Егорову не нравилось, когда партия присылала к нему в отряд своих комиссаров. Ему, боевому командиру, приходилось считаться с мнением разных мозгляков, не изведавших пороха. Они лезли с политикой, разводили демагогию. Бойцам всё это не нужно. Когда-то он был атаман Егоров. И никого не было над ним. Теперь какой-то комиссаришка совал нос в его дела, выступал с речами, отдавал приказы. В бою от него толку не было. Но когда дело касалось расправы, здесь он показывал себя во всей силе. Никакой пощады. Никаких раздумий. Расстреливать родителей на глазах их детей, насиловать жён на глазах их мужей, если надо пытать. К этому призывали комиссары. Легко вершить судьбы людей. Легко приказывать. Сами агитаторы никогда не возглавляли атаку, всегда оставались сзади. Посылая других на смерть, сами на рожон не лезли.
Комиссар был до отвратительного интеллигентен. Непонятно и сложно говорил. Везде выводил политику партии. Хоть фамилия у него была Петренко и говорил он по-русски без запинки, Егоров подозревал в нём еврея. И с каждым днём только утверждался в этом мнении. За время войны он повидал немало типов убийц. Знал и этот тип. Впрочем, довольно редкий. Петренко по своей природе был человек, как ни странно, незлобивый, искренно желавший перестроить мир на более справедливый лад. С другой стороны он был безжалостен ко всем, кто стоял на пути к этому переустройству. Из идеалистов всегда получались самые жестокие убийцы.
Петренко имел внутренние принципы. Не насиловал. Никогда его не видали мародёрствующим. Брезговал.
Егоров не понимал его. Не изведал солдатчины, но «золотопогонников» ненавидел лютой ненавистью. Не жил рядом с крестьянами, но тем не менее глубоко их презирал. Сам образованный, но никакого сочувствия к интеллигентам не питал. Худший тип убийцы. Убийца по идее.
Егоров так и нашёл общего языка со своим комиссаром. Последней каплей стал эпизод, когда Петренко начал по собственному почину расправляться с пленными, при чём пленёнными непосредственно самим Егоровым. И пока он с отрядом гнал отступающих, «этот полужид», не участвовав в бое, расстреливал.
Это взбесило Егорова. Он осторожно относился к расстрелам. Бывало, даже пленных офицеров щадил, тем более уж простых солдат. Ему нравилось само ощущение одержанной победы, собственной силы, превосходящей чужую. Любил видеть у врага не страх, не покорность, а признание его превосходства. Ему этого было достаточно. Он не был садистом. Упёртых, понятное дело, пускал в расход. Но без изощрений. Без допросов, перерастающих в пытку. Пуля в лоб. Пусть и смертельные враги, зачем же измываться?
А этот гнус, мало что весь бой в машине отсиживался, так ещё и взялся его пленными распоряжаться. Егоров не стерпел. Подлетел на своём вороном.
— Ты чего это здесь вытворяешь?!
— Товарищ Егоров, занимайтесь своим делом, а пленными займусь я.
Егоров смолчал, до боли стиснув зубы. Уже начал отъезжать, но вдруг круто развернулся и выстрелил. Пуля пробила Петренке грудь. Он покачнулся. Беспомощно схватившись за грудь, он начал судорожно сглатывать воздух, точно выловленная рыба. Затем рухнул на землю.
«Был бы боец, схватился бы за наган, а этот за рану», — подумал Егоров, с презрением плюнув на тело.
Всё сошло ему с рук. В пылу возобновившейся перестрелки никто не заметил этой конкретной смерти. А те, кто видел, не выдавали своего боевого командира. В Центр Егоров сообщил, что в бою вражеской пулей был сражён комиссар Петренко.
Какое-то время он ещё побыл вольным атаманом. Потом прислали другого комиссара. Этот оказался получше. «Дельный человек». Также наравне со всеми ходил в атаку. Любил выпить и баб. Охоч был до наживы. Свой в доску. Егоров даже закрывал глаза на то, что он вмешивается в планы и самолично судит пленных. «Такому можно». Свой человек.
