Во времена войны на Ярославщине на левом берегу Волги строили оборонительные укрепления на тот случай, если немцы одолеют московский рубеж. Там же формировались и дополнительные дивизии, готовые прийти на помощь столице. Немцы нещадно бомбили берег. Враг не прошёл, а место укреплений и до сих пор носит название «Горелая Гряда». Израненные поля снова были распаханы, а побережье заросло лесом. Появились там и пионерские лагеря, расположенные километрах в двух друг от друга вдоль берега. Лес да река — что ещё нужно пионерам для летнего отдыха? Деревни находились дальше от реки, а возле самого берега на невысоком обрыве стоял лишь один аккуратный домик смотрителя за бакенами.
К тому времени средства речной навигации уже не нуждались в постоянном присмотре. Все, даже вешки и створные знаки были оборудованы круглосуточными сезонными средствами автоматики.
Жил в этом домике дед Игнат. В прошлом он на лодке плавал по реке, зажигал бакены, подправлял вешки да следил за исправностью створных знаков. Теперь давно на пенсии так и жил, не в силах оторваться от реки, от своих мыслей, от своей жизни. Был он бобылём. Компанию ему составлял только пёс Кудлай. Огромный, с торчащей во все стороны шерстью, он производил устрашающее впечатление на тех, кто его не знал. На самом деле это был добрейший пёс в мире. Дед Игнат плавал рыбачить, как в магазин ходил: час-другой — и он уже возвращался, привозя несколько «хвостов» судака, стерляди или сазана. Чем и пользовались все самые подлые и противные кошки в округе. Едва он выносил на улицу огромную, похожую на таз миску Кудлая, полную ухи, как тут же вся стая кошек сбегалась к угощению, не давая бедному псу даже приблизиться. А тот садился в сторонке, клал голову на передние лапы и грустно наблюдал за разгульной кошачьей трапезой. Частенько даже под проливным дождём можно было наблюдать его, сидящим с прижатыми ушами на крыше собственной будки, а из той выглядывали сытые и довольные кошачьи морды.
Иногда приходили пионеры из близлежащих лагерей. Тогда дед Игнат выносил на берег свой огромный самовар, растапливаемый щепками, заваривал свой особый смородиновый чай и, любуясь на проплывающие мимо катера, баржи и круизные лайнеры, рассказывал ребятам о своей жизни, о борьбе, о нелёгкой судьбе советского народа в годы гражданской и Великой Отечественной войны, о послевоенном строительстве, о восстановлении государства из руин.
Как молодым парнем, вернувшимся с фронтов Первой Мировой к себе домой на Херсонщину, он снова попал в огонь революции, а потом и гражданской войны. Как всю его семью порубали наскочившие петлюровцы. Как они с сыном пробирались через деникинскую линию фронта к красным. Потом погиб и сын при усмирении мятежа левых эсеров, а Игнат и вовсе отдалился от людей. Как жил в лесу на заимке, пока их местность не попала в зону затопления. Потом в войну строил оборонительный рубеж — ту самую Горелую Гряду. А после войны так при реке и остался.
Время внесло изменения и в жизнь Горелой Гряды. Исчезли пионеры, и их летние лагеря превратились в круглогодичные центры отдыха с бассейнами, саунами и аттракционами, в тренировочные спортивные базы с лыжными стадионами, биатлонными стрельбищами и коттеджами для проживания. Схоронили и деда Игната. Говорят, что на тот момент ему было больше ста лет. Остался лишь старенький домик с провалившейся крышей, остатками низенького штакетника и одичавшими кустами смородины…
Казалось бы: вот такая незамысловатая, ни чем не примечательная жизнь, умещающаяся в несколько строк. Без ярких подвигов и громких достижений. Ну а миллионы и миллионы нас — простых людей, не такую ли жизнь проживают? Будет ли нам при случае что-то о себе поведать другим? Или всё же останется лишь пылинкой промелькнуть среди себе подобных?
