физкультуры; с другой стороны, со стороны затылка, это выглядело смешно, вот люди и не целуются… Хотя ВИЧ, болтали очередники в Центре, если губы не изъявлены проказой и детскими проказами, при поцелуе не передается. Невелик шанс схлопотать диагноз и при «отсосе» (за что купил – за то и продаю).
Эти детские страхи мы с Лори обсудили invivo в горизонтальном положении, и решили вопрос по-взрослому, без столкновения носов. Я не спрашивал, откуда у нее такой опыт. Боялся спрашивать. Просто говорил: «Утоли мою печаль».
Я полистал брошюру, всученную мне Тришиной. Показал Лори пахучие абзацы – мы покатились со смеху, благо, кровать была широкая, квадратная. Из натурального сандала, расхваливал менеджер мебельного салона, чувак в рваных джинсах. Я прикинул масштаб кровати: в штабель тут можно уложить две, не изможденных мастурбацией, разнополые пары.
- А что, - поинтересовался у носатого продавца, - годится ли товар для групповухи?
Я думал, он фыркнет в ответ, типа того. Или хихикнет.
- Без сомнения! – с серьезной миной воскликнул менеджер, хищно раздув ноздри. – Эта кровать фактически создана для групповых упражнений, можно сказать, мечта гетеросексуала.
Так и сказал. В просторном прохладном салоне магазина, больше похожем на ангар, мы были одни. Эхом разнеслось: «…гетеросексуала…»
Короче, не кровать, а винторезный возвратно-поступательный станок, которому не страшны колебания и прыжки с силой удара до 8 кг/кв.см. В тестовом режиме.
- Это же сандал, - подытожил продавец. И покопался, не вынимая правой руки из кармана, в необъятных штанах.
- Фак! Значит, можно засандалить на всю катушку?
- Без сомнения, - не моргнул глазом парень. – Доставка бесплатная. Всегда трезвые грузчики.
Я хотел попросить всегда трезвых грузчиков опробовать кровать в тестовом режиме, но передумал. Вдруг вихрастый менеджер начнет распространяться про гомосексуальный аспект в сандаловой плоскости.
И я купил кровать, хотя она оккупировала половину спальни. Я мечтал, что на этой вертолетной площадке мы будем как Джон Леннон с Йоко Оно. Выражать протест во фланелевых пижамах. Вести духовные беседы о несовершенстве мира. Ну и любить, ведь это же мечта гетеросексуала. Кстати, о сексуальной практике.
Кровать пригодилась.
Первое время после диагноза мы были так напуганы, что вообще, раздевшись, глазели друг на дружку по разные стороны огромной постели. Не знаю, как насчет моих достоинств, а у Лори было на что смотреть. Тощие, но прелести. Пока не услышал в коридоре Центра на кушетке у двери клинического отдела: «Между нами, девочками... В слюне концентрация вируса так мала, что ее недостаточно для инфицирования. Заразиться ВИЧ сложно. Разве что во рту есть ранки или туда попадет сперма».
Так что благословляю вас, дети мои.
Но когда мы целовались, как положено, в губы, носы нам не мешали. Перед этим Лори снимала очки.
Секс тут побоку. Изрядно затраханный и выхолощенный термин уже не мог оплодотворить благородную идею соития. Отныне он больше подходил парочке скучающих гетеросексуалов, принципиально, с оглядкой на мнение либеральной общественности, чурающихся миссионерской позы. То, что происходило в редкие дневные часы в нашей затененной спальне, не имело названия. Хотя нет, название было родственное - близость. Пусть консервативное. Зато душноватый воздух спальни от смешанного дыхания консервировался лучше. Близость это сочувствие. В захолустьях деревянной России любовь именуют жалостью, и в этом определенно что-то есть… Скорее, Лори, как ни странно, жалела меня. Я – симметрично.
Перемотка пленки.
…смех на необъятной сандаловой кровати стал звучать реже, видать, подмок от простыней, стал жиже. Много смеяться – плохая примета. Но кто бы объяснил распорядителю судеб, что мы, собственно, и не смеялись, а бодрились. Казалось, не так страшно. Зонтик от града.
Будешь тут нервически смеяться, когда в дальнем углу квадратной кровати съежилась калачиком обожженная девочка. Мы по очереди видели ее, и достаточно явственно, ночью она белела зрачками, как черная кошечка, под утро серела кучкой золы, оставленной после пикника взрослыми, ушедшими в ослепительно яркую, как день, жизнь. Мы даже пытались накрыть маленькую гостью одеялом. Но одеяло регулярно сползало на пол. Ну да, ей ведь невыносимо жарко… Призрак ли то был, или виной всему наши нервы? – не изведано. Клинически доказано лишь одно: призрак не может пачкать сажей простыни.
А следы от сажи на простынях по утрам нет-нет, да и случались. Невероятно, но факт. И этот черный прерывистый след тянется аж с 1886 года, с официальный даты открытия явления Карлом Юнгом:
«Встреча с собой — это прежде всего встреча с собственной тенью. Тень — тесный проход, узкая дверь, чье болезненное сужение не щадит никого, кто спускается в глубокий колодец. Но нужно научиться познавать себя, чтобы узнать, кто ты есть».
Пленка 13с. Бассаров. Аутрич как беспредел
Встреча с Гендосом, тем самым аутрич, состоялась через два дня после стычки с Циклопом, в той же барачной блат-хате на Кирзаводе. И после звонка по тому же номеру.
В квартире стало светлее. В ней основательно прибрались, помыли полы и окна, даже цветастые шторки развесили. Продавленное вонючее кресло, в котором я маялся под наставленным в лоб обрезом, исчезло. В центре комнаты возник письменный стол, заваленный буклетами и журналами. И стол, и стулья были с инвентарными номерами. Тем не менее, квартиру можно было назвать жилым помещением.
- Да это волонтеры пошустрили, - улыбнулся новый хозяин. – Катя вот…
- Привет! – стрельнув глазками, выглянула из кухоньки худенькая девушка в косынке.
Шумел чайник.
- Геннадий, - представился мужчина средних лет. – Пацаны еще в детстве обозвали Гендосом, а вышло погоняло на всю жизнь, даже на зоне…
Гендос оказался высоким, улыбчивым, круглолицым, в клетчатом пиджаке. Из кармашка торчала обгрызенная головка ученической шариковой ручки. Его можно было принять за руководителя среднего звена, семьянина, если бы не наколка «Гена» на пальцах. Когда хозяин встал из-за стола, упала трость. Я сделал шаг.
- Не обращайте внимания, - отмахнулся от моей помощи Геннадий. Он с трудом нагнулся – нога не сгибалась.
- Работа Циклопа? – кивнул я на ногу.
- Ага. Чтоб выкурить меня отсюда. Им хата с телефоном нужна была. Чтоб герыч толкать. Били по колену кастетом, суки, - незлобиво отозвался потерпевший.
- А в милицию не пробовали? – я попытался закурить, но загасил сигарету. В квартире явно не курили. Прежних банок-пепельници и след простыл.
- Милиция тут некстати… - почесал макушку татуированными пальцами хозяин. – Видите ли, район специфичный. Кримине… криминогенный.
Последнее слово Геннадий произнес с усилием. Мог бы не объяснять. Барачный Кирзавод - деревня в городе. Слобода. Не проходит дня, чтобы кирзаводские не отметились в городской сводке происшествий. В годы горбачевского сухого закона поселок стал центром разлива и раздачи суррогатного алкоголя. А когда кирзавод закрылся, бабок и теток с паленой водкой потеснили молодые люди с бегающими глазами – «толкачи» героиновой дозы и их клиенты, прячущиеся за углом местные «нарки».
- Беспредел, конечно, - взглянул в окно Гендос. По пологой сопке черно-серой лентой тянулись дома. На макушке голого тополя сидели вороны. Хозяин стукнул костяшками пальцев по стеклу. Вороны не отреагировали. - Зайдите в любой барак и увидите под ногами шприцы. Ихнему беспределу мы должны противопоставить свой беспредел. Бить их же оружием. Одними брошюрками эту заразу не победить. Ведь что такое аутрич? Цель аутрича перетянуть пинов на свою сторону…
Покосившись на меня, Геннадий смутился:
- Пины - потребители инфекционных…тьфу, ты… инъекционных наркотиков. Нарки, короче. Извините, грамотешки не хватает… Вот. Пока люди учились, я, блин, дурака валял. Начиная с малолетки. Сперва сел ни за что – на стрёме стоял, потом мотоцикл угнал, потом за грабеж, а в последнюю ходку уже за наркоту. Шпана, она ж как колется? Один шприц на всю кодлу! Многие хотят завязать, да не знают как. Ежели, скажем, придет спец из СПИД-Центра, да в белом халате, чистенький такой, и начнет лекцию читать – да его и слушать не станут! А меня послушают… Я такой же, я знаю, что такое ломка. Это муки адские, земляк. А я ломки жестокие прошел в изоляторе, там даже воды не допросишься… Мои нарки мне верят, я для них авторитет, не тот авторитет, пальцегнульщик который, а реальный, в натуре. Они верят, что ломку можно одолеть, жить, как все. Я ж не в белом халате, я свой… Вот, сколотил актив, ходим по точкам, брошюры раздаем, там номер телефона мой есть, но это не главное, братан, главное – твой пример. Меня уж и били, и резали, но я верю, что мое дело правое! Сила в правде, брат, так?
В возбуждении Геннадий гладил трость.
- Я говорю, вот вы, пацаны, гонитесь за кайфом, а жить без наркоты – это тоже кайф! Мне звонят, бывает, и ночью… Спасибо, в Центре помогли с телефоном. Работа быстрее пошла, факт!
- Чай, кофе? – снова выглянула из кухоньки Катя. Не дожидаясь ответа, внесла в комнату поднос с дымящимися чашками и тарелкой с горкой печенюшек. – Извините, ничего такого не предлагаем. У нас сухой закон.
- Вот Катю возьмите! – хлебнул чаю Геннадий. – Я ж ее, можно сказать, с того света вытащил! Торчала на игле конкретно, так, нет, Катерина?
Катя засмущалась, потеребила косынку и отмахнулась:
- Ой, ну ты скажешь, Гендос…
- И скажу! А ты, Катя, сними платочек, не стесняйся. Сыми, Катерина, я сказал, це ж для дела. Человек из Центра пришел, ну. Наш человек.
Катя потеребила косынку и нехотя ее сняла. Девическая головка была варварски острижена наголо, с редкими кустиками волос. Катя покраснела, увела глаза в сторону.
- Вот. Гляньте. Циклопова работа, его дружков. Требовали бросить агитацию. Чуть не снасильничали над Катериной, суки, да наши отбили… Наших уже много. Тот, кто прошел адские муки, на своей шкуре узнал что почем, тот ни за что, ясно?
- Ни за что! – Катя стукнула кулачком в стену, смахнула слезу, убежала на кухню.
Хозяин вцепился в трость, сел.
- Тут вот в чем беда … - вздохнул. – Кирзавод це ж ядро всей наркоты в городе. Ну и криминал сюда тянет руки. Герыч из Иркутска везут курьеры. А
