Илья Ильич Крюков, получивший свое имя-отчество в честь гончаровского персонажа, был начисто лишен его лени. Не роднили его с Обломовым и другие свойства. Крюков не был ни мечтателен, ни вял, ни апатичен. Его нельзя было назвать сгустком энергии, но у него была, что называется, сноровка к жизни. Практичный, немногословный, рукастый – все в доме мог починить-построить и всему знал место, он и по земле шагал, словно матрос по палубе – немного вразвалочку, крепко упирая кривоватые ноги в почву. И та словно распахивалась навстречу его шагам – было в них что-то надежное, устойчивое. «С таким хозяином, – скорее всего, думалось земле, – не пропадешь, не сгинешь, не сгоришь и не сгниешь ни за грош».
Единственное, что плохо: не в меру гневлив был Илья Ильич. Не дай Бог, какой непорядок в хозяйстве заметит зоркий не по годам глаз – быть беде! Летела наземь посуда, переворачивались столы и табуретки. Жена, привыкшая за долгие годы к таким сценам, переносила их кротко.
– Мой-то… опять куролесничает, – не без тайной гордости шептала она себе под нос, – есть еще сила, того гляди и меня побьет.
За последними словами следовала полуусмешка. Замахнуться на восьмидесятичетырехкилограммовую женщину с круглыми как жернова, и такими же чугунными руками мог только бессмертный. Или очень наивный человек. Крюков не был ни вторым, ни тем более первым.
Поостыв, Илья Ильич закуривал и вполне миролюбиво объяснял причины своего гнева тем, что он и покойный отец его родились 2 августа, «когда Илья-пророк в небе на колеснице разъезжает, молнии мечет и громы пускает». Жена молча возилась у плиты, иронично усмехаясь по поводу «пускания громов».
У супругов Крюковых была дочь, в которой оба родителя души не чаяли и тешили себя надеждами, что выучится дочка в городе на ветеринара (почему-то им обоим в голову одновременно пришла эта мечта – «на ветеринара»), вернется в поселок, будет работать, а потом и Бог пошлет хорошего человека, и будут они все жить в большом четырехкомнатном доме, вместе с молодой семьей и внуками и вместе будут собираться за круглым столом на большой веранде. И жизнь будет течь тихая, размеренная, как дыхание цветка и тишину будет нарушать только разноголосица внуков, да мерный ход стенных часов.
Эти старинные, с боем и медными гирьками, часы были первой любовью Ильи Ильича. Нет, конечно, он любил своих близких, жизнь бы отдал за них, не моргнув глазом, но вот трепетно и как-то по-детски любил три вещи – часы, фильм «Человек с ружьем» и песню «А зима будет большая». И каждая из любовей была протянута во времени.
Глубже всего залегала любовь к часам. Их Илья Ильич помнил с младенчества. Он мог поклясться в этом. С тех пор как его пищащим кульком внесла в эту комнату бабка и уложила в корзину из-под белья, что стояла на сундуке под часами, Илья Ильич вымерял жизнь по их ходу.
Дин-дон! Вот, внучек, тебе и постелька. Что таращишься? Еще ничего и не видишь! Сейчас мамка твоя отдохнет, и будем кормиться. Припасено у мамки молочко для тебя.
Дин-дон! Отойди от часов. Не дергай гири. Мало тебе от отца влетело вчера? Мой руки, сейчас сырники свои любимые есть будешь.
Дин-дон! Уроки все сделал? Ну, иди, погуляй. Только не допоздна!
Дин-дон! Останови часы, сынок. Бабки нашей не стало. Полагается часы остановить в час кончины. После похорон опять заведем.
Дин-дон! Ну, в добрый час! Совет да любовь молодым! Живите дружно. Деток вам побольше!
Дин-дон! С дочкой вас, папаша! Красавица! Тьфу-тьфу!
Дин-дон! Поздравляем! Вот у нас и первый в семье кандидат наук. Да еще сельскохозяйственных! Теперь что в хозяйстве своем или соседям подсказать – не кто-нибудь, а специалист посоветует!
Дин-дон. Останови часы. Матери не стало.
Дин-дон. Останови часы. Отец…
Дин-дон! К сожалению, ничего не смогли сделать. Жену вашу спасли, а вот ребенка нет. И больше, увы, детей не будет. Такая авария… Ну, не убивайтесь так. Жена жива, дочка есть, слава Богу. Будет расти вам на радость. Берегите друг друга.
Дин-дон! Папа-мама, я поступила! На ветеринарный! В городе общежитие дают!
Дин-дон, дин-дон! Теперь только жить и надеяться. Дочка вернется, замуж выйдет, внуков дождемся. Дин-дон! Хорошо!
И звенели, ходили, нежно ухали часы фирмы Заансе, отщелкивая жизнь, когда-то подаренную им голландским мастером 19-го века, и продолжающуюся теперь на темной стене деревянного дома совсем в другом времени и другой стране. Но был бы доволен голландский мастер хозяином своего детища – редко, какая мать так ухаживает за своим ребенком, как Илья Ильич за часами. Каждую неделю снимал со стены, бережно протирал, смазывал, полировал и возвращал на место. Часы отзывались особо мелодичным звоном, словно благодарили за заботу.
Фильм «Человек с ружьем» был второй любовью Ильи Ильича, и эта любовь залегала не столь глубоко как первая, но являлась ее продолжением. Все милое сердцу имеет общие корни, единую суть.
Он посмотрел его в кинотеатре, 22 апреля, когда их четвертый класс выстроили на линейку в школьном дворе и голос директора из репродуктора прозвучал особенно торжественно:
– Сегодня, в день рождения основателя нашего государства, нашего вождя Владимира Ильича Ленина все классы поочередно приглашаются в кинотеатр «Спутник» на сеансы фильма «Человек с ружьем». Уроки отменяются.
Последняя фраза потонула в восторженных воплях. В воздух, правда, полетели не чепчики, а шапки, шарфы и портфели, но громогласное «ур-ра» еще долго звенело в отмытых до синевы школьных окнах.
Его четвертый «А» класс повели на третий сеанс. И десятилетний Илюша так переживал за главного героя – солдата Шадрина, так расстроился, что тот упустил белого генерала, что забыл съесть свой завтрак. Бабушкины румяные пирожки с яйцом и луком, печенкой и картошкой ушли закадычным друзьям – Севке и Женьке. Они сидели по левую и праву сторону от Ильи, завороженно смотрели на экран и жевали. Илья так же механически доставал из пакета пирожки, держа их в обеих руках на отлете, мальчишки так же механически брали их, проглатывали один за другим, а Илья так и сидел с открытым ртом, не отводя глаз от экрана.
Это уже дома бабка, с удивлением наблюдая, как внук опустошает тарелки с супом и пирожками, осторожно поинтересовалась, что же тот ел в кинотеатре. И встретив изумленный взгляд Ильи, поняла, что в следующий раз надо пригласить Севку и Женьку в гости. На пирожки.
И потом, уже взрослый Илья питал необъяснимую слабость к этому фильму. Впрочем, как и к его продолжению – «Кремлевским курантам». Всякий раз странная, обмирающая нежность затопляла сердце, когда он слышал по телевизору первые такты бравурного зачина, кадр с приближающимся паровозом и надпись «Человек с ружьем. Производство ленинградской ордена Ленина киностудии Ленфильм 1938 г.» Близкие знали, что в ближайшие полтора часа его лучше не беспокоить – он был растворен в беспокойных буднях первых революционных лет. А, может, и в собственной памяти: в ласковой прохладе апрельского утра, торжественной линейке и дарящем праздник голосе директора: «Все классы… приглашаются на сеансы фильма... Уроки отменяются».
Третья любовь была самой молодой, но тоже произрастала из первых. Бардами в шебутные 60-е увлекались кто ни попадя, и не всегда эти увлечения были искренними, скорее отдавалась дань моде: хрипеть Высоцким, рубить фразы Галичем, надрывно звенеть Полоскиным или шептать Окуджавой. И студент сельскохозяйственной Академии Илья Крюков тоже не избежал поветрия: хрипел, рубил, звенел, и шептал. Но все это как пена вскоре схлынуло с него. А вот песня Визбора «А зима будет большая» украдчиво нырнула на дно души, да так и осталась там. Была в ней какая-то деликатность, которую так ценил в людях и природе Илья, ценил еще с детства, неосознанно: вслушиваясь в мелодичный и деликатный звон часов, всматриваясь в неяркие и до боли родные небеса, податливую и до боли родную землю, вдыхая грустные запахи осенних трав, уже тронутых ноябрьским инеем.
Он мурлыкал ее, протапливая баню, или отщипывая лишние побеги у дынь, жаря картошку или правя очередную статью в сельскохозяйственный журнал. Мурлыкал, строгая, пиля, чиня что-то в доме. И песня эта удивительным образом срослась с ним, стала частью его, стала вечной, как вечной и постоянной была работа по дому, и в постоянстве этом было бессмертие, обещание нового дня.
«А зима будет большая/Только сумерки да снег». Ну и что?! Да, пусть только они. А главное слово, глагол – жизнь, движение, действие: будет! «Будет» - значит, будет новый день. И за большой зимой придет новая весна и новое лето. И не остановится вечное колесо бытия.
Вначале стала изменять вторая любовь. Она как-то съёжилась, скурвилась и постепенно откололась от новой жизни, в которой «Человеку с ружьем» больше не было места. Вернее, место «Человека с ружьем» заняли братки с волынами. Фильм про вождя мировой революции больше не показывали по телевизору, а время интернета с цифровым кино еще не настало для Ильи Ильича. Он все чаще переключал кнопки на пульте, но, устав от постоянных «поющих трусов» и мордобоя на экране, выключал «ящик», что-то бурчал себе под нос, выходил на крыльцо и долго курил, оглядывая сад. Жена молчала, знала, что в эти минуты его лучше не тревожить.
Она вообще была немногословной. Как сказал герой одного известного фильма «Богатыри – все молчуны». А женщина с редким именем Рената была высокой и крупной еще в девичестве. Из-за крутых, пышных бедер, напоминавших корма лодки, хорошо развитой груди и широких плеч Илья переименовал жену почему-то в «Регату», или ласково – «Регаточку». Его, тщедушного с юности, вообще влекло к крупным, спокойным и молчаливым женщинам. От таких веет надежностью и теплом.
За 22 года совместной жизни, его Регата никогда не покидала гавани. Но на 23-й год темные волны Стикса легко ударились в корму, потом еще и еще. И оказалось, что лодка не так уж надежно привязана к земному берегу: она покачнулась, зачерпнула темной воды и стала отплывать в мглистую утреннюю тьму, оставляя далеко позади белесые силуэты врачей, угрюмое и растерянное лицо мужа, заплаканное – дочери и дом с часами Заансе.
[justify]Дин-дон-дон. Останови часы,
