще-то, Олеся никогда и не уверяла, что она - Пушкин…

Этот неописуемый кошмар продолжался изо дня в день, год за годом, и со временем, по мере взросления самой Олеси, абсурдность ситуации начала просто зашкаливать… Становилось все хуже и хуже… Олеся всегда ощущала себя загнанной в угол и совершенно не представляла, как хоть немного изменить эту жуткую ситуацию в лучшую сторону…

Это и было, на самом деле, самой главной Олесиной ошибкой, - то, что она на протяжении стольких долгих лет терпела подобное отношение к себе со стороны своей мамы, принципиально не признающей никаких личных границ, и даже и не думала о том, что все это можно было бы как-то изменить. Но Олеся действительно просто не представляла этого, потому что была настолько забитой и зашуганной, что страшно даже вспоминать об этом. Ей тогда еще даже и в голову не приходило, что она может не позволять маме так с собой обращаться.

Необходимо было хоть раз как-то воспротивиться этому произволу, возразить, отказать, не согласиться, заорать, устроить истерику. Да хоть, в конце концов, сбежать из дома, где с ней так обращались, и не возвращаться, пока не найдут с милицией… Этот кошмар просто необходимо было хоть как-то прекратить. Но Олеся даже и не предполагала, что имеет на это право.

Она была послушной дочерью. Она знала, что мама всегда права, и возражать ей нельзя.

Впоследствии Олеся, к счастью, осознает все это, но так никогда до конца и не поймет, как ее маме удалось воспитать в ней эту рабскую покорность и просто панический, перехватывающий горло страх перед ней. Но тогда, в те годы, она действительно почти не пыталась сопротивляться, почему-то искренне полагая, что попросту не заслуживает другого - нормального - отношения к себе. Хотя, с другой стороны, став взрослой, она также прекрасно осознала, что ни возражениями, ни объяснениями, ни даже истериками она все равно ничего не добилась бы. Ее мама, к сожалению, изначально была не способна ни к какому конструктивному диалогу, поэтому ни разумных объяснений, ни криков она все равно не поняла бы и не услышала, - и будущее это, к сожалению, подтвердит. Олеське нужно было просто уходить из дома. Бежать, не оглядываясь. К бабушке. В общежитие. В коммуналку. В любую конуру, - даже это было бы лучше тех прекрасных условий, в которых она провела свое детство и юность.

Ей нужно было бросать все и просто бежать из этого сумасшедшего дома. А она, вместо этого, часами рыдала от собственной беспомощности, показывая, тем самым, свою слабость и давая своим родственникам только лишний повод издеваться над собой. Потому что все это было самым настоящим жестоким издевательством и изощренной травлей.

Но тогда Олеся даже и не пыталась сопротивляться всерьез. Она всегда просто старалась быть хорошей дочерью, - даже несмотря на то, что ей это никогда не удавалось. Олеся была настолько задушена непререкаемым маминым авторитетом, что ей даже и в голову не могла прийти кощунственная мысль о том, что маму можно - и нужно - ставить на место. К сожалению, она осознала все это лишь много лет спустя, когда повзрослела и набралась жизненного опыта, когда смогла увидеть и оценить всю эту жуткую ситуацию глазами взрослого самостоятельного человека. Да, она пришла в ужас от своей тогдашней забитости и покорности. Но было уже слишком поздно, чтобы что-то исправить.

Кстати, на момент описываемых событий Олесе было уже восемнадцать с половиной лет. Она работала, - то есть, вовсе даже не сидела у родителей на шее, а получала зарплату. На эти деньги она вполне могла бы снять хоть какую-нибудь комнатенку и жить спокойно, без вечного дамоклова меча, висящего над головой.

Но тогда она просто не знала об этом…