ЛЕСОВИЧОК
Сквозь сон, дрёму, состояние небытия пробивался чей-то голос…
-Не умирай… не умирай…
«С чего бы это я умирать собрался?..» – вяло думалось мне.
И опять настойчиво и ласково…
- Не умирай… не умирай…
«Да отвяжись, спать хочу!»…
Казалось, что устал я безмерно, тело ни одной жилкой не ощущалось, и желаний никаких, лишь одно, робкое - голос противный исчез бы…
- Не умирай… не умирай…
Раздражение и досада горячей волной окатило всё моё существо.
-Умница, умница, теперь открой глаза… - повторял твёрдо и настойчиво голос.
«Да кто ж это такой? – сердито подумал я.- Кому помешал мой сон?»
И опять…
- Открой глаза, открой глаза…
«Ах! Ну, сейчас я тебя!»…
Веки, неимоверно тяжёлые, как чугунные створки давили на глазницы, и тяжесть эта от настойчивого понукания уходила, изворачивалась болью, проникала в мозг. И опять…
- Открой, открой глаза.
Я ощутимо, зацепив, кажется, пальцами за ресницы, тащил их вверх, раздирал веки. И вот розово и больно ударил солнечный луч мне в зрачок…
-Не закрывай, держи, держи…
«Да кто ж ты такой? Держу!»… - хотелось мне крикнуть, но, увы, темнота и покой снова окутывали моё сознание. Но голос, голос… вкрадчивый, настойчивый, не отпускал в сон…
-Не умирай, не умирай… - и сразу же, - открой глаза…. Открой…
Голубое небо с редкими пушистыми облачками за листвой и зеленью, за ветками деревьев казалось близким, тёплым и ласковым.
-Смотри сюда, смотри мне в глаза… - вещал настойчивый голос.
Любопытство заставило меня шире распахнуть, раскрыть веки. Почти надо мной, на толстом суку большого дуба сидел старичок: ноги свесил, деревянные башмаки на них. Сидел, поджав плечи, напрягшись, опирался руками в сук, сердито побалтывал ногами в смешных остроносых, башмаках.
-Смотри в глаза! - резко произнёс старичок.
Но я успел заметить, что рта он не раскрыл. Глаза под густыми бровями буравили меня, сверлили, в груди стукнуло раз, другой… я шумно вздохнул, сразу же улавливая мельчайшие запахи… обрадовался, по моему лбу щекотно ползла букашка, источая кисловатый, резкий аромат. «Муравей…»
-Не отвлекайся, смотри в глаза…
«Но я же смотрю»… - попытался разлепить губы, сказать что-то; не получилось, смотрел, думал, удивленно выискивая привычные слова, складывал их в фразы.
Старичок хмурил брови; сморщенное улыбчивое лицо выражало озабоченность и сосредоточие. Седая борода - до пояса - подрагивала; и седые волосы, по-видимому длинные, завитками выбивающиеся из под колпачка, пучком собраны на затылке и стянуты зеленой веревочкой; одёжка тканая, редкой вязью похожа на дерюжку, куртка свободная, портки подвязаны у щиколотки, цвет однотонный, тёмно-зелёный.
-Теперь встань! – услышал я голос… резкий, гортанный, шевельнулись красные большие губы старика.
«Встань так встань»… - попробовал, но, увы.
Старичок поёрзал. Глаза пронзительные, строгие, неотрывно буравили мне мозг. Он ловко вспрыгнул на ноги, качнулся на суке, упёрся руками в колени, наклонился ко мне.
-Скажи, - «мама»! Скажи, - «мама»! – настойчиво повторял он.
«Совсем сбрендил дед, «папа», может, тебе проглаголить…» - бурчал я.
Но увы, как и веки до этого, губы чугунно давили на зубы, ломотой растекалась боль по лицу, пульсировала в висках острыми толчками. Я невольно вскрикнул:
- Ой, мама!
Старичок довольно хакнул, хлопнул ладошками.
-Еще раз! Еще раз!
И я повторил, раз пять повторил, - «мама»!
-Умница! – дед сел на сук, вытер пот с лица. – Встань теперь, встань!
И я встал, не сразу, но встал, а так хотелось провалиться в сон, в немоту. Но старичок настойчиво твердил, - смотри в глаза, вставай… Вставай… руками о землю, на колени, рядом берёзка…обопрись, она поможет…
Я почувствовал шершавую, шелушащуюся твердь в руках. Странно… казалось, что-то живое, горячее бьётся, пульсирует и проникает сквозь пальцы в тело, в сердце, заставляя его твёрже, сильнее стучать. Слабость и тошнота отступали. Я приник щекой к стволу. Быстро перебирая лапками, мчался по крапчатой, белой, бугристой коре, озабоченный муравей. Покачивался на прозрачной шелушинке комар-долгоносик. За первым муравьём, один за одним, как наперегонки, наклонив тяжёлые головы, пробежали с десяток деловитых, рыжих его сородичей, некоторые несли зелёные кусочки листьев. Пахнуло на меня миром, покоем и волей.
Старичок засмеялся дребезжаще и грустно, приговаривая осуждающе:
-Вот чем возрадуется душа человеческая…
В тот же миг меня окутала волна запахов, едких, удушливых, животный страх ужасом сдавил мне горло. Крепче обхватив дерево, я осмотрелся.
Большая поляна, на противоположной стороне, метрах в ста, дымятся, источая непереносимую вонь, останки какой-то машины. Ужас и боль исходили от обгоревших, поломанных деревьев, от земли, взрытой, выброшенной непонятной силой и разбросанной по кустам, траве; чёрными ошмётками висят на деревьях искорёженные куски металла. Я напрягся…
-Ну, давай, сынок, оглянись, прикинь, сколько жизней ты загубил!.. – старик непримиримо и, даже казалось, злобно вперил свой острый взгляд мне в лицо. В глаза он уже не смотрел. – А ведь для кого-то другого сотня, тысяча таких, как ты, всё равно, что эта обгорелая трава…
Покачиваясь, я побрёл к вертолёту. Вспомнил, всё вспомнил. Лагутин где? Но можно и не задавать этот вопрос, через вонь жжёной резины натягивало горелым… Мне знаком этот запах…
Я долго бродил вокруг обломков, вокруг огромной раны в земле. Поднял окровавленный шлемофон, повесил на дерево. «Похороню, с силами соберусь…» Старичок семенил сзади. Он молчал, молчал и я, вспоминая недалёкое.
Заклинило редуктор, высота приличная. Кувыркались, даже не пытаясь что-то предпринять. Невозможно! Единственное, что я смог сделать, расстегнуть ремень безопасности. Наверное, вывалился, упал на дерево…
-Так, родной, так, - старичок выглянул из-под руки. – Нужен ты…
-Повезло, случай.
-Дурачок, - старичок сморщился, нос красный, большой пуговкой, посинел, и оглушительно чихнул. – Ну и дух! Не дух – вонь смертная, – простонал дедок.
-Друг погиб. Я жив. Несправедливо.
-Не тебе судить, милок, о справедливости.
Я внимательно посмотрел на старичка. С метр ростом, широкоплечий, живой старик. Лицо хоть и в густой сетке морщин, но румянец на щеках здоровый, а глаза как шильца – острые, сильные. Маленький человек, лилипут. Как он сюда попал, в такую глушь?
-Дед, ты живёшь где? Пить хочу.
Старик сокрушённо покачал головой – моя б воля, о камень тебе грохнуться, об острый. Лесовик я. Хозяин местного леса, окрестностей всех.
-Ну и грохнул бы, чего теперь переживать?
-Переживаю, что опять за своё возьмёшься. Учить людишек уму-разуму – время впустую тратить.
Лесовик, придерживая мою руку своей, тёплой, шершавой ладонью, повёл вдоль опушки. Шёл он так, что и трава не приминалась, кустики раздвигались, от нашего соприкосновения сами уклонялись.
-Дед ты, случаем, не левитируешь?
Старик дёрнул меня за рукав куртки:
-Ноги вам повырывать, чтоб хозяюшку не топтали, безмозглые!
Я улыбнулся. Чудной старик… Наверное, давно один живёт, из-за своей ущербности в глушь подался.
-Это ты ущербный и всё ваше племя злокозненное.
-Ты, дед, прям мысли мои читаешь, не колдун случаем?
Старичок промолчал; мы распадком спустились к роднику, прозрачной струйкой он просачивался сквозь мшелые трещины гранитного уступа, заключённого корнями могучего кедра в крепкие объятия. Под уступом полнился влагой небольшой бочажок, через край ровно лилась прозрачная льдистая струйка, разбегаясь небольшим ручейком по дну распадка.
-Садись! – старик кивнул на лежащую колоду. Мох плотным слоем ровно шерстился по верху дерева, солнце сквозь листву и лапы пихт и кедров пятнало изумрудное, бархатистое покрывало яркими зайчиками.
Силы оставляли меня, не сел – упал на колоду, откинувшись спиной на тёплый гранит. Лесовик ворчал, снуя возле родника.
-Извести ваше племя с корнем. На днях двух кабанов подстрелили. Лучшие куски мяса вырубили, остальное бросили. Волков у соседа пришлось занять, спешил, не дай бог завоняет, гниль да яд пойдет. У меня зверья нет… - бубнил дед, шебурша кустами. Нет возможности, кругом жильё, охотников да ружей больше, чем мышей. Всё поизвели. Ничего, - дед ехидно хмыкнул, - целый год два тигра жили, дак по домам сидели, – вздохнул. - Поднимайся, перекусим, чем Бог послал. Медведь на что могуч зверь, а шкуру сберечь непросто: с вертолёта стреляют.
Я сел. Дед прав, конечно. Ну, азарт – дело понятное, а вот ради наживы, это плохо, даже очень.
-Подвигайся, все вы так рассуждаете, а доведись деньгу получить за убиенного кабана, не откажешься.
-Мне хватает, – я взял горсть посинелых ягод винограда, бросил в рот, слёзы брызнули из глаз… - Кислый-то какой...
Протянул мне туесок.
-Ничего, лимонник я тебе растолок. Попей, посвежеет внутри, и башка окрепнет.
-Стол, дедуля, вегетарианский у тебя: лимонник, виноград, кишмиш, черемша, кедровые орехи. А это что? – я ткнул пальцем в серые сморщенные кусочки.
-Грибы сушёные.
-Что с ними делать, с невареными, это ж отрава?
-Жуй, водичкой запивай, не отравишься. Еда – не удовольствие, а необходимость. По сторонам смотри, дыши, вникай в мир, если тебя живым оставили.
-Это кто ж такой добрый?
Старик сердито стрельнул глазом, передразнил громко трещавшую в кустах сойку. Та села ему на плечо, с ладошки склюнула несколько кедровых ядрышек. Насытившись под окрики деда, я теперь щёлкал орешки, старичок молчал, по-видимому, собираясь с мыслями. Сойка перелетела ко мне на плечо, склюнула поданное ядрышко, радостно пискнув, сорвалась, громко хлопая крыльями, вниз по распадку. Дед вздохнул:
-Остался б ты, сынок, со мной. Стар я... Работы много, уже не успеваю. Сердце у тебя доброе. Чего вы ищете, в крови да в горе ныряя? Подумайте о близких. Ежели как след мозгами пораскинуть, ничего ты не потеряешь, – обвёл руками. - Всё твоё! Хозяин!
Я сидел, слушал, думал; тело ныло, болела каждая живая клеточка. Мысли исподволь уходили в сторону уговоров деда. Заботы, проблемы… Зачем они мне сейчас? Начнут таскать… разборки, госпиталь, комиссия, выводы. А тут!.. Я обвёл глазами окружающий нас ландшафт. Мы сидели на середине длинного спуска к подножию гряды сопок, взгляд, пробиваясь сквозь вершины ниже растущих кедров, беспрепятственно скользил по необъятному простору седловины, пучившейся, как валки сена, темно зелеными хвойными вершинами… Ни дымка, ни звука, ни намёка на цивилизацию.
-А семья? Друзья? Работа?
-Дед крякнул, - так я и думал. Зря эта затея. Долбануть бы тебя об камень.
-Успею, - рассердился я.
Успеешь, это факт, через полтора года к Нептуну в гости сверзишься. Там-то вспомнишь моё предложение. Ему-то хоть не перечь, он – дед суровый, насадит на острогу.
-Я лишь передернул плечами, мне всё равно, когда и где случится, если случится. А сейчас пора и честь знать, загостился, к дому выбраться желательно.
-Пошли, раз такое дело. С маршрута вы в полете сбились, и ищут они в другой стороне. Я тебя выведу на лежнёвку, по ней и топай. Туесок возьми, ягодки лимонника там, устанешь – сядь отдохнуть, горсточку съешь и топай... На закат и дома будешь.
Поклонился я лесовику в пояс, хотел приобнять его, но дед строптиво топнул ногой.
-Иди, если надумаешь вернуться, дорогу найдёшь.
И руку не позволил пожать…
Я шёл, опираясь на палку,
