скромную. Чем богаты, тем и рады.
– Благодарим, за честь и уважение, князь. – Вадак отвечал за них обеих, Ратибор просто ещё раз поклонился, – Ничего, что трапеза скромна. Предложенное от всей души куда слаще, чем даже роскошное блюдо, поданное свысока…
Борис подумал, сверкнул умным глазом. Покивал:
– Ты умён, путник. Да, я предложил вам кров и пищу – от души. И, конечно, как ты давно понял – от безысходности. Мы здесь, на пограничьи, еле держимся. Любая помощь нам сейчас нужнее, чем вода в пустыне за Вилюем. Присаживайтесь же. – он показал здоровой рукой на лавки.
Они сели за стол, оказавшись напротив друг друга – девять озабоченных и угрюмых мужчин в боевом облачении.
Из соседней комнаты вышла пожилая – скорее, даже, старая – женщина с большим дымящимся блюдом. Поставив его в центр стола, она поклонилась.
– Благодарю, Клавдия, – Борис чуть кивнул, – На сегодня вы с Лизой свободны. Можете идти спать.
– Храни господь вашу милость. – старушка перекрестилась, и снова поклонилась. Вышла.
– Прошу, странники. Надеюсь, вы присоединитесь к нашей молитве?
Они снова встали. Князь Борис начал:
– Благослови Господь эту трапезу, что ты нам… – Ратибор тихо повторял со всеми слова, впитанные с молоком матери, отметив, что Вадак не держит, как все, руки на груди. А, сложив их лодочкой, чуть вытягивает вперёд. Однако слова он повторяет со всеми:
– … да пребудет с нами бесконечная милость твоя! Аминь!..
Все снова уселись, разобрали грубые деревянные ложки, лежавшие уже на столе, и приступили к трапезе. Каша оказалась из полбы – Ратибору после дичи, жаренной на костре, она казалась безвкусной и жёсткой – словно недоваренной, и без соли – но ел он с жадностью изголодавшегося волка. Впрочем, как и все.
Пока блюдо не опустело, никто не проронил ни слова.
И только когда все облизали ложки и положили в знак окончания трапезы на стол, Вадак сказал:
– Благослови Господь дом сей и хозяев его не оставь милостию своей… Благодарим, князь.
– Спасибо на добром слове, путник. Жаль, нет хлеба – рожь ещё не собирали. А запасы закончились. Но – у нас ещё хоть что-то осталось, а вот соседи уже варят крапиву и белену…
– Прости, князь за неуместное любопытство. Кто это – бокрысы? И почему ваши соседи остались без припасов?
– Хм-м-м… – князь забарабанил пальцами руки по столу, – Назови мне твоё имя, путник. То, что ты спросил, я могу доверить только другу и союзнику.
Вадак почтительно склонил голову:
– Ты прав, князь. Секреты лучше держать при себе – или раскрывать только тем, на кого можешь рассчитывать в битве… Моё имя – Вадак, сын Соммара. И я уже поклялся помочь тебе, буде возникнет нужда – да ты уж знаешь.
Борис кивнул, взглянув на Ратибора. Тот преувеличенно спокойно произнёс:
– Я – Ратибор, сын Клёна, внук Давида. Я тоже поклялся помочь вам. И тоже помогу, буде надо.
– Благодарю, Вадак, сын Соммара, благодарю, Ратибор, сын Клёна. Ну а меня вы уже знаете. Так вот, чтобы ответить на твои вопросы так, как должно, Вадак, я должен буду рассказывать до полуночи. А всем нам сегодня лучше успеть отдохнуть… Мало ли – луна подоспела.
Но, раз вы согласились, должны, разумеется, знать, с чем нам всем предстоит биться.
Князь взглянул на столешницу прямо перед собой, и чело его затуманилось – словно там, прямо перед его взором, проходила кровавая и отнюдь не победная сеча…
– Бокрысы – это хищные, невеликие собой твари. Видом очень похожи на обычных крыс. Только больших. Но когти у них – твёрже стали, а зубы – словно у волка! И уж больно велики эти зубы, пасти, и когти для таких мелких созданий. А размером они сами, наверное, с доброго зайца. И весят примерно так же…
Однако вот есть их нельзя – мясо жёсткое, чёрное, воняет мертвечиной и… мочой. В трудные годы, когда зерно не успевало вызреть, или мы – собрать его, мы пытались… Но так и не смогли приспособиться есть их. Они, аки вороны, или сороки – несъедобны. Может, ядовиты – тех, кто пробовал всё же проглотить, почти тут же выворачивало наизнанку – не к столу буде сказано.
Так что приходится убивать их, и сплавлять вниз, по Лане – это наша река. Потому что закопать всех убитых – невозможно. – Князь вздохнул, словно вспомнив горы трупов бокрыс, уничтоженных за долгие годы набегов, и уже бодрее поднял взор:
– Зато мы нашли средство, что надёжно убивает их. Все наши стрелы и лезвия мечей обмазаны соком папоротника… Мы называем его Иванов куст. Так вот – одной капли его довольно, чтобы даже большая бокрыса сдохла. Так что вопрос к вам, Вадак и Ратибор – стрелять умеете?
Ратибор подбоченясь глянул на Вадака, тот усмехнулся:
– Изрядно, князь! Ратибор так вообще – сойку бьёт влёт с сорока шагов…
– Отменно! Если… э-э… Ладно. Дадим вам добрые луки и полные колчаны. А уж если дойдёт дело до ближнего боя – рубите, как никогда! Убить бокрысу так, чтоб уж не очухалась, можно только двумя способами: или соком, или – отрубив её поганую голову!..
В тесной каморке, что выбрал Вадак, на полатях лежали два отличных тюфяка, набитых старой, но ещё не сгнившей соломой. В свете крохотной масляной коптилки, что оставил им Евпатий, Ратибор придирчиво осмотрел давно нетопленную печь в полкомнаты, затянутые паутиной прокопчённые углы, и низкий, просевший в середине потолок с почерневшими балками:
– Вадак! Почему мы – здесь? Ведь те три первые комнаты были уютней и больше!
Вадак тяжко вздохнул, как делал всегда, когда был недоволен спутником, или его сообразительностью. Затем спросил:
– Может, заметил, нет ли в крепости ещё выходов?
– Заметил, конечно! Кроме ворот, через кои вошли – ни единого!
– Ну и какое же из жилищ мы выбрали?..
– А-а!.. Вон оно что… Я понял – ближайшее к выходу. А заодно – с тюфяками.
– Точно. Здесь мы и подремлем, пока… – он неодобрительно глянул на Ратибора, собиравшегося было стащить кольчугу с тела, – Пока, говорю, нас не разбудят!
Ратибор вернул кольчужную рубаху на место. Помянул всех святых. Спросил:
– Почему ты так уверен, что нас разбудят?
– Парень… Если ты до сих пор не понял – в моих словах тебе пользы не будет. Ложись и спи! Нужно, чтобы глаза отдохнули, и привыкли к сумраку…
Ночь будет лихая!
Набат разбудил их ближе к рассвету.
То, что скоро рассветёт, Ратибор понял, выскочив наружу – в воздухе уже стоял тот неповторимый предрассветный запах, который нельзя описать, а можно только почувствовать.
По всему посёлку шло быстрое целеустремлённое движение: мужчины бежали к воротам, женщины – на стены по лестницам, занимая места на широких помостах. Что взрослые женщины, что девочки одеты были как мужчины – в широкие прочные штаны и толстые сапоги, но вот кольчуги заменяли рубахи из кожи. Наверху уже стояли малыши с факелами, и лежали брёвна, валуны и связки стрел.
– Скорее, чужеземцы! Может, успеем до того, как они выберутся!.. – давешний Старшой страж ворот подбежал к их дому.
Ратибор и Вадак уже были готовы, и прихватили оставленные им мощные луки с костяными накладками, и по огромной запасной вязанке стрел – в дополнение к туго набитым колчанам.
Бежали быстро. Впереди – Борис с самыми крепкими ребятами-дружинниками. Вадак с Ратибором оказались в середине, за ними бежали совсем мальчишки – лет девяти-десяти. Но – тоже с луками и колчанами. Факелы, которые несли многие, давали странные отсветы на широкую и ровную, явно давно и капитально расчищенную, дорогу, и тайгу, превращая всё в какое-то мистическое действо: словно вернулись гролды, и свершают ритуальный бег перед очередным жертвоприношением…
Бежать оказалось недалеко: меньше, чем через пять минут они оказались на месте.
Ратибор раскрыл рот. И – снова закрыл.
Грандиозность открывшейся взору картины потрясала воображение.
Они стояли на кромке гигантского карьера. Здесь, как и у тына, широкую полосу земли вокруг чудовищной ямы расчистили от деревьев и кустов. По четырём сторонам почти полуверстового кратера горели огромные костры – их зажгли на высоких помостах, сложенных явно специально для таких целей. Горели огромные смолистые стволы, горели ветви, политые – Ратибор чуял знакомые запахи! – смолой и маслом. Высота пламени кое-где достигала пяти-шести метров.
В свете костров неплохо были видны стены и дно огромной, круто уходившей в недра земли, воронки. По краям её шли словно уступы – титанической спиральной лестницей они огибали весь периметр. А высота «ступеней», как прикинул Ратибор, достигала двадцати, и поболе, саженей.
И вот по этим «ступеням», кипя внизу, словно бурное штормовое море, двигалось, текло, пытаясь выплеснуться вверх, что-то чёрное. Злобное. Чужое. Готовое крушить, кусать, рвать всё, что встретиться живого…
Убивать.
Уж это-то он чуял – как, наверное, и Вадак, молчаливо взиравший, как хищные и блестящие в багряных отблесках костров белизной зубов и зловеще посверкивающей чернотой глаз твари,
