Где-то очень далеко, еле слышно... все реже и реже ему удавалось очутиться в том полузабытом месте, а может это было рассказанной на ночь сказкой - одной из тех, где ему улыбались освященные теплым светом фонарей кроны деревьев, будто сбежавших на волю из пластилиновых мультфильмов; где так пугала снежно-белая умывальница, что вот-вот догонит упрямца; околдовывал своей беззащитностью мышонок, неустанно спасающийся от неутомимого кота... Просто удивительно, насколько человеческими были чувства у героев с тех страниц, пестрящих всеми возможными состояниями души в объятиях крупного готического шрифта и блестящей золотом такой же живописной и просто огромной твердой обложки. А как иначе, ведь этот плоский мир утаскивал его наивное, открытое и уязвимое сердце в самые глубины подсознания, которые способна вместить только душа ребенка, еще не успевшая задвинуть все люки, поэтапно ограждаясь от грозящего бесконечностью полумрака медленно подползающей действительности. И от боли, струящейся, как ему казалось, буквально от каждого вокруг него... от любого даже самого внешне спокойного и уравновешенного.
Да! Он достиг чемпионства в гибкости, научился подстраиваться под любые ситуации, примиряться, примирять, принимать враждебное, пытаясь откопать в нем скрытую добрую волю, быть серединой между льдами и огнем, чтобы они взаимно не уничтожились... А верно ли все это?
Последнее в его жизни, что казалось верным, имеющим абсолютную по бескорыстию, по чистоте воли силу - это слова тренера, словно "семью трубами" охватывающие дух между раундами боя за юниорский титул...
- Дыши, дыши, дыши!
Вроде бы ничего особенного, но в тот момент это было для него настолько важно, будто выносили приговор всему сущему. Решающая схватка между светом и тьмой, тиранией и справедливостью... Конечно же, его тренер был на правой стороне и навсегда останется, ведь он учил вещам, о которых больше никто в его жизни не смел даже подумать, не то, что произнести... Какая все-таки то была сила. Однако ветры жизни для бедолаги оказались сильней. Долгие, межконтинентальные, сильные ветры.
Пытаясь согреть замерзшие руки, он отложил книжку очередной, попавшей в руки от матери, случайной биографии...
В памяти всплывали летние темные вечера тяжелого удушливого зноя в общежитиях Хадеры и Хайфы, неуклюже машущие Санта-клаусы на витринах неряшливых магазинчиков бесснежными зимними буднями в мистического происхождения арабо-христианском оазисе под Бахайским храмом... Двадцать четвертого декабря! И облака, - объекты зависти, с каждым годом все больше, берущие курс на прибалтийские промозглые равнины, города, в места его детства и юности, где именно двадцать четвертого декабря выставлялись на витрины те же самые неуклюжие Санта-клаусы. И так согревали предвкушением самого снежного и живописного месяца зимы, отражались жаждой жизни в глазах школьника с огромным ранцем, затем юноши с горящим открытым сердцем, намеревающимся покорить весь мир своей искренностью и поиском справедливости...
В итоге ему удалось поймать одну из тех заветных туч, но, как показали последующие годы, крылья к тому моменту оказались необратимо изношены: слепые грозы, глухие бури, иногда рассветы, но в основном закаты. Витрины, но уже опустевшие, даже на Рождество - видать, давно вышли из моды герои сказки его юности...
На этом мысли закончились. Он сидел неподвижно, застывший на одиноком балконе, и по привычке расслабив фокус зрения, которое стало порой что-то подводить, потупился в ноябрьский туман. Почти счастлив, потому что больше не способен о чем-либо или кого-либо судить, или что-либо анализировать. Лишь по кругу в голове уже привычное - "Господи помилуй, не вонми во грех..."
Вновь открыл биографию, и, погрузившись в неприхотливые строки, старался забыть, что зря не послушал тренера, что надо было просто дышать, свободно и бесстрашно, упрямо и где-то даже эгоистично, но не отбирая при этом и у других их воздух. Хоть бы для этого пришлось перебраться в тайгу... И в этот момент, одаренный неторопливым танцем первого ноябрьского снега, он осознал, что ни разу его не замечал, а ведь так мечтал о нем! Девять долгих лет средиземноморская зимняя сырость и слякоть заменяли трескучие и ослепляющие бликами солнца снежные тропы детства. По вечерам шум саней, мама освещает своей улыбкой вместе с месяцем околдованный лес. А наш герой, будучи пассажиром, собирает глазами рассыпающиеся искрами проплывающие фонари, в ладонях тают крупные, почти теплые ожившие украшения с его домашней елки.
...И перечитывая один и тот же простой, но почему-то незапоминающийся стих, - снова и снова соглашается. На лице вдруг появилась еле заметная улыбка: - какое счастье, - подумал он, - что это написано кем-то еще. - А ведь все так, все именно так! - Нашептывало пасмурное осеннее небо. - ...Значит все было не зря, все это было для этих самых строк, - осенило его. - Своевременных и вне любого пространства, - вне времени!..
"В смятеньи мы, а истина - ясна,
Проста, прекрасна, как лазури неба:
Что нужно человеку? Тишина,
Любовь, сочувствие и корка хлеба."
(Стихи А. Л. Чижевского)
