Хорош был Париж в мае тысяча девятьсот срок третьего года.
Тепло, солнечно, хотелось жить, немотря ни на что.
Но в отделении гестапо района Монматр царил привычный
сумрак. Начальник отделения, пожилой, немало повидавший, штурмфюрер
Шульбе читал поступившие за пролые сутки доносы горожан друг на
друга.
Как быстро привилась эта идея в свободном ранее и раскрепощенном
во нравах обществе. Немцам на устройство этой системы потребовалось пять
лет, а здесь на второй день, после оккупации стали регулярно «стучать».
До чего гнилой народ.
На прошлой неделе потребовались заложники, опять местные фанатики
сопротивления из засады расстреляли патруль, офицер и два солдата
ранены, один убит. Зашел в кафе с парой автоматчиков, вежливо изложил
ситуацию. Предложил самим выбрать одного из двенадцати посетителей.
Дал час на раздумье и удалился, оставив охрану у входа.
Спустя сорок минут принял доклад, что злоумышленники обнаружены
и в перестрелке убиты. Спешить не стал. Выждал двадцать оставшихся
минут, и в кафе. А там одиннадцать мужчин, приличного вида, выталкивают
к выходу хрупкую девушку девятнадцати лет. Выбрали в заложники.
Ну и мерзавцы. Повезло ей, что необходимость такая отпала. А они как
потом в глаза друг другу смотреть будут? На всю жизнь грязная тайна
легла.
Один донос заинтересовал. Написан жещиной о том, что ее сосед
сверху сильно ругает оккупационную власть. Заинтересовало то, что сосед
оказался художником со знакомой фамилией.
Взял двоих, сопровождать, и пошел по указанному адресу. На стук
в дверь открыли не сразу. Видно, что хозяина оторвали от дела, судя
по свежей краске, застрвшей даже в волосах.
- Разрешите войти, - предложил Шульбе.
Тот, в ответ, лишь развел руками и углубился внутрь квартиры,
служившей также и мастерской, собираясь продолжить прерванную работу.
Большую часть помещения занимали картины, наполовину исписанные
холсты, мольберт и краски, разбросанные гдн попало.
Хозяин уже работал, не обращая на непрошенных гостей никакого
внимания, предоставляя полную свободу действий.
«О воин, не спутай моих чертежей», - мелькнула странная мысль
в голове начальника районного отдела гестапо. Она мешала сосредоточиться
и действовать. Ясно, что сопротивляться он не будет и осознает
реальность лишь в камере, и то не раньше, чем следующим утром.
Шульбе прошелся по гостинной и увидел, висящую на стене
знакомую картину о сбытиях одной из прошедших войн. Называлась она
«Разрушение». Впервые он увидел ее так близко и невольно, отшатнулся
от боли и ярости, хлещущих с холста.
- Это Вы сделали!? - произнес начальник районного отделения
гестапо нарочито громко, чтобы вывести хозяина из творческого транса.
Тот, словно, очнувшись, прервал работу и приблизился к гостю.
- Нет! - отчетливо произнес он, - Это сделали вы! - и едва не
ткнул кисть в серый мундир.
Шульбе пришел в себя только на лестничной клетке, под удивленными
взглядами сопровождающих. Почему он так трусливо бежал? Что виной
тому? Картина? Сумасшедшая ярость в глазах хозяина? Внезапное
ощущение страшного предчувствия?
«Ни ногой сюда больше», - то была вторая тайная мысль за день.
Но как возвращаться с пустыми руками? Нехорошо. Спустились
этажом ниже и постучали в квартиру доносчицы.
Двер распахнулась мгновенно. В глазах ожидание чего-то радостного
сменялось горьким разочарованием.
- Мадам, - вежливо обратился Шульбе, - Не могли бы Вы уточнить,
что конкретно говорил сосед о нашей власти.
- Он говорил: «Мерзавцы, убийцы, судьба вас накажет», -
отвечала она четко, словно, выученный урок, одергивая от усердия юбку.
- Не вижу ничего крамольного в этих словах, - удивился Шульбе,-
Немецкие армия, государство и народ не звучат. А почему Вы подумали,
что речь шла о нас?
Глаза хозяйки стали округляться от ужаса, и пропал дар речи.
- Пойдемте, побеседуем, - не вызывающая возражений просьба
звучала приговором.
После капитуляции Германии, страна была разделена армиями
стран – победителей на зоны оккупации. Зона французской армии
была небольшой, англичане, союзники с первых дней войны, слегка
поделились. От остальных оккупированных территорий ее отличало то,
что ни одного немца там не осталось. Сбежали все, до последнего старика
и ребенка, бросив нажитое за прошлую жизнь. Знали, никому пощады
не будет.
Страшна участь насильника, оказавшегося в руках бывшей
жертвы.
