Предисловие
Перрон пробуждения безжалостно разлучил с экспрессом сна. Поезд, свистя и пуская пары, стуча колёсами, укатил в сиренево-тревожный влажный сумрак раннего весеннего рассвета. Отработал морзянкой «Пока!» ярко-жёлтый фонарь на торце последнего вагона.
В угрюмо-облипающей мгле стою один на краю перрона, заглядываю в бездушную полу-мглистую синеву, клубящуюся перед ногами. От сырости знобит. Нервное одиночество давит. Озноб перерастает в ужасающую дрожь. Клацают зубы, танцует мандибула.
В голове плавают ватные шарики воспоминаний. Мелькают эпизоды жизни. Живописные, туманные, теряющиеся в темноте. Разбавленное вино сна лениво цедит подсознание. Будто в бреду, проснусь, выпью пару глотков воды прямо из графина и очередной жутко-депрессивный комикс от Морфея.
Видение закольцовано. Тот же перрон. Низкое небо набухшими губами серых туч целует чёрный бархат земли. Слева от меня заброшенная будка обходчика. Справа – заброшенное здание вокзала. Голодными глазами разбитых высоких узких окон оно следит за мной. Покосившиеся серые деревянные столбы. Оборванные провода висят переваренными спагетти. Рассохшаяся облупленная дверь висит на верхней сохранившейся петле, как не удушенный висельник и поёт арестантские песни.
В тонких летних брюках, пиджаке на голое тело немудрено замерзнуть. Сандалеты на босую ногу и судороги в ступнях, корявящие пальцы. Пытаюсь согреться, кутаясь в пиджак. Прячу под бортом голову. Рыскаю взглядом. Нудно звенит растянутой пружиной ветер. В расплывчатой линии горизонта теряется тонкая ниточка вспаханного поля, разрезанная рельсами на равные промежутки.
Ине не по себе. Вокруг постоянно происходят едва заметные метаморфозы. Вот небо подтянуло чёрные губы туч и тонким серым мохнатым пледом повисло над изрытым полем. По нему в мелких ямах и глубоких траншеях разбросаны в хаотическом прослеживающемся порядке крупные, непонятного назначения технологические предметы.
Изредка из туч вырывается правильной кубической формы туманная сфера. Повисев немного, она стремительно летит к земле. Сильное лилово-янтарное пламя вспыхивает у неё внутри во время соприкосновения с землёй. Тотчас с отвратительным высоким звуком откуда-то слышится шипящий писк.
Сам момент соприкосновения мной не фиксируется. Ясно запоминается ослепляющий глаза всплеск яркой материи. То ли теряю зрение, то ли начинаю видеть в иных, неизвестных спектрах. Из мерцающей слепоты ко мне тянутся руки с какой-то безобразной безделицей. В голове отчётливо слышится похожий на детский высокий шепот: «Янек, возьми её, она оградит от несчастий…»
1
Бормоча неясности, прилипшие к языку, Иван еле-еле размежил веки. Второй своей половиной он ещё находился во сне. Унылый пейзаж ввергал в депрессию. По полю вскачь несётся перекати-поле, ловко проскакивая между змеящихся серых змеек из пыли. Нудный дождь сменяется снегом. Хлопья величиной с крупный арбуз скрывают все некрасивости, скрывая уродство местности подвижной бело-узорчатой кисеёй.
Открыв глаза, Иван напряжённо вслушивался в звуки за окном. Снаружи последние апреля радовали солнцем и теплом. Едва блаженно расслабясь, Иван напрягся: птичий говор, шум ветра, пение небесных сфер разрезал чудившийся во сне протяжный, жалостливый зов паровозного гудка.
Шутка ли, один и тот же сон снится на протяжении нескольких недель! Сюжет один с небольшими вариациями. Всё это вкупе заставит попотеть от умственного напряжения. Ведь сон снится для чего, чтобы передать некую информацию или предостеречь от чего-то, или подсказывает о несовершенных ошибках.
Внезапно соседский петух голосисто пропел, не менее мелодичным квохтаньем его соло поддержали куры. Всё это смешалось с прочими звуками и окончательно вывело из лабиринта сновидений, подобно нити Ариадны. Иван облегчённо вздохнул. Покрутился на диване. Тёмно-синий свет через перекрестье оконной рамы погрузил комнату в пугающе-таинственный сумрак. Неприятное что-то провело по волосам, задержавшись на макушке. Затем это неведомое нечто решительно сбросило Ивана на пол, и он подпрыгнул, дух перехватило до белых кругов перед глазами. Знакомый до последней малейшей щелочки пол покрывали мелкие острые кубики льда. Подпрыгивая, Иван подошёл к синему окну. Двумя руками распахнул створки. Противно скрипя, будто с неохотой, они распахнулись. Наполовину вынырнув наружу, от неожиданно представшего перед глазами Иван едва не задохнулся. Находясь в некой высокой точке осмотра, он увидел большое подворье. Кто-то неведомый услужливо подсказал ранее неизвестное слово – фольварк. Затем обзор немного сместился, и Иван чуть ли нос к носу столкнулся с симпатичной синеглазой дивчиной, выглядывающей из окна второго этажа дома под черепичной крышей. Дивчина с кем-то переговаривалась, задорно смеясь и смехом отвечала на шутки кого-то, находящегося внизу. Ещё немного переведя взор, как, Иван не мог представить, он увидел второе строение под шифером. На первом этаже ворота и второй этаж. Снова в мозгу всплыл незнакомый термин – мезонин. Если это был, то очень реальный. Эти акации со стороны посадки. Пирамидальные тополя с серебристой листвой по обе стороны дороги к фольварку. Чёрное вспаханное поле, теряющееся далеко в скупо светлеющей линии горизонта. Осязаемая густым потоком тишина нарушалась мягким шелестом листвы. Несколько дождинок ударили Ивана по носу. Интуитивно, он отпрянул внутрь дома, но некая сила выдавила в другой мир, наблюдаемый им минуту назад.
Дождь разошёлся. Тугие струи превратили двор в огромную свинцовую доску, на которой появлялись и исчезали круги, квадраты, волнистые линии и прочие геометрические фигуры. Вскипали на поверхности пузыри. С треском взрывались, брызгами рисуя дом. Кирпичная дорожка между домом и гаражом местами скрылась лужей. Неистовствовал ветер. Гнал рябь по луже. Рвал и гнул деревья. Подвыпившим гулякой танцевал гопак, топоча подкованными сапога по крышам. Древним рассерженным зверем рычал гром и толстые стрелы молний били во влажную землю.
«Янек! Янек! – звонкий девичий голос звал Ивана на польский манер, – закрывай окно, не то промокнешь! Смотри, что я тебе приготовила? Спорим, не догадаешься, что это? А вот и нет! Оберег! Один тебе, другой мне. Он…»
Голос пропал и снова зазвучал, полный тревоги, пробирающей до костей.
«Янек! Янек! Слышишь ли ты меня? Отзовись, муй коханы! Янек!.. для Йезуса Христа, помоги мне…»
Своё тело Иван чувствовал спелёнатым вервием. Рванувшись до боли в суставах и рези в горле, закричал: «Я здесь, Марыся! Чекай, юж бегнем… Марыся…»
Липкая боль и жуткая усталость пришли с пробуждением. Сквозь прищур в размытом ореоле Иван рассмотрел бабушку Зою. «Ванечка, золотой мой, что случилось?» Знакомая обстановка способствовала успокоению. Неожиданно для себя, Иван ответил бабушке по-польски: «Ниц, бабцю, вшыстко добже». Сказал и сразу поправился, мол, странный сон приснился, будто он в каком-то здании, где все говорят по-польски. Бабушка улыбнулась понимающе. «А сейчас я дома?» - уточнил Иван, ожидая подтверждающего ответа. «Дома, - подтвердила бабушка Зоя, - где же тебе ещё быть». – «Это всё сон», - повторил Иван. – «Как я тебя учила, - проговорила бабушка ласково, - увидел плохой сон, посмотри в окно и скажи…»
2
Потом бабушка поинтересовалась, что же такое внук сжимает в руке. Увидев плетёную фигурку из волос, от неожиданности всполошено охнула, перекрестилась, затем взяла её в руки. «Странно, - сказала она заинтересованно, - на конский волос не похоже. Слишком нежный. Да это же человеческий! Где ты взял эту мерзость?» Не раскрывая всей правды, нафантазировал с три короба, мол, гулял по парку, смотрю, висит на кусте. Бабушка строго сказала: «Выбрось немедленно! Лучше сожги. Кукла из волос с вплетённой красной нитью… Не к добру. Избавься скорее!»
С тяжёлым сердцем выхожу на улицу. После слов бабушки настроение полный швах. Ноги не несли, будто некая сила удерживает на месте мертвой хваткой вцепясь пятернёй в ворот куртки. В голове послышался крик девушки, просящей о помощи, и неприятное ощущение испарилось. Улыбнувшись, я пошёл в техникум. Проходя мимо дворов, здоровался с соседками, бабушкины подругами, и на вопрос, как дела, отвечал лаконично – прекрасно. Неприятные симптомы снова проявились, едва я приблизился к перекрёстку, где расположена третья школа. Сконцентрировавшись, прогоняю и загоняю всякие страхи как можно глубже и продолжаю путь. Как обычно, посмотрев по сторонам, ступил на дорогу и сразу послышался скрип тормозов и крик водителя, тебе, что, повылазило, не видишь куда прёшь. Могу поклясться, чем угодно, машины не было. Не это удивительно, экспрессия водителя и инфернальный всплеск, обрушившийся на меня. Выслушав о себе весьма нелестные слова, перешёл дорогу, не обращая на визг водителя внимания. Лишь только перед техникумом, перейдя две дороги с односторонним движением, разделённые аллей с каштанами, начавшими выпускать нежную зелень листьев, я снова ощутил необъяснимое чувство фатальной неизбежности. Я думал, избавился от всего этого, оказалось, ошибся.
[justify] Возле главного входа в техникум как обычно собралась огромная масса студентов. Большие и маленькие группы, гомон и табачные струи, крики приветствия и прочая повседневная ерунда, словесный мусор без интеллектуальной нагрузки. Генка, Санька, Игорь и Серёга, мои друзья стояли отдельно под одной из растущих ив. Подхожу и нарочито весело здороваюсь, стараюсь рассмотреть в их лицах хоть что-то, что может намекнуть на то, что и они что-то такое постороннее рассмотрели.
