который он бросил на Бастера, как раз прикончившего брошенное, и жадно смотрящего на мангал, читалось почти открытое презрение:
— Возил, само-собой… Ветеринар у нас, конечно, мужик образованный. Все уши мне лапшой увесил. Про «витамины для лучшей усвояемости», микроэлементы какие-то океанские, да «уход». Да «развивающие игры»… Да кто ж этим будет заниматься?! Сам понимаешь — у меня Бизнес! А Анька — на хозяйстве. А, кстати, про хозяйство — как там поживает Николаич?.. — разговор перешёл на общих знакомых, успешно или не очень, обошедших дядю Саню в вопросе приобретения материального Достатка.
У Вовки буквально сердце кровью обливалось, когда он смотрел, как Бастер, натягивая цепь (наверное, больно было — кольцо чуть ли не раздирало хрящ плавника!) тянется к источнику восхитительной, как он понял, пищи. Верно говорят: нюх у акул — куда там собачьему! Каким, наверное, мучением для щенка было ощущать, что всего в десятке шагов готовят вкуснятину, которой ему не видать, как своих ушей. Тем более, что их и нет…
От него не укрылся взгляд, словно мельком брошенный дядей Саней в ту сторону. Вспомнилась фраза, вскользь брошенная однажды отцом в очередном споре с матерью, о том, что дядя Саня даже не скрывает удовольствия от того, что может кем-то помыкать. Но если её сестру устраивает положение бессловесной и бесправной восточной жены из гарема, то…
Чтоб не видать этого, он ушёл в дом.
Там две сестры, весело щебеча, накрывали и сервировали. Речь шла о шмотках, которые каждая «выбила» из своей половины как Новогодний Подарок. И об общих знакомых — кто на какие Мальдивы, или Корсику, подался, «достойно» встречать Праздники.
Но до ушей Вовки, думавшем о своём, долетали только обрывки фраз:
— … представляешь, от Диора! И смотрится на этой корове — ну… Как на корове!
— … а она тогда говорит: «Пошёл ты сам в …пу! Берг свозила свою жирную задницу в Швейцарию, и я хочу! Вот прям обязательно кататься на идиотских лыжах — никто же не заставляет! А пить можно и не выходя из Отеля… Что мы, бедней, что ли?!..
Ёлка, натуральная ёлка, которую дядька специально рубил в Заповеднике лично, купив для этого дороженное Разрешение, наполняла огромную нижнюю комнату новенького особняка предновогодним ароматом: сразу становилось ясно, что скоро Дед Мороз станет разносить Подарки…
И уж можно не сомневаться — дешёвых и банальных среди них не окажется!
Часов в двенадцать ночи, когда па ушёл спать, а две сестры и дядя Саня всё ещё смотрели развесёлую юмористическую передачу, оглашая гостиную громовым хохотом, совпадающим обычно с подложным ржанием наёмной публики, Вовка встал в туалет.
Справив свои дела, он вдруг понял — нет, так не пойдёт! Это всё она — противная собака совесть, не давала ему уснуть все последние три часа, вынуждая отмять все бока, скомкав простыню… И она же погнала его туда, куда мочевой пузырь, в общем-то, и не особо тянул.
Зайдя в кухню, отделённую от зала перегородкой, он открыл холодильник. Вот.
Сырые куски шашлыка, замаринованные назавтра.
Наложив в пакет несколько штук, замороженный окорочок, и большую кость, небрежно брошенную в мусорный бак после того, как с неё срезали всё мясо, Вовка поднялся на второй этаж, и вышел через верхнюю лестницу. Накинуть тулуп тёти Ани, что висел в коридоре, он не забыл. А вот свою куртку взять незаметно никак не получилось бы: вешалка на виду, у парадного входа.
Бастер лежал у входа, мордой к дому. Он не спал. Похоже, дядька не то забыл, не то — специально не покормил его.
В бусинах глаз плясали, отсвечивая, сполохи света от огромного, в полстены (Ну так — дядя Саня никогда на престиже не экономил!..) квадровизора. А вот выражения этих глаз уловить оказалось невозможно: кто их разберёт, этих акул! Всё-таки — не собаки. Не млекопитающие.
Вовка, даже не задумываясь о том, что перед ним сторожевая акула, с зубами, свободно перегрызающими дюймовую доску, подбежал — больше всего боялся, что его заметят! — и высыпал содержимое пакета прямо в будку. После чего спохватился — отбежал.
Однако он ощутил, что хотя бы тепла щенку должно хватать: калорифер в будке давал поток нагретого воздуха, часть которого пробивалась наружу из-под занавеса из воздушной подушки. Да и слава Богу — потому что ни о каких «греющих жировых отложениях» под грубой, сморщившейся складками шкурой, речи явно не шло.
Бастер смог подняться на трясущиеся плавники лишь с третьей попытки. Он словно не верил в своё счастье: посмотрел несколько раз то на кучку еды, то на Вовку. У Вовки словно волосатой когтистой лапой сжало сердце, когда несчастный щенок стал жадно, давясь, буквально заглатывать пищу — словно его и правда, не кормили добрый месяц!
Впрочем, акулы быстро переваривают…
Однако смотреть на это унизительное зрелище оказалось выше Вовкиных сил — он быстро вернулся к дому, и залез к себе, на второй этаж. Чёрные бусины, скрывающиеся за белёсыми перегородками, когда Бастер глотал, всё ещё стояли перед глазами.
Какая всё-таки сволочь эта совесть — так и не давала Вовке спать все эти три часа, когда он ворочался в удобной и мягкой постели, вспоминая, кусая губы, что там, на морозе, сидит голодный и тощий щенок… Может, теперь удастся уснуть?
Уснуть удалось.
Утром он встал, когда за окном уже рассвело. Отец и мать мирно почивали на огромной гостевой кровати у себя в комнате, куда он только глянул, чуть приоткрыв резную дверь — Вовка понял, что и дядя Саня с тётей Аней, скорее всего, тоже ещё не встали. Ну и хорошо.
Он оделся, сошёл вниз по внутренней, шикарно-помпезной, в чугунном каслинском литье, лестнице. Тишина. Даже ящик отключился — умный, всё делает сам.
Ага, отлично. Со стола убрано, но вся немытая после вчерашнего посуда ещё в мойке…
Прислушиваясь, он подошёл, и стал аккуратно выбирать с тарелок недоеденные куски покрупней — брал всё: и кости, и картошку, и остатки салата…
Бастер уже выглядел повеселей. Даже повилял остатками заднего плавника. И, хотя теперь уж Вовка помнил о том, что его могли покусать, подошёл и высыпал из своего пакета пищу так же смело, как ночью — как, наверное, делал и дядя Саня.
Бастер стал есть. На него взглянул так же как вчера — раза три.
Отвернувшись и вытерев глаз — что-то попало! — Вовка ушёл в дом.
Застолье продолжилось только после двенадцати — к этому времени кое-как продрав глаза, проснулись, оделись и почистили зубы все домашние. Тётя Аня и мама снова накрыли на стол, дядя Саня принёс из кладовой ещё запасов Зубровки и «домашнего Скотча» — самогона. Его он предпочитал всему, когда не нужно было пускать пыль в глаза дорогими этикетками.
Разговор за столом долго не клеился. Потом кое-как двинулся вперёд — стоило завести речь о дороговизне и новых Налогах на Предпринимательскую деятельность. Правда, Вовка быстро потерял нить — потому что не слушал ни мужчин, ни женщин, предававшимся воспоминаниям об одноклассницах — кто сколько родил, в какие Лондоны-Бостоны пристроил детей на учёбу, и чей муж освободился, или сколько зарабатывает.
Поев, он вперился в телевизор, показывавший шоу-программу с песнями и танцами. Отвлечься его заставило окончание фразы дяди Сани:
— … укусил, понимаешь, гад такой прямо за голенище! Прокусил, конечно. Ну — мы сразу к машине, Анька довезла до районного госпиталя… Наложили одиннадцать швов… А кровищи — полный сапог!… Нет, теперь подхожу только в спецобуви — она из кевлара. Не прокусишь. А? Нет, отдать в Питомник не хочу — там же нужно оплачивать проживание и кормёжку два месяца, пока не пристроят… Ага. Варнаковы? Да, до сих пор завидуют, гады. Ну, я же не рассказываю про сапог…
Дальше речь пошла снова о делах — новой машине-внедорожнике, которую можно взять, если сдать в фирменном Центре старый, похожий по мнению Вовки на настоящий сухопутный линкор, «Тойота-лэндкруизер»…
Вот теперь Вовка понял, почему Бастер зачастую сидит голодный, и особой любовью у дяди и тёти не пользуется.
С другой стороны, чего ещё ждать от породы, специально выведенной для охраны тюрем, и бойцовских поединков?.. Которые теперь запрещены Законом.
Поскольку уехали домой только назавтра к вечеру, он исхитрился ещё разок отнести Бастеру пакет с едой — никто так ничего, к счастью, и не заметил. Да и тётя Аня вынесла щенку огромную чашку всяких объедков-очисток.
Так что уезжал Вовка, оглядываясь на сияющий наружными светодиодными гирляндами и светом панорамных окон дом, и неприметную будку рядом уже не с тоской, а лишь с огромным сожалением.
Пятнадцатого января Вовку разбудили странные звуки.
Кто-то бил и водил чем-то мягким по входной двери. Поскольку в глазок оказалось ничего не видно, он прошёл к спальне родителей. Постучал:
— Ма! Па! Там у нас с дверью… Что-то происходит!
Через пару минут, поскольку звуки не прекратились, па-таки встал, и, прихватив завсегда пристроенный у стальной двери (так, на всякий случай!) ледоруб, отпер замки и щеколду. Дверь медленно открылась.
Это Бастер толкался и тёрся об неё — тощим и ободранным боком.
Но — о Господи! — в каком он был виде!
Выдранное с корнем из хряща плавника кольцо оставило огромную и ещё кровоточащую рваную рану. На тощих рёбрах проступали следы от ударов — похоже, били чем-то твёрдым, вроде прутка арматуры — остались глубоко впечатанные в кожу следы «ёлочек» нарезки. Один глаз закрыт, и опух, и Вовка уж было решил, что он вытек. Но к счастью, там оказался просто огромный синяк — глаз поэтому и не открывался.
Вовка с отцом какое-то время просто ошарашено глядели на щенка.
Тот входить, или делать что-то ещё тоже не спешил — потупив длинную морду, словно обессилено, прилёг — прямо на кафель коридора. Здоровым глазом, однако, продолжал смотреть на них. И было в этом глазе что-то такое…
Вовка, зарыдав в голос, уткнулся в живот подошедшей матери, охватив её спину так, словно это его спасательный круг в бушующем океане. Затем задрал лицо:
— По… Пожалуйста, ну пожалуйста, ма! Можно, мы возьмём его?! Ну ма?!
Ма сглотнула. Отец, за всё это время не проронивший ни слова, и только обессиленно опустивший руку с ледорубом к полу, сказал:
— Решим позже. А пока пусть хотя бы войдёт. Всё-таки протопал двадцать три кэмэ. Не держать же нам дверь открытой всё утро. Да и соседи сейчас пойдут на работу.
Ма решилась:
— Да, пусть уж… Раз пришёл сюда. Аньке я позже позвоню.
Вовка едва успев выдохнуть: «Спасибо!», поспешил к щенку. Но как же его?.. Всё-таки, весит добрых двадцать кило!
Однако проблема решилась просто: оказалось достаточно позвать акулёнка:
— Бастер! Сюда! Ко мне! — существо кое-как поднялось и заковыляло за Вовкой, инстинктивно поведшего его на кухню.
Когда они со щенком скрылись за косяком двери, родители остались в коридоре. Вовка услышал приглушённые голоса:
— Я не могу позволить оставить его здесь!
— Я это прекрасно понимаю, дорогая. Да и не подходит бойцовская акула для содержания в трёхкомнатной. Завтра… Нет, сегодня вечером я отвезу его в Питомник. Если только ты… Не надумаешь сдать его обратно. «Дяде Сане». Для продолжения «Курса воспитания».
В голосе ма прозвучала горечь и досада:
— Ты… Но я всё равно должна сказать сестре!
— А она скажет мужу. Он заедет, заберёт. И всё продолжится. Пожалей Вовку — он и так всю дорогу оттуда грыз
