«Большевицкая власть в России — порождение, детище войны.
И пока она будет — будет война... И внешняя, и внутренняя»
З.Н. Гиппиус
Как мы убили того генерала, сам не понимаю. Сидели спокойно, водку пили. Вдруг прибегает этот «золотопогонник». Морда красная. Сердитый. Чуть не по-немецки на нас кричит. Чёрт его разберёт, чего ему надо? Приказ то объявили, чтобы солдаты сами себе командиров выбирали. Мы и выбрали Акимова. Хороший солдат. Мы же у него сначала спросились, можно в карауле выпить или нет. Он разрешил. Что нам этот генерал? Мы его ни хрена не выбирали. Пошёл он. Белоручка. Шампанское там в штабах пьют, пока наш брат в окопах да со вшами землю жрёт. Подумаешь, дивизией он командовал. Нет теперь никаких дивизий. Все роты сами по себе. Нам генералы больше не нужны. А эта гадина мало что кричит на нас, так ещё и водку нашу вылил. Мол, нарушение Устава. Даже расстрелом нам грозил. А за что нас расстреливать? Три года уже сидим, ни туда, ни сюда. Ясно дело, немцы лезть не будут. И им не охота, и нам оно не надо. Надоела уже эта война. Давно пора на мировую с ними итить. И по домам всех распускать. Мы так на митинге и постановили, что мир надо объявлять. Между собой то мы давно уже начали мимо стрелять, чтобы они в нас тоже не шибко палили. Это только из-за таких мудрил всё продолжается. Куда-то наступать. Сдалась нам эта Германия. Пусть себе живут. Мы тоже сами как-нибудь. И Акимов нам говорил офицеров не слушаться. Мы же их не выбирали. У нас в командирах, слава Богу, всё свои, солдаты. А они нас в бой гнать не будут.
Короче, как начал этот генералишка на нас орать, мы даже с неожиданности по привычке во фрунт выстроились. Привыкли терпеть. Такое солдатское дело. Не сразу опомнились. Мы, главное, его никуда не посылали, вежливо даже объяснили, что он права не имеет на солдата голос повышать и командовать тоже. Мы теперь всё сами решаем. «Так что, — говорим, — ваше превосходительство, идите-ка по добру, по здорову. Мы тут как-нибудь сами разберёмся, чего нам можно в карауле, а чего нельзя». Всё одно немцы уже не полезут. Война, глядишь, вот-вот закончится. Чего нам их бояться? Но как такому объяснишь? Лается как собака. Обругал ни за что, ни про что. И водку нашу вылил. Прямо у Михалчука из рук штоф вырвал. Тот, конечно, не стерпел. Саданул его по морде. И тут на нас всех как нашло что-то. Чёрт его знает. Вроде, не очень пьяные были. Как помутнение какое-то. Набросились на него, на генерала этого. Повалили, стали ногами пинать, потом штыками искололи. И не хотели убивать, как-то само так получилось. Разозлил он нас. Вот и убили.
Нас за убийство офицера хотели было судить. Да братва заступилась. Все солдаты поднялись. А то ведь возьмут и расстреляют. И всего делов. Война ведь. Ещё В 16-м у нас двоих так же расстреляли. Одного за мародёрство. Другого уж не помню за что. У офицеров суд скорый. Особенно старшие чины возмущались, к расстрелу тянули. Но как увидели, что много нас, и что, глядишь, если напирать будут, им самим не сладко будет, приутихли. После этого к солдату ещё больше уважения стало. Пропускают нас, с приказами не лезут. Чуть не они перед нами строятся. Поняли, что мы — сила. Нас теперь трогать не смей. А то мы тоже так тронем, мало не покажется.
Офицера после этого тоже начали кучковаться. Спорить об чём-то. Мы их особо не трогали. Так только ещё одного стервеца убили. Он давно уже всех бесил. Парочке наподдали, чтобы не зарывались. Через неделю к нам товарищ комиссар приехал. От Временного. Он нам прямо сказал, что война — позор, чтобы царских прихлебателей не слушаться. Правда, он тоже наступать призывал. Но мы ему пригрозили, быстро смекнул. По совести говорить стал. То, что солдату слышать хочется.
Ещё месяц мы посидели. Потом как-то на сходе с земляками порешили домой уходить. Ноги в руки и пошли. Пусть офицеры сами и воюют. Не наше это дело, не солдатское. Кровь свою проливать. Навоевались. Домой пора. Так война для нас и закончилась.
Вскоре, правда, Гражданская началась. Нас сразу в Красную призвали, никак отвертеться не удалось. Много тогда народу полегло. Брата моего зарубили. Дядьку. Деревню сожгли. Наши комиссары сказали, что это белых работа. Но соседи говорили, что то латыши ихние были. В общем, кто его разберёт? После войны я в город перебрался. Всё одно деревни уже нет. С голодухи многие в город уезжали.
Да, повоевали мы в своё время. Мировую то я совсем чуть-чуть застал. Толком в боях и не участвовал. Всё больше в окопах сидели. Но вот Гражданскую всю прошёл. Столько всякого на ней было. Вспоминать страшно. И наших много полегло. А ведь столько надежд было, так мира все хотели. Да-а, война — такое дело.
