И в который раз её тело было здесь, рядом со мной. На расстоянии руки. В пустом осоловевшем зеркале нас тоже двое. Так мне хочется. Я провожаю тяжелым взглядом видения прекрасной безысходности, торопясь занять опустевшее место на вокзале. Электрички выбрасывают на платформу пассажиров, гуттаперчевые дети вглядываются в ценники, шевеля бескровными губами. Через некоторое время посетители вокзала исчезают и я остаюсь один, ожидая последний на сегодняшний день поезд и не теряю надежду.
Ты утверждала что Иисус всегда рядом с тобой, что бы ни делала чем бы ни занималась. По ее уверениям всё это случилось с ней в шесть лет. Она в это время была на кухне что-то рассказывала матери и вдруг их маленькая комната засветилась спокойным ярким светом и внутри девочки образовалась некая тяжесть, болезненная, слизистая. Эта тяжесть и сообщила что отныне она Иисус и теперь будет в ней навсегда; не спрашивая впрочем согласия. В начале было трудно – жаловалась она, но потом привыкла. Только вот тяжесть внутри тебя с каждым годом росла, становилась всё больше и больше. Я не верил, я даже не делал вид что верю. Меня вполне устраивало что ты была рядом со мной, не мешала распоряжаться собственной жизнью и иногда оказывала мне различные услуги. Для того чтобы не перепутать её с другими женщинами я придумал особое имя: Иисус.
Иисус была той редкой девушкой которая не создавала проблем а решала их в поступающем порядке. С ней невозможно было расслабиться, бесконечная боль за всё страдающее человечество буквально корёжило её тело заставляя проводить всё свободное время в трудах и заботах. Соседские дети, малолетние уроды за которыми Иисус следила на время отсутствия родителей, любителей русской словесности собиравшиеся пор вечерам на свой творческий сходняк, несколько мужчин среднего возраста и брутального вида; какую роль в её жизни они играли до сих пор остаётся загадкой. Единственно что известно, все они высокоодарённые личности и в отличие от тебя, здесь Иисус делала паузу; добрые и заботливые. Каждое утро вставая с продавленного дивана она составляла график передвижения, чтобы никто не смог избежать её любви и заботы. Встретить Иисус дома было невозможно и мне часто приходилось бессмысленно долго ждать её вечером, почти ночью. Озверевшим, взбешенным, готовым убить. У Иисус отсутствовал вкус и она была почти некрасивой а перед сном читала стихи Ахмадулиной. Вслух! Это было почти непереносимой пыткой. Так она прививала мне творческое видение мира. И к тому же Иисус не умела пить. Пьяное лицо Иисуса покрывалось красными бляшками пятен и она до этого такая некрасивая становилась ещё ужасней. А потом Иисус громко блевала оставляя радужные разводы на полу. Её духовная жизнь впрочем как и личная была на редкость однообразной и на мой взгляд довольно забавной. Более несексуального существа в своей жизни я ещё не встречал. Её забота о ближнем и дальнем превращала всех потенциальных мужчин в невольных духовных братьев и сестёр без всяких шансов на взаимность. Поэтому утром касаясь её тела я испытывал муки совести как эстетические так и религиозные. И хотя Христос была и однообразна в своём выражении любовных чувств, энтузиазм и добросовестность скрашивала в целом неприглядную картину. С ней нельзя было успокоиться, с неё можно было только убиться какой-нибудь алкоголесодержащей жидкостью и прийти домой где на раскладушке лежало существо женского или мужского пола заботливо укрытое пледом. А её подружки это отдельная песня о любви и покое. Эти девушки не вызывали у меня никакого энтузиазма в любом другом случае обычно срабатывающим. Ко всем многочисленным физическим недостаткам добавлялось желание петь и играть на гитаре песни советских авторов в собственной обработке. Такое сочетание убивало меня и корёжило ещё до того как они что-то начинали делать. Я тогда смотрел на Христос и её подруг особенно нежно и был необыкновенно заботливым. Эка вас угораздило – думал вглядываясь в выступающую челюсть одной из женщин, несчастные вы мои, кто кроме меня вас утешит, расскажет на ночь сказку, напоит тёплым молоком, даст пососать титю а утром разбудит и отправит на работу. Я был благодарен за это. Иисус впустила меня в мир сбежавших из передвижного цирка уродов и карликов за которыми гоняется злой Дуремар с семихвостой плёткой. Там над ними издевались, мучили, ставили безжалостные эксперименты, но и убежав женщины вынуждены прятаться по тёмным и пыльным углам чтобы не дай бог случайно не выдать себя на людях. Входя в их комнаты я чувствовал сладковатый запах тлена а из-под шкафа всегда кто-то смотрел и шевелился. Ежедневно Иисус куда-то исчезала из своей комнаты и я оставался один, перебирая старые фотографии, раздолбанные игрушки, засохшие крошки хлеба, несвежее постельное бельё, тела погибших до меня мужчин, высохшие хлопья спермы и капли вина, надписи на стенах и дверях, книги издательств «Северо-Запад» и «Университетская книга». Разбираясь в этом хламе я пытался что-то понять, может быть даже простить но не находил повода. Перечитывая письма, пыльные и неряшливые как ты сама я видел потное женское тело с тёмным треугольником волос и богом где-то там внутри в самом центре. Новые слова на влажной земле, прикосновения свежей, горячей плоти через плёнку целлулоида. Иисус сидит на моём теле и обещает десять тысяч лет божественного экстаза. Я зажимаю пальцами её бедро, до боли до вскрика повторяя про себя детскую считалку. В чёрном зале на вокзале кот сидел без головы, пока голову искали руки, ноги унесли. Из телевизора блюющего в соседней комнате слышны детские голоса производства киностудии им. Горького. Снова и снова я обещаю что всё будет хорошо, мы наконец-то откроем форточку и дым от овальных сигарет уступит место свежему морозному воздуху а я останусь живой, упруго глотая живительную влагу. Умиротворённый и спокойный как после просмотра учебного фильма.
