Море не плачет

ждёт, всё хочет посмотреть на что я решусь.  Она не верит мне. Что же, тем хуже. Я убил отца, ты права, ведьма, думаешь, тебя пощажу?
            Мои руки как будто бы и не принадлежат мне, когда я хватаю её за горло. Да, можно было бы утопить её, ударить кинжалом, в конце концов, даже выбросить из этой башни на острый песок.
            Но я хочу видеть как её черты нальются смертью. Я хочу чувствовать, как в руках моих она станет белой пеной, рассыплется её тело, расползется…точно по швам.
            Я душу её, а она сопротивляется, но как сухопутная девка. Она может биться за себя и получше, но не делает этого. Она хочет исчезнуть, а я хочу её уничтожить, причём так, чтобы она долго уходила.
            Чтобы прочувствовала напоследок…
            Её горло мягкое и какое-то влажное. Её руки бьют по моим рукам, но это не сила. Это насмешка над нею. глаза её наливаются какой-то странной желтизной, потом кровью. Ей больно, я вижу, как ей больно. Она не может кричать, и крик распирает ей грудь, рвёт её дополнительным ножом.
            Её тело бьётся под моими руками. Но я всё равно сильнее. Мне легко её держать. Сила во мне прибавляется злостью, а в ней, напротив, уходит, выцветает.
– Ты ничтожество…ничтожество, – я даже не сразу и сам понимаю, что это мои слова, обращённые к ней. Мне кажется, что это она сама сказала обо мне, а вышло – я?
            Ничтожество. Да, это самое верное слово. Дочь океана, отвергнутая водами, лишённая славной гибели в бою, заточённая на медленное умирание…
            Её тело напрягается в последний раз, а затем вдруг резко расслабляется и в последнем выдохе её безумно нелепого существования, я слышу:
– Спасибо…
            Облегчение!
            А в следующее мгновение её тело лопается изнутри и заливает меня, и пол шипящей бело-серой пеной.
            Пеной, из которой состоят моря и Океан. Пеной великих вод.
– Ненавижу…– я обращаюсь и к Калипсо, и к Эве. И вообще ко всем, начиная от моего отца, который сам воспитал во мне стремление к трону.
            Если он видел на нём Эву, если всегда хотел, чтобы она заняла его место, то почему держал меня в Совете? Почему неизменно приближал, и почему напоминал своё вечное:
– Царь Морей – это и бог, и раб для двух миров. Он служит мирам, живёт за их счёт, понял? Ничего, поймёшь.
            Почему это было?
            Море внутри меня откликается, дрожит, возмущается, готовое осквернить бранью память моего отца. Море хочет выразить свой гнев, свою поддержку мне. Но во мне нет гнева. Он лопнул, исчез, куда-то испарился.
            Ия  чувствую опустошение внутри себя. и ещё одно странное желание – заплакать...
            Заплакать от усталости! От разочарования! От бесконечности, которая только началась в моём правлении.
            Но море не плачет. Оно кровит в самой сути. Оно травит кровью, полнит металлическим привкусом рот, заставляет морщиться и искать хоть какую-то тень любой другой эмоции.
            Только чтобы уйти от слёз. Море не плачет, нет, никогда не плачет!
            Я повторяю эту истину ещё трижды и иду, наконец, прочь из навсегда пустой темницы Калипсо. Я знаю, мне даже оглядываться не нужно, что башня уже дрожит, готовая распасться в песок морского дна и навсегда укрыть в нём тайну мятежной дочери Океана.
***
– Она оставила вас…– я повторяю это перед всей знатью, хотя больше хочу сказать о себе. Она оставила меня. Эва оставила меня! её мудрость, её хитрость, коварство и знания пригодились бы в моём царстве!
            В нашем царстве. Если она так любила нашего отца, то почему не хочет сохранить его власть и его воды? Почему бежит туда, где гибло и мертвенно, почему не спешит помочь мне?
– Она пошла против вашего царя, – я смотрю в глаза придворных и вижу разное. Кто-то рад тому, что Эва вышла в открытое противостояние со мной. Придворные всегда переменчивы. В ней они видят и защиту от меня-отцеубийцы, и надежду на то, что она позволит собой управлять, если помочь ей сесть на трон.
            Наивные! Морем нельзя управлять. Морю можно лишь повиноваться и уповать, что оно согласится с твоей душой и сутью, и пойдёт за твоей силой.
            А иначе – утопись, гордец.
– Но, что хуже, она пошла против моря.
            Это лишнее. Пойди она против моря, не договорись с ним в своей душе, море утащило бы её уже на дно, рассыпало бы пеной, утопило в бешенстве за совершенное предательство. Но Эва жива и она в гиблых водах уже принимает первые послания от тех наших братьев и сестер, которые ещё питают к ней слабость…
            Или ненависть ко мне.
            Но придворные любят красивые фразы. Предать море – это преступление против сути, против природы. И я приписываю его Эве.
            А она, где-то там, в своей гиблой резиденции, приписывает это же мне.
            Кто-то смотрит с недоверием. Конечно, Эву знают! Это та причина, по которой я не хотел её убивать и по которой я дал ей уйти. Но я не думал, что она скроется так далеко. Её любят. Не могу понять за что. Чем она лучше меня? в ней такое же море. И может даже меньше.
            Ведь я отстаиваю Морское Царство, а она – себя.
– Она лжёт обо мне, говорит, что я поднял руку на нашего Царя и на моего отца…– она не лжёт, она говорит правду. Но я тоже живу, значит, моё море нашло мои оправдания убедительными. Я сказал себе, что защищаю море от его старости и недальновидности. Я сказал это себе раз, другой, третий…
            И на какой-то там сотый – поверил. И море поверило мне.
– Но наш Царь ушёл мирно, ушёл пеной морской, как подобает величию…– да, ушёл. Так, как никогда не уйдёт Эва. Её конец будет мучительным. Во-первых, за то, что она заставила меня столько нервничать за себя. во-вторых, за то, что она столько лгала мне. В-третьих, за то, что отец любил её больше…
            Недаром он всё время шутил:
– Ты, Эва, всегда как я! У нас даже мысли сходятся!
            А она улыбалась, смеялась, гордилась…
            Я редко попадал в его мысли, а она умела. И за это я её ненавижу. И за это её море тоже заплатит.
– С прискорбием сообщаю, что вынужден объявить за её пленение или выдачу награду.
            Её никто не выдаст. Сейчас она далеко, но эта мера вынужденная. Если она вздумает приплыть в Царство, выйти в открытые воды, может быть, найдётся хоть один патриот, который решит мою проблему и подаст знак.
            А я приду быстро.  Эва больше от меня не уйдёт. Некуда ей идти.
***
            В комнате Аланы больше нет цветов и ракушек. Здесь всё приобрело унылье, которого я прежде и не помнил в ней. Я ненавижу и Алану – она мне не нравилась ни веселой плясуньей – младшенькой, любимицей нашего отца, не нравится она мне и теперь– унылая, серая, скучная…
            Не нравилась она мне и в той нелепой попытке пойти против меня.
            Я ненавижу её. но все знают – Алана была любимицей моего отца, и ещё – она всегда вилась подле Эвы. Эва её тоже с трудом переносила, но умела делать вид…
            Море соглашалось с ложью.
            Значит, и у меня получится. И как хорошо будет выглядеть – младшая сестра поддерживает своего царя, а старшая…
            Море, покарай её! покарай, а иначе я доберусь и сам явлю свой гнев. и ты не успеешь даже помолиться водам, Эва!
– Мой царь,  заточение после нелепой попытки мятежа изменило Алану. Теперь она называет меня царём и боится. И страх её мне нравится. Он ей идёт.
– Не бойся, Алана. Я пришёл как друг, – я должен быть другом, чтобы избавить себя от нелепых врагов, чтобы разбить поддержку, хоть какие-то нити предательства, которые протянула Эва из гиблых вод.
            Она молчит, не верит мне.
– Я просто подумал, что ты, наверное, скучаешь по Эве? – она явно не ждёт этого вопроса. Но и неудивительно – она младшая, слабая, покорная словам отца, не умеющая за себя толком и постоять.
            Алана отступает от меня на шаг, напуганная моим внезапным откровением. Потерпи, рыбка, потерпи, сейчас я тебе солгу. И ты примешь мою сторону, и все увидят, что ты меня поддерживаешь. Любимица отца поддерживает брата!
– Я вот очень скучаю, – признаю я, и даже не лгу, и море скребет по мне – по желудку, мозгам и сердцу, недовольное тем, что я говорю правду, – я не хотел, чтобы она такое вытворила. Я надеялся, она смирится. И ещё я надеялся на то, что уберегу её от этого шага. А теперь что делать? Она далеко, она запуталась и я ничем не могу ей помочь…
            Я скорблю, и сам не знаю, прикидываюсь ли?
            Но надо встать, надо доиграть это или изобразить, что доигрываю?
– Прости, я просто совсем один, – я иду к дверям, сбитый, смущенный, лишенный всякой опоры Царь.
– Брат мой! – Алана спохватывается, слабость мужчин всегда действует нужным образом для пробуждения храбрости женщин. Это какой-то закон природы, действующий на воде и в суше. Жалость держит крепче железа. – Я… я скучаю по ней. Можно ещё что-то изменить?
            Я изображаю испуг, недоверие, затем восторг. Она на моей стороне. Рыбка на положенном месте. теперь она сделает всё, чтобы я обошёлся с Эвой как можно мягче. И легко изобразит свою поддержку перед придворными.
            Какие же все простые. Какие же предсказуемые!
– Я не уговорю ее один, – я качаю головой.
– А если я?
– Она тебя убьет. Ты её плохо знаешь…
            Алана качает головой, прижимает руки к сердцу, плачет.
– Помоги мне. Помоги, может быть вдвоем мы что-то сможем сделать, – предлагаю я, и, конечно, она соглашается. Я с трудом терплю её липкие объятия, но надо – мне нужно показать свою заботу.
            Прежде забота, а потом жестокость. Я милостивый царь, я воздаю по заслугам.
            Я даже обнимаю Алану, и её глаза странно вспыхивают на мгновение, но гаснут очень быстро.
            Я иду прочь, стараясь уговорить внутреннее море, призвать его к тишине.
– Она тебе не поверила! Она задумает ещё против тебя что-нибудь, – уговаривает море, и речь оно ведет не про Эву, а про Алану.
            Но я отмахиваюсь. Что такое какая-то там Алана?
            Что она вообще значит, когда внутри тошно и мрачно? Когда внутри что-то скребет и хочет выйти на волю, разразиться чувством. Только одно останавливает:  у моря так много чувств, что нельзя давать им свободу – разорвет.
            А я и сам не могу понять чего во мне больше – тоски, ненависти, гнева или невыплаканных слез. Но тоску я могу унести в гиблые воды вместе с Эвой, когда убью её. ненависть и гнев могу обрушить морем.
            А вот плакать я не посмею – море не