Незаконный отпуск осужденного Сироткина, или чужеродная кровь

трав летом пахнут, а на простенке, между окошками, ходики стучат, с цепочками и гирьками в виде шишек.
А воздух в избе, то ли квасом пропитан, то ли тестом. А может быть, так свобода и должна пахнуть, а братцы?
Только я попытался к бабушке своей родной обратиться, как она меня тут же и оборвала.
- А ну-ка, прижми хвост, внучек мой непутевый, дай сперва мальца осмотреть.
Усадила она Сережку на табурет, положила ему руки на голову, и начала вокруг него, словно в хороводе каком-то ходить.
Ходит, бормочет что-то, а сама на полковника недовольно смотрит.
Сердится.
Потом присела на лавку, глаза закрыла и замолчала.
Я –то бабку свою давно знаю, а вот у полковника, у Олега Борисовича нервы не выдержали. Кашлянул он в кулак, и только хотел что-то сказать, как бабка его и опередила.
- Твое счастье касатик, что по весне его привез, а не то к осени пришлось бы и домовину заказывать.
Как пить дать помер бы…
Спасти его покамест еще можно, но уж ты тогда, должен верить мне безоговорочно и каждое мое указание выполнять не задумываясь.
- Согласен.
Коротко, по-военному бросил обнадеженный полковник.
Только уж ты бабуля постарайся, сын для меня все.
Бабка еще поскрипела (для форса, по-моему), и тут же к этим двум шестеркам с приказом.
- Срочно в сельмаг дуйте. Ящик водки купите, той, что по четыре двенадцать и возьмите у Клавки, продавщицы, пять пустых мешков из-под сахара.
А ты внучек, дуй к Кузьмичу, помнишь, где живет-то он? И скажи, что, мол, мне змеевик его стеклянный срочно нужен. Он даст….
- Ну а ты, папаша,
Бабка посмотрела на полковника.
– Иди вдоль нашей улицы, увидишь зеленую калитку, заходи в дом. Там Нина Степановна живет - врач наш местный. Возьми у нее пару пачек аспирина. Не сомневайся папаша, вылечим твоего сынка.
Все разбежались выполнять бабкины поручения, а она без сил привалилась к теплой, бревенчатой стене, и, закрыв глаза, затянула какую-то странную, древнюю песню.
Кузьмич, свой знаменитый змеевик из огнеупорного стекла, выдал мне сразу, хотя по его блеклым глазам было видно, что ох как не хочется ему с этим, единственным на всю округу чудом самогоноварения расставаться.
Но страх перед бабкой-ведьмой был видимо все-таки сильнее жадности. И пока я шел по направлению бабкиного дома, меня в спину сопровождали его громкие всхлипывания.
- Ты уж Сережка с ним поаккуратнее, сам понимаешь, штука редкостная. Хрусталь почти…
Полковник пришел чуть позднее меня, но по светящему от радости лицу и без слов было понятно, достал все, что нужно.
Дольше всех, пришлось ждать эту парочку охранников, но ближе к вечеру, приползли и они, в стельку пьяные, по уши в коровьем дерьме, но с ящиком водки, как и полагалось.
Олег Борисович, как только их увидел, пятнами от злости пошел, желваки на лице заиграли, и кулаки непроизвольно сжались. Озверел просто.
А бабка ему спокойно так говорит, улыбаясь нехорошо.
- Ты Олег не бесись, с этого дня, эти двое, ничего крепче молока пить не смогут, это я тебе обещаю.
А сама в это время, чего-то из бутылочки темного стекла в два стаканчика капнула, водичкой святой разбавила, и дружкам этим подала.
Они и выпили без разговоров. И тут же, их словно какая-то мощная сила из избы выгнала. Лбами дверь распахнули.
Вернулись примерно через час, с почерневшими, но совершенно трезвыми лицами.
Бедолаги.
А бабка тем временем, мне новое задание выдает.
- Слушай внучек. Завтра поутру, возьмешь с собой этих двух архаровцев, пойдешь в пещеры, и забьешь все пять мешков летучими мышами, но, что б живыми, понял?
- Да ты, что бабушка, я ж их с детства боюсь.
Бабка слушать меня не стала, к полковнику обернулась.
- Ну, вот и ладушки, в субботу, помолясь и начнем!
Ранним утром, выпив на дорожку по стакану молока, с теплым, деревенским хлебом, мы втроем с охранниками взгромоздились на уже ставшую нам родную, сырую от дождя броню танка. Господи, как же быстро привыкаешь к хорошему.
Уже где-то через час, когда нам казалось, что от этой жестокой тряски, молоко, выпитое утром в наших желудках сбилось в крепкую сметану, танк остановился на большей поляне, перед одним из входов в Кунгурские пещеры.
На одеревеневших ногах, словно на ходулях, спрыгнули мы на толстую, мягкую перину из опавших сосновых иголок, и широко, словно кавалеристы после дневного конного перехода раздвигая свои онемевшие конечности, побрели к черному входу.
Включив фонари, и привязав на всякий случай к маленькому пеньку, торчащему возле пещеры тонкую, капроновую бечевку, мы пригнув головы, вошли вовнутрь.
Пещера встретила нас полной тишиной, и странным, приятным запахом деревенского погреба. Я, с бобиной шнура шел впереди и в спину мне било два мощных луча от фонарей охраны, от чего прямо перед нами, по влажным, гранитным стенам пещеры, постоянно двигалась черная, уродливая, похожая на громадную гориллу моя тень.
Хотя мы уже прошли, судя по остаткам шнура метров двести, летучие мыши нам пока не встречались.
Вся пещера, составляла из себя множество залов, соединенных между собой коридорами, иногда довольно низкими. Иной раз нам приходилось вставать на колени и с трудом продираться вперед. Во время таких переходов, к привычному хрипу и покашливанию охранников, заядлых курильщиков, за моей спиной примешивался отборный мат.
Еще бы, эти солдафоны, полезли в пещеры в своих цивильных костюмах.
Представляю, во что превратятся их брюки к концу путешествия.
Именно по такому низкому и узкому коридору мы сейчас и пробирались.
Коридор кончился неожиданно, и так же неожиданно один из вертухаев заорал истошным голосом.
- Брильянты, господи, брильянты!
Он кинулся к стенам зала, в который мы только, что вползли, и как сумасшедший начал гладить их, пытаясь голыми руками что-то выцарапать из плотной породы.
Зрелище и в правду было ошеломляющим.
Свет от мощных фонарей, отражался в прозрачных кристаллах, сотнями торчащих из какой-то странной, похожей на застывшую манную кашу породы.
Кристаллы сверкали так сильно, что порой было больно глазам.
Товарищ его оказался более выдержанным и, щелкнув большим выкидным ножом, стал аккуратно, и не торопясь выковыривать самые крупные и красивые кристаллы.
Сначала и я братцы, каюсь, чуть не поддался этому всеобщему безумию, но по роду своей профессии, мне часто приходилось иметь дело, пусть и с чужими, но все ж таки брюликами: таких крупных алмазов, похоже и в Оружейной палате не найдешь.
Отобрав у охранника один из самых чистых кристаллов и наполнив складной стаканчик водой, из фляжки, висевшей у меня на поясе, я (гад буду не без волнения), опустил алмаз в воду. Охранники мои столпились у меня за спиной, дружно направив свет своих фонарей на стаканчик. …Кристалл лежал в воде, аккуратный, красивый, но, к сожалению прекрасно видимый.
- Хрусталь.
С грустью констатировал я и выплеснул воду вместе с этим, красивым, но тем ни менее никчемным кристаллом.
Друзья за моей спиной, впали в какой-то ступор.
Тот, который с ножом - доставал один кристалл за другим из своего кармана, царапал его лезвием, и уже с ярко белой полоской на грани, передавал его товарищу. А тот, в свою очередь, аккуратно протерев царапинку обслюнявленным пальцем, кидал хрусталь себе под ноги.
Видит Бог, мне их было даже жалко, я имею в виду, конечно, этих моих погрустневших охранников.
- Ну, все ребята, пора…
Начал было я, и тут случилось непредвиденное.
Ближний ко мне охранник, неожиданно выхватил пистолет, и с криком:
- А, твою мать, это только хрусталь!
Начал палить по стенам подземелья.
Откуда у него взялся пистолет я так и не понял, но первая моя мысль была о том, что полковник, не так уж и прост каким казался и все-таки, наверное, мне доверял не полностью, раз вооружил охрану. Вторая же моя мысль была….
Нет, честно говоря, сформулировать я ее не успел. Одно знал я почему-то совершенно твердо, в пещерах стрелять нельзя.
Но он все стрелял и стрелял.
Когда обойма закончилась и на нас навалилась вязкая, какая-то необычайная тишина, но в эту тишину неожиданно вплелись далекие, ни с чем несравнимые звуки.
Мы стояли посреди зала, и недоуменно оглядывались по сторонам, как вдруг из соседнего коридора, в зал, повалила кричащая, пищащая на все лады, черная масса. Тысячи летучих мышей, видимо разбуженная выстрелами, летала вокруг нас, сбивая с ног, царапая наши лица и руки своими когтями.
Громко крича, чтобы подбодрить мужиков, да и самого себя, я как смог организовал эту дурацкую в полном смысле слова охоту.
Один из них, держал наготове раскрытый мешок, а мы просто стояли рядом, и махали куртками на манер лопастей вертолета.
Ослепшие в свете мощных фонарей зверьки, практически сами падали к нам в руки. Не прошло и четверти часа, как возле наших ног, стояло пять мешков, битком забитых летучими мышами, которые сдавленно пищали и копошились.
Обратная дорога по подземным лабиринтам далась нам гораздо труднее. Тяжелые мешки, приходилось тащить, то на спине, а то и волоком, пропихивая их перед собой, когда потолки коридоров, опускались очень низко.
Да братцы, я так, даже в колонии на малолетке не уставал.
Когда мы выползли на заветную поляну перед входом в пещеру, нам открылась необычайно идеалистическая картинка.
Танкист, раздевшись до трусов, и разомлевший на первом весеннем солнышке спал, прислонившись к теплой башне своего верного, бронированного коня, а вокруг него сновали любопытные бурундуки.
Я засмеялся.
Через мгновенье мы все трое валялись на земле в припадке какого-то нервного хохота. Проснувшийся танкист недоуменно таращился на нас, грязных и исцарапанных, чем еще сильнее развеселил и меня, и моих подельников.
Вот так корешки вы мои дорогие, я и переквалифицировался из воров карманников, в мелкого хулигана, врага родной природы и подручного деревенской колдуньи.

По возвращению, ждала нас жарко