Меня зовут Аркадий, мне десять лет.
Я живу с папой и бабушкой. Мамы у меня нет. Она умерла. Родила меня и умерла. Поэтому я совсем ее не помню. Но у меня есть бабушка и дедушка — ее мама и папа, которые меня любят. Папина мама меня тоже любит и зовет Кашенька. Я ненавижу мое имя с тех пор еще, когда девчонки в садике дразнили меня «Аркашка-какашка». Но теперь мне все равно, потому что я сижу за столом и делаю вид, что делаю уроки, а на самом деле думаю про письмо, которое хочу написать, перед тем как заболею и умру. Потому что мой папа — гей. Что такое гей, я узнал вчера.
…Мы с моим другом Антохой шли из школы, а когда пришли во двор нашего дома, то услышали свист. Мы оглянулись и увидели под баскетбольным щитом наших пацанов. Они махали нам руками, и мы подошли. Там был Тимоха Климов, старше нас на год, Витька Смирнов и Данила Шестов — старше на два года, и Леха Бутузов — на три года. Конечно, в нашем доме есть еще другие пацаны, но сейчас были только эти. Мы подошли и протянули руки, чтобы поздороваться. С Антохой пацаны поздоровались, а со мной — нет. Я протягивал им руку, а они свои отводили, как будто она у меня была заразная. Тимоха и Витька на меня не глядели, а Леха с Данилой глядели и улыбались.
— Вы чего?.. — спросил я.
— А ничего! — сказал Леха.
— Вы чего? Чего я такого сделал? — снова спросил я, а сам стал прикидывать, почему они не здороваются.
Они переглянулись и засмеялись. Леха и Данила засмеялись в наглую, а Тимоха с Витькой — так, не очень.
— Ну, вы чего?.. — заорал я.
— Сказать? — спросил Леха пацанов и подмигнул им.
— Скажи! — радостно отозвался Данила.
— Ну, короче, твой отец — гомик! — не долго думая, сказал Леха, и остальные, кроме Антохи, уставились на меня, как на какую-то гадюку.
— Что, что-о? — спросил я.
— Что слышал! Гомик! — повторил Леха.
Мы с Антохой переглянулись.
— А-а… что такое гомик? — спросил я Леху.
— Ну, пидор по-нашему! — расплылся Леха, и все остальные, кроме Антохи, попрятали руки в карманы и прищурились.
Не было у нас оскорбления страшнее, чем это. А тут такое про отца.
— Сссам ты пидор! — сбросил я рюкзак и, не помня себя от злости, бросился на Леху.
Леха заехал мне навстречу в плечо, и я упал. Потом вскочил, чтобы снова кинуться, но со спины меня обхватил Данила и держал, не давая ходу. Леха вытянул кулак, уперся мне в грудь и сказал:
— Че ты дергаешься, Аркаха? Че ты дергаешься? Ведь ты же не виноват, что твой отец гомик!
— Сссам ты гомик! — заорал я ему в лицо.
— Ты думаешь, я гоню? — сказал Леха, — Ничего я не гоню! Я сам вчера вечером видел!
— Чего ты видел? — крикнул я, не представляя, чего такого этот дурак Леха мог видеть.
— Я видел, как твой отец шел вчера вечером под ручку с каким-то парнем, а на остановке его поцеловал! Они думали, что никто их не видел, а я видел! — сказал Леха и сделал страшные глаза.
Я молчал и смотрел на Леху. Данила ослабил руки, но не отпустил.
— Ну и что? — спросил я, не понимая, что здесь такого. — Он и меня целует на прощанье! А твой отец тебя что, не целует разве на прощанье?
— Дурак ты, Аркаха! Ты же маленький, а тот большой был парень, ростом с твоего отца! И притом в губы! Так только гомики делают!
— Ты все врешь! — крикнул я. — Врешь ты все!
Данила ухватил меня покрепче.
— Да мне и так про него говорили, а тут я сам увидел! Прикинь! — презрительно процедил Леха.
— Кто говорил? — рванулся я к нему, но тут неожиданно понял, про кого он говорит.
— Ты урод, Леха! Это дядя Миша, наверное, был! Мой папа музыкант, и они с ним репетировали, а потом он его пошел провожать! Он всегда так делает!
— Ре-пе-те-пи-ти-ро-ва-вали! — противно засмеялся Леха, показывая на меня пальцем.
Я задергался у Данилы в руках:
— Пусти, гад! Пусти, урод! Я тебя убью, Леха! Данила, сука, пусти!
Данила держал крепко. Леха криво улыбался.
Я начал плакать. Я кричал и плакал, а потом вдруг ослаб и перестал дергаться. Тут все пацаны, кроме Антохи, стали меня утешать:
— Ну, ты че, Аркаха! Ну, ты же тут не при делах! Ну, ты же реально не виноват! Ну, кончай ты обижаться!..
Они утешали, а я молчал. Данила отпустил меня, я подобрал рюкзак и, ни на кого не глядя, побрел в сторону моего подъезда. Меня ни с того, ни с сего тяжело оскорбили почти родные люди.
На самом деле я не знал, что означает слово пидор, а теперь и гомик. Я только чувствовал, что в этом слове есть что-то очень стыдное и взрослое. И если Леха не врет, то выходит, что мой папа — не такой, как все, а гораздо хуже, а значит, я теперь тоже — не такой, как все.
Меня догнал Антоха и пошел рядом.
— Аркаша, Аркаша, не верь им, врут они все! — говорил он. — Слушай, пойдем к нам, у нас торт есть!
— Не хочу торт… — сказал я.
— Ну, пойдем на компьютере поиграем! Пойдем, а?
— Не хочу… — сказал я, но ноги сами понесли меня к Антохиному подъезду, потому что лучше к Антохе, чем домой.
Нам открыла мама Антохи, и Антоха сказал:
— Мам, можно Аркаша у нас побудет?
— Конечно, конечно! Заходи, Аркашенька, заходи, милый!
В квартире у Антохи пахло по-другому, чем у нас. Вкуснее. Мама Антохи заставила нас вымыть руки и усадила есть котлеты. Я котлеты не хотел, и она налила мне чай и отрезала большой кусок торта.
— Как бабушка поживает, Аркашенька? Папа как? — спрашивала мама Антохи, пока я ковырял торт.
— Хорошо… — отвечал я.
— В музыкальную школу ходишь? Нравится?
— Хожу… Нравится…
— А что ты грустный такой? Не заболел?
— Не заболел…
Пока она расспрашивала, Антоха съел котлету, подтянул к себе кусок торта и вдруг спросил:
— Мама, а что такое гомик?
— Как? Гномик? — не поняла мама.
— Го-о-омик! — громко сказал Антоха.
Мама закашляла, а потом строго спросила:
— От кого ты это слышал?
— Мальчишки во дворе сказали! Они сказали, что Аркашин папа — гомик!
Мама Антохи закрыла лицо руками и отвернулась от нас. Ее спина задрожала, как будто она плакала или смеялась. Потом она повернулась, и я увидел, что лицо у нее красное и дергается.
— Это плохое слово. Надо говорить — гей, — сказала она.
— Мам, а что такое гей? — спросил Антоха.
— Это когда мужчины дружат с мужчинами…
— Как мы с Аркашей? — радостно спросил Антоха.
— Не совсем… Вы ведь и с девочками тоже дружите, а есть мужчины, которые с девушками не дружат, а только с мужчинами… Ну, в общем, рано вам еще об этом знать!
Когда я уходил, мама Антохи прижала меня к себе, погладила по голове и сказала:
— Бедный ты, мой бедный!
Пахло от нее не так, как от бабушки, а гораздо вкуснее.
Я пришел домой и спрятался в своей комнате. Бабушка несколько раз заглядывала ко мне, но я притворялся, что делаю уроки, потому что я не хотел ни с кем разговаривать. Потом наступил вечер, и я пошел в бабушкину комнату. Она сидела, накинув шаль, и смотрела телевизор.
— Пришел наконец-то мой Кашенька! Садись ко мне, мое солнышко! Ты, может, кушать хочешь?
Я мотнул головой.
— Тебя что, где-нибудь кормили?
— У Антохи…
— Ты у Антошки был? Как его мамочка поживает? Ты видел ее?
— Видел… Хорошо поживает…
— Она очень хорошая женщина! Они с твоей мамой Аней очень дружили, перед тем, как… вы с Антошкой родились. В следующий раз передай ей от меня большой привет!
— Бабушка, а правда, что наш папа — гей? — спросил я.
Бабушка застыла.
— Что ты такое говоришь? — с трудом выговорила она.
— Лешка видел, как наш папа целовался на остановке с дядей Мишей.
— Какой Лешка? Что видел? С каким дядей Мишей? — побледнела бабушка.
— Лешка из седьмого подъезда. Ты его не знаешь, — ответил я.
Ничего не говоря, бабушка с трудом поднялась и пошла из комнаты. Вскоре я почуял запах лекарства. Я пошел ее искать и нашел на кухне. Она стояла перед шкафчиком и составляла туда пузырьки со своими лекарствами. Закончив, она повернулась ко мне и чужим голосом сказала:
— Пойдем, солнышко, посидим с тобой на диванчике.
[justify] Мы вернулись в ее комнату, сели рядом,