7
Глаза болот
После ночлега на границе между Чёрным лесом и мёртвыми землями путники стали решать, как им продолжать путь.
- Похоже, эта земля совсем нам не рада, - говорил Крэгволот, глядя на бескрайнюю серую пустошь, нависающее над ней тёмное небо и стелющийся вдалеке в ложбине густой туман.
- Ещё бы она была рада! Ведь, коли верить тому, что рассказывают о Хлясе, это вовсе и не земля, а ядовитая мантия, затягивающая землю, - отвечала ему Аманда. – И она точно решето – наполовину твёрдая, а наполовину пустота, сиречь трясина болотная.
- Но как понять, где трясина?.. Или, может быть, её здесь нет – она ждёт нас там, в тумане?.. Любопытно, рассеивается ли он когда-нибудь?.. – думал вслух Анисион.
- Куда ни глянь, всюду одно и то ж. Ни тут, ни там и нигде нет пути. Что ежели ехать надо просто, а не искать его? – сказал Джо.
Но долго решать не пришлось. Сиццон тотчас превратил слова старика Джо в дело, бросив лишь одно:
- Следуйте за мной, да друг за другом!
Все точно того и ждали. Анисион, отбросив сомнения, первым после Сиццона тронул лошадь. За ним последовал Крэгволот, залихватским свистом погоняя коня. За Крэгволотом – Аманда. За Амандой – Джо.
И вот доехали они до границы с той частью земли, что покрыта была туманом, и пересекли её, не остановившись и не замедлившись.
- Не быстро ли мы едем?.. – спрашивал, удивляясь решительности Сиццона, Анисион. – Разве не следует одному из нас идти впереди, шестом прощупывая почву?..
- Тогда путь займёт столько времени, сколько у нас нет. Располагаться на ночлег в этих землях не стоит, пройти их нужно как можно быстрее и желательно так, словно здесь и в помине нет никаких болот, - отвечал друзьям Сиццон.
- Но в чём секрет? Откуда уверенность, что земля прямо сейчас не разверзнется под нами? – снова спрашивал Анисион. – Чует сердце моё, не просто так ты ведёшь нас…
Тогда Сиццон ему и сказал:
- Не я. Это деревянный лучник. Он указывает путь там, где его нет.
Но его ответ поразил Анисиона ещё больше:
- Ты слыхал, Крэг?! Друзья, вы слыхали?! Деревянный лучник – вот кто, оказывается, ведёт нас! Теперь ясно, кому присудили победу в том состязании!
Недолго спустя туман рассеялся. На хмуром небе даже выглянуло солнце. Теперь путники могли легко отличить твердь от болот, заросших тиною и мхами. Хляс и в правду выглядел как решето, и казалось чудом, что до этой поры им удавалось миновать его «пустоты».
- Ну теперь-то и деревянный лучник не понадобится, - говорил Анисион. – Не так страшны эти земли, как о них рассказывают. Люди всегда всё преувеличивают.
Но Сиццон ему отвечал:
- Тёмная сила, благодаря которой Хляс растёт, знает, что туман не скроет от нас путь. Может, оттого он и рассеялся. Но это не значит, что она нас пропускает. У этих болот есть глаза, их-то и следует остерегаться.
- Что ещё за «глаза болот»?
Сиццон молчал. Вместо него отвечала Аманда:
- Тёмная сила знает и то, что путь нам предстоит не близкий… рано или поздно мы захотим спать… Бойтесь уснуть – как только кто-то закроет глаза, глаза откроются у болот…
Эпизод 1
Оседлать ветер
Много ли, мало ли времени прошло с того часу, как ступили они в мёртвые земли, Анисион наверняка не знал, но казалось ему, что едут они по ним целую вечность. Где-то далеко впереди – маячит телега Сиццона, где-то позади – за взгорком не видать – ведёт коня своего Крэгволот. А его, Анисиона, телегу Хляс превратил в настоящий дом, - зачем – как и многое непонятно… «Видели бы они, на чём я сейчас еду! – восклицает про себя он. – Такой-то огромной телеге никакие топи нестрашны!» И не удивляется, увидав перед собой вместо лошади двор деревенский.
Люди, недавние сельчане, которые их в путь провожали, по обе стороны двора, за забором стоят, - и одни стоят молча, разглядывая чудо, на котором он едет, а другие увещевают его о чём-то, - но как будто за стеною незримой находясь: не слышны увещевания их, хоть по губам читай.
Вдруг, словно упёршись во что-то, останавливается непотопляемая телега его. И тут же резко накренивается передним углом. Неужто-таки в землю провалилась!
А люди… как-то сразу все расходиться стали – нет бы ему помочь. Зовёт он их, - но как будто за стеной незримой находясь: не слышат они его. С застрявшей телегой, да без лошади – что будет делать он, как продолжит путь?..
«Нужно просто дождаться остальных. Дождусь и поеду вместе с ними, уж как-нибудь поместимся», - думает Анисион. Телегу свою обходит.
.. то, и в самом деле, целый дом, вдобавок, так похожий на тот, в котором в детстве он жил! Дом, правда, ветхий, разваливающийся – почему и застрял… а ещё въехал он во двор впритирку к забору, даже наклонил и подломал его. Трогает землю, прыгает на ней – земля твёрдая, - значит, именно что застрял, а не провалился, хотя велика ль разница?.. Но потом в другом месте определяет: всё ж таки ненадёжна земля – колеблется поверхность её. Чуть дальше и вовсе в чёрную грязь превращается, а ещё дальше, за положенным забором иной земли, кроме как грязи – читай, трясины болотной – и не видать. Как же ехать-то по такому полю?! Наверняка Сиццон это место объехал, а коли так, то и остальные тоже! «Будь проклята ты, сила колдовская, что в сторону меня увела! Выходит, не только сбился я с пути и отстал, но и помощи ждать мне неоткуда!»
А тем временем из грязи – читай, трясины болотной – вылезают наружу какие-то существа. Более всего походят они на чертей, ибо такие же чёрные, как она. Правда, после отряхиваются и обретают истинный вид, - который, однако, внушает не меньший ужас. Полулюди-полуптицы они – существа с опереньем и птичьей головой, но высокого роста, с человеческим туловищем и ногами. Почти все – после того, как ступают на твердь – достают из болота да из гумна, что во дворе находится, всякую утварь и какими-то делами заниматься начинают. Но одно существо – самое большое из всех, получеловек-полуиндюк – к нему направляется. Тотчас страх овладевает Анисионом. Загоняет страх его обратно – то ли в дом, то ли в телегу.
Приближается оно к двери, но, будучи таким огромным, что не поместилось бы в её проёме, заглядывает в узкое окно, находящееся над нею. Заглядывает и лепечет что-то нечеловеческим голосом. Недолго спустя подобными голосами наполняется весь двор.
Знает Анисион, чего существа эти хотят. Хотят того, чтобы одним из них он стал.
Вот они танцуют, показывая своё яркое оперенье, взлетают одно перед одним, но, как домашние птицы, тут же приземляются. А человек-индюк знай себе вдоль дома ходит, головой трясёт, - за ним охотясь, заглядывает то в одно, то в другое окно.
Звуки со двора всё громче становятся, отчего Анисион в дальний угол дома забивается и уши затыкает. И то, как будучи мальцом он пугался рассказов одного страшного дядьки (и не только рассказов, но и его самого), ему вспоминается. Жил дядька тот неподалёку, часто проходил мимо его с матерью дома, а иногда и захаживал к ним в дом. Захаживать же стал после того, как отец Анисиона помер. Просил юный Анисион мать свою не пускать его на порог; и поначалу слушала она, перед мужиком этим странным отговаривалась, но после всё ж пустила.
Какое-то время удаётся ему ничего не слышать. Но скоро все равно звук до него доносится. Только теперь это голос человеческий, и раздаётся он совсем рядом:
- Шо, не ждал, малец?! Думал, не приду боле? Скоро это буде мой дом, и матушка твоя тож моей буде…
Поднимает Анисион глаза вверх: стоит над ним тот самый страшный дядька и ухмыляется.
- А хочешь, - говорит, - шепну тебе кой-шо про мечту твою?.. Не стать тебе птицею, не унестися в дальни края – то всё глупость твоя юношеска. Проживати со мною будешь и слушати, шо я тебе говорити буду. Батюшка твой допущал, шоб ты в глупости верил, - можно-де птицею полетети, али ветер оседлати. Со мною будешь ты работу делати, человека из тебя растити буду.
Только с ним он говорил так и таким голосом, будто историю страшную на ночь сказывает, с другими иначе, по-человечески – потому-то никто, кроме юного Анисиона, не знал, каков он на самом деле, и некому было ему о нём рассказать.
Заплакал Анисион. А человек-индюк за окном как закричит! Точно страсть как надобно ему до него добраться, точно ветхий дом его вот-вот примется разрушать. Скоро негде будет прятаться. Не прямо сейчас, так чуть погодя соберутся вокруг него полулюди-полуптицы и в своего начнут превращать…
- Батюшка, где ты, мой батюшка, помоги же мне, помоги!
Не слышит Анисион ответа, а только слышит, как дядька по кухне ходит, посудой или чем-то ещё гремит, да что-то ужасное говорит матери его.
- Я должен… должен покинуть это место, я не хочу остаться здесь навечно!
Прислушавшись к внутреннему голосу, набирается Анисион храбрости, к окну подходит. Видно из окна: друзья его по полю едут. Значит, не ушли они далеко… но даже ежели закричит он, не услышат они его… Что же делать?!
«Мой отец верил в меня… когда я сказал ему, что однажды оседлаю ветер, он поверил… сказал мне, что так и будет… но как можно его оседлать?..» - говорит сам с собою Анисион, чувствуя, как малец, которым только что он был, покидает его.
Из кухни меж тем властный голос дядьки доносится:
- Твоему отцу не было до тебя дела. Он так говорил, шоб ты от него отвязался.
Страшный незнакомец (вот кем этот мужик всегда для него был), словно мысли его читает, властным голосом убедить его пытается в положении безвыходном. Да только для Анисиона всё это перестаёт значение иметь…
Случайно натыкается он взглядом на барабан, тот самый, который ещё отец его сделал, и только в руки его берёт, чтоб воспоминаниям предаться, как приходит необычная мысль к нему. Начинает искать он остальные свои ударные инструменты, - а те будто ждали, что он про них вспомнит – все тут как тут. «Так ведь они при мне-то и были… то не дом мой старый, то ж телега моя!» - озаряет его, хоть озарением такое, казалось бы, назвать нельзя. Собирает он их и устанавливает, как надо, посреди комнаты. Достав из-за пояса палочки барабанные, за инструменты садится, надевает повязку на голову – что всегда перед игрою делает.
В это время дом, который всё ещё дом, будто бы от ударов в стену, содрогается. А после грохот раздаётся страшный – не иначе стена проломилась… И вновь звучащие громко наперебой голоса нечеловеческие в душу проникнуть пытаются… Вот-вот, кажется, рухнет стена, и полулюди-полуптицы во главе со страшным незнакомцем окружат его. Но страх не имеет уже над ним былой власти. Закрывает глаза Анисион, будто ограждаясь от всего, и, не открывая их, к игре приступает.
Продолжают преследовать его голоса, - вместе с чувством, что разверзается земля под ним, намереваясь вместе с домом его проглотить, - и едва не заглушают они звуки барабанов. Добираются до него люди-птицы; ногами топая, пол проваливают, хлопоча крыльями, к нему прикасаются, и едва возможности играть не лишают. Но Анисион и не думает сдаваться. Ритм его инструментов нарастает, становится громче и ярче. И чем дольше играет он, тем больше про всё на свете забывает, тем больше в
