Оноре де Бальзак вложил в уста одного из своих наиболее знаковых персонажей парижского ростовщика Гобсека эту формулу:
«Жизнь – это сложное, трудное ремесло, и надо приложить усилия, чтобы научиться ему. Когда человек узнает жизнь, испытав её горести, фибры сердца у него закалятся, окрепнут, а это позволяет ему управлять своей чувствительностью».
При определённой доле цинизма, пожалуй, эта сентенция – одно из самых точных определений человеческого бытия. Для многих. Но не для всех…
Если вы захотите узнать происхождение русского слова «ремесло», которое очень близко по значению оригинальному бальзаковскому «mеtier», то любой этимологический словарь поведает вам, что произошло оно от древнерусского «рукомесло». Слышите? «Руками месить». Звучит, словно призыв или девиз для любого из живущих.
Месите свою жизнь, лепите её, создавайте. Принимайте решения, пусть порой и ошибочные, беспорядочно хаотичные, но!.. Совершайте поступки, созидайте духовное пространство и пространства физические, что окутали вас собою.
Вот, оказывается, какое огромное значение вкладывали предки наши в слово «рукомесло».
И об этом думалось мне в электричке, мчавшей меня по делам в Тверь – небольшой абсолютно русский городок на берегу Волги. Время раннее, а потому в вагоне почти никого нет. Сейчас люди мчат в противоположную сторону, чтобы весь день «месить» свою жизнь в огромной Москве, притягивающей к себе, как любой гигантский город, многих и многих. Но, когда настанет вечер, ж и т ь , всё же, поедут они назад, на родной свой берег.
Закрываю томик Бальзака и тут же слышу голос с противоположной скамьи, будто человек, заговоривший со мною, только и ждал, когда окончится моё чтение:
- В Тверь едете? По делам?..
Разговаривать утром, особенно после «Гобсека» не хочется совсем, потому я только утвердительно киваю в ответ головой.
- А я вот ближе выйду, в Клину…
Здесь вскидываю, наконец, глаза на говорящего. Молодой ещё – чуть больше тридцати, наверное, светлый русский мужичок из тех, про которых с улыбкой говорят «таких рупь ведро». С ним поговоришь и тут же забудешь и собеседника, и то, о чём говорили, потому что и внешность и мысли этих людей тривиальны и ничем не примечательны. Особенно после Бальзака-то!
А он, ни мало не смущаясь отсутствием интереса к себе с моей стороны, продолжает говорить. Так бывает, когда говорить надо. Хоть кому-нибудь. Лишь бы живому. Лишь бы рядом…
- К отцу еду. Заболел вот он. И маме написал. Она молчала до вечера, а потом расплакалась и письмо мне показала. Пишет, что онкологию нашли у него, надо бы в хорошую клинику, а у него с деньгами плохо совсем, потому что семья его от него отвернулась. Один он совсем. И кроме нас с мамой у него никого не осталось. А меня в письме почему-то Жоркой называет. А я – Гриша.
Собеседник мой неожиданный замолкает и смотрит в окно, за которым мелькают, как у нас и положено, леса, леса, леса. Гриша молчит несколько, потом опять говорить начинает:
- Пишет (это опять про меня) – большой уже, наверное, стал, работает… Он ведь меня видел в последний раз, когда мне ещё и года не исполнилось. Значит, и я его тогда же видел… Только не помню… Он от нас с мамой ушёл, потому что влюбился в другую, которая и стала сначала ему женой, а потом бросила, потому что тоже влюбилась и тоже в другого...
И опять замолкает Гриша, к окну снова отворачивается. Мне кажется, что он и забыл о том, что я сижу напротив, а он что-то рассказывает. Я терплю, жду, чтобы не спугнуть настроение в человеке. А человек всё безмолвствует. Не выдерживаю, спрашиваю его:
- Так зачем едешь-то?..
Он недоумённо переводит взгляд с заоконного пейзажа на меня и сам спрашивает:
- Как это зачем? Заберу к себе. Лечить же его надо, отец же… да и просто – человек. А человеку в пустоте жить нельзя: сгинет, пропадёт. Даже не от болезни, а от черноты вокруг, потому что пустота всегда чёрной бывает.
- А мама как же к этому отнесётся? Ну, что ты отца привезёшь…
- Она мне и сказала: «Сам решай, сынок…» Помолчала немножко, потом добавила: «Только правильно решай, по-людски, чтобы потом не каяться…»
Улыбается Гриша, да так ясно и солнечно, что кажется, будто поезд наш весна догнала и во все окна заглянула, расцеловав людей. И стали они, люди эти, которые сейчас рядом со мною и далеко, такими красивыми и молодыми, что… Эх, да что уж там! Гриша-то, посмотрите, оказывается, какой красавец…
|