Лизавета просто очень добрая была. Всю жизнь, с мальства ещё.
Едва ходить начала – матери помогать стала. Шлёпает босыми ногами по избе за нею и за подол держится. Мать прикрикнет на неё: «Иди отсюдова, не путайся под ногами!..» Лизка подол-то отпустит, а всё равно ходит за матерью-то. Та опять зыркнет на неё, но не кричит уже, скажет только: «Дела бы какие делала…» Лизавета головой, платочком повязанной, повертит, оглядит избу и сор с пола пальчиками своими пухленькими собирать начинает. Мать глядит на неё и губы в пучок собирает. Это чтобы не разулыбаться, на дочку глядя: баловать девку не хотела. Её мать в строгости воспитывала, вот и она Лизку соблюдала с младенчества.
Потому, наверное, что в строгости росла, мать так замуж и не вышла: боялись её суровости мужики-то. Когда Гале (это мать Лизкину так звали) уже тридцать исполнилось, поехала она в город на заработки. Полгода там пробыла (полы в магазине на бензозаправке мыла) и вернулась назад в дом родительский, одиноко её дожидавшийся в самом конце улицы, у речки. Доски, крест-накрест на окнах приколоченные, оторвала, полы-окна перемыла, потолки веником обмела и стала жить дальше, устроившись дояркой на ферму. Работа тяжёлая, потому, когда живот уже на нос полез, ушла. Вот так и получилась Лизка – «привет из города», как сама мать её называла.
В школе Лизка училась средне. Это по оценкам. Но прилежно, упорно и радостно как-то. Особенно тяжело ей стихи для заучивания на память давались. Но она всё равно учила, а Галя-мать в это время во двор выходила и там работу какую-нибудь делала, чтобы дочке не мешать.
Лизка из окна высовывалась и кричала:
- Мам! Погоди, я ща Пушкина доучу и к тебе выйду. Мне ещё… (пересчитывала в книжке – сколько) восемь строчек осталось!
- Учи давай! – Галя ей отвечает. – Сама справлюсь. А ты гляди, не позорь мать-то…
Потом, уже под нос себе, бурчала:
-… и Пушкина тоже…
Лизка и не позорила ни ту, ни другого. И себя тоже не позорила: старостой в классе была. А значило это, что если кто-то из ребят после уроков не мог остаться дежурить по классу и пол мыть или сбегал просто, то Лизка пол тот и мыла. Да хорошо так, как дома прям: на коленках ползала, тряпку на пальчик наматывала, чтобы в уголках промыть.
А после девятого класса дальше учиться не стала, с матерью на ферму работать пошла.
Так вот и жили: на работу – вместе, с работы – вдвоём, дома – тоже.
Когда Колька Свиридов (он шоферил у них в деревне на грузовике) стал на Лизку посматривать и улыбаться, Галина Иванна, мать, значит, к нему подошла, руку на плечо ему положила, в глаза глянула и проникновенно так сказала:
- Ты девке моей голову не дури. Жениться хочешь – приходи с родителями сватать. А так, чтобы шлындры-мындры, то даже в голове не держи, а то я тебе шею сломаю…
И пошла к своему двору. Колька глядел в её широченную спину, уплывавшую от него по тропиночке, и ни минуты не сомневался в искренности сказанного.
И улыбаться Лизке при встрече перестал, а наоборот даже: глаза долу опускал, будто они и не знакомы даже, и не учились вовсе девять лет в одном классе.
И все опять жили дальше. До тех самых пор, пока однажды Лизка с работы домой не пришла. И Колька тоже не пришёл в свой дом, к своим родителям, на другой конец деревни.
Потом уже узнали Галин Ванна и Свиридовы, что в город они умелись и жить вместе стали.
Но – недолго…
Через год Лизка назад к матери вернулась. Одна. Ну, не совсем одна, конечно. В каждой руке по конверту с младенчиком держала. Близнецов, значит, родила. Обе – девки.
В дом материн вошла и остановилась на пороге: что дальше делать не знает. Мать в это время у окна за столом сидела, чай пила. Лизку, ещё когда та только во двор заходила, увидела, но из-за стола так и не встала. Главно, она сидит и чай пьёт, а Лизка с детьми – у порога молчит.
Допила, стало быть, чай Галин Ванна, к дочери подошла, молча девок у неё из рук взяла, пошла и на кровать свою поперёк положила. Потом только Лизке сказала:
- Заходи, чё у порога-то мнёшься…
Зашла в дом родительский Лизка. И стали они жить дальше. Уже вчетвером. Но так же дружно и сурово.
Через месяц, утром как-то, встала Лизка и перво-наперво к детям подошла. Потом только увидела, что матери в хате нет. На работе? Так воскресенье же, и мать на ферме не дежурит. Лизка даже плечом не пожала: матери же виднее. И начала хлопотать по дому, с детьми возиться.
Вечером, Лизка и не заметила, когда она через двор прошла, на пороге дома мать появилась. Дверь распахнула, но в комнату из сеней не проходит. Только в темноту сказала:
- Заходи, стал быть…
И на пороге Николай нарисовался. Да тихий такой. Благостный. Кепку только, которую ещё в сенях с головы снял, в руках мнёт и улыбнуться хочет Лизке как когда-то, ещё когда только женихаться начал…
Ну, чё там дальше рассказывать? Живут дальше. Только уже впятером. Девки-двойняшки большие уже, на будущий год в школу собираются… этого, как его, Пушкина учить…
|
